Сергей Бузинин - Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британской Империи
Ужинать сели затемно. Неторопливо поглощая пищу, Троцкий и Туташхиа молчали, погруженные каждый в свои мысли, Самсон пытался было завести разговор, но увидев, что на его болтовню никто внимания не обращает, тоже замолк. Трапеза уже подходила к концу, когда Троцкий встрепенулся от пришедшей ему в голову мысли:
— Слушай, Дато батоно, вот мы с собой целый арсенал берем: винтовок пару, маузер твой, револьверы всякие. А как мы с такой грудой оружия по Батуму ходить будем? Нас ведь первый же встречный городовой остановит да в участок сведет. Лошадей, опять же, куда–то пристроить нужно будет… Да и нам с тобой, прежде чем на пароход садится, нужно будет цивильное платье купить.
— А одежду менять зачем? У меня чоха новенькая, а дыру от пули женщины Самсона заштопали так, что даже не видно. Да и у тебя одежка еще хорошая.
— Так мы пока по горам да по долам ехать будем, поистреплемся все, уж я так точно. А когда приплывем в Одессу, так сразу же слух по городу пойдет, что приехал какой–то грузин с ножом в пол–аршина на поясе. Вдруг до твоего кровника слух такой дойдет, он сразу же поопасется и спрячется.
Туташхиа немного помолчал, обдумывая слова Троцкого, после чего повернулся к Гогечиладзе:
— Самсон! У тебя возле Батума знакомый кто живет ли?
— А как же, Дато батоно! — затараторил хозяин, обрадованный возможности прервать тягостное для него молчание. — Как ни быть! Ест, канечна, ест! Ти как к Батуму падъизжать будишь, тибе обязателно деревенька попадетса, Орта–Батум называетса. Там найди Сандро Ниношвили. У него все свое добро оставит можна, да за и лошадками он приглядыт.
— Что за человек? Надёжный или так же как ты, языком трепать любит? — Туташхиа раскурил трубку и, выпустив струю дыма, задумчиво посмотрел на хозяина.
— Обижаешь, Дато батоно! — Самсон огорченно всплеснул руками. — Разве я когда кому чего лишнее рассказал, э?! Толко о том, что ты сам сказать разрешишь. А Сандро — чилавек надёжный, да и молчун известный. Ти ему на бедност его подкинь рублевик–другой, а лучше пятерочку, а как тибе оружье и кони понадобятса, ты их у Сандро заберешь.
Туташхиа, удовлетворенный рекомендациями Самсона, благосклонно улыбнулся, докурил трубку и, напомнив Троцкому, что завтра предстоит тяжелый день, отправился спать.
Из дневника Олега Строкина * (Лев Троцкий).
Август 1899 года. Село Коджора Тифлисской губернии.
У–у–у, как голова–то болит, просто невыносимо. Всегда вот воздерживался от глупых поступков! Даже слишком старательно. Настолько, что приударить за симпатичной девчонкой или просто так пойти погулять по ночному городу, было для меня сродни подвигу… Для меня – то есть для Алика Строкина, представителя самой благородной из профессий, самой гуманной и так далее, читай – беззащитного раздолбая. Помнится, где–то, когда–то слышал, что от настоящего грузинского вина, какое бы количество оного не было выпито накануне, похмелья не бывает. Угу, аж два раза. Сюда и сейчас бы этого умника, на моё место, вот бы я похохотал. Нет, я бы состроил сочувствующую физиономию и эдак сострадательно поинтересовался его самочувствием. Странные люди эти человеки, им почему–то зачастую становится легче, когда кому–то хуже, чем им самим. Оказывается, и я не исключение. Вот только гипотетического бедолаги, которому хуже, чем мне, в наличии нет и из крайне паскудной ситуации приходится выбираться самостоятельно. И в списке свалившихся на меня неприятностей, похмелье — наименьшая беда. Правда это еще вопрос, кто на кого свалился, проблемы на меня или я на них. Но как бы там ни было, фактическая ситуация такова, что меня здесь нет. Меня, Олега Строкина, двадцати трех лет от роду, гражданина Российской Федерации, преподавателя литературы средней школы номер пять города Н–ска et cetera, et cetera, здесь нет. И даже где и когда это «здесь» я пока толком не разобрался. Такая вот печальная действительность.
С одной стороны, я осознаю себя как личность, воспоминания сохранены в полном объеме, я все вижу, слышу, осязаю и чувствую, так же как и раньше (хотя без последствия интоксикации и общей энтропии организма именуемых попросту – похмелье, я предпочел бы обойтись), а с другой – всё, что вокруг меня, даже тело — не моё. А что еще хуже, тело – одно, голова – одна, а нас в ней двое. Да–да, я не оговорился. Я, любимый, неповторимый и единственный, делю власть над местом обитания с предыдущим его владельцем. Он отзывается на имя Александр Лопатин. Слава Богу, что не на Шурочка Лопатина, только всё равно мне такое соседство ой, как не нравится. Помнится, бабушка рассказывала, что когда Россия еще называлась СССР, практиковалось распределение жилья с подселением. Вот и тут та же картина, один в один. До прямых конфликтов, как на кухне в коммуналке, еще не дошло, но лиха беда начало. А самое обидное, что винить в таком соседстве, кроме себя самого, некого.
Потому что позавчера, в пятницу вечером, я прыгнул с крыши сам. И даже за то недолгое время пока парил в воздухе, успел слегка погордиться собой. Как же! Я – прыгнул! Сам! Придурок.
Вот только нескольких секунд полета от крыши до земли обернулись невыносимо долгим барахтаньем в каком–то беспросветно черном колодце без конца и края, а вместо ожидаемого (пусть даже и болезненного) столкновения с асфальтом школьного двора, вывалившись из «колодца» я воткнулся башкою во что–то теплое и мягкое. А там уже и на землю окончательно рухнул, как каскадер на воздушную подушку.
Приземлившись, я даже успел обрадоваться, что моя бездумная эскапада завершилась так благополучно и, не открывая глаз, радовался секунды три, пока где–то слева не раздался грохот. Помню, мысленно успел усмехнуться и по–саидовски небрежно бросить: «Стреляли…», вот только тут до меня вдруг дошло, что это действительно – стреляли, и в голове моей почему–то два голоса одномоментно и с одинаковой интонацией протянули: «ой, мамочка…» И тут начался кошмар.
Сначала в ноздри ударил прогорклый запах давно немытого тела пополам с прокисшей вонью грязной одежды. Я открыл глаза и обнаружил, что валяюсь поверх какого–то мужика, а перед моими глазами застыла скрюченная ладонь. Вся в мелких трещинках на грубой, обветренной коже, с неровными, обкусанными грязными ногтями на корявых пальцах. И почему–то именно эта рука мгновенно убедила меня, что всё — взаправду. В кино таких рук не бывает, в книжках тоже. Мужик, послуживший мне демпфером, не шевелился и даже, по–моему, не дышал, в общем, производил полное впечатление покойника. И хотя до этого мертвецов я видел только в кино, сразу так и подумалось, что дядька – мертвый, и это не самая лучшая лежанка. И тут же поспешил с него слезть, точнее, сползти, словно краб. И какого, спрашивается, черта меня на приключения потянуло–то? На сомнительные такие приключения. И добро, если бы дело окончилось вытрезвителем или койкой в травматологии, ну и постыдной оглаской, это само собой разумеется. Но очутиться в незнакомом месте черт знает где, понять, что рядом с тобой происходит форменное смертоубийство, и сообразить, что ты сам в это смертоубийство вовлечен – это вообще… ну полный… полный попандос, как говорят мои подопечные.
Пока я, пытаясь утвердиться на подгибающихся ногах, корячился над покойником, рядом из ниоткуда материализовался еще один мужик, одетый, словно танцор из «Ханджурули» * (танец с кинжалами). И вот что странно: я абсолютно точно знал, что до этой минуты его ни разу не видел, как вдруг кто–то внутри меня удивленно присвистнул: «Господи! Никак князь всех абрагов порешил!» — и это точно говорил не я. Из живых на поляне были только я и князь. В результате я, едва встав на ноги, снова сполз на землю. Мне было так хреново, как, наверное, никогда в жизни. Говоря «мне», я имею в виду – обоим чувакам, уютно устроившимся в моей (правда я уже не совсем уверен, что это утверждение абсолютно верно) черепушке. Хорошо хоть оставшийся в живых горец настроен ко мне, вроде бы, дружелюбно. Вот, кстати, тоже еще одна загадка: прыгал я осенним вечером в городе, а приземлился летним днем на полянку перед водопадом.
Пока я с этими непонятками разобрался, князь протянул мне руку и что–то сказал. По–грузински, вроде бы. Да хоть бы и по–узбекски, один фиг, не понимаю. Тот, видимо, уяснив, что смысл его слов для меня недоступен, повторил, но уже по–русски, а напоследок огорошил: меня, говорит, Дато Туташхиа зовут. И в усы улыбается. Однако, здравствуйте… Я про этого Туташхию еще в детстве книжку читал. И в том романе он еще до революции на Кавказе бандитствовал, но благородно, вроде грузинского Робин Гуда. Это что, я в книжку попал? И словно этого открытия мне было мало, второй голос вновь удивился: какие, мол, книжки, какое детство, если про подвиги знаменитого абрага газеты, почитай, каждую неделю пишут! А грузин по–прежнему лыбится, фамилию спрашивает! Толком не соображая, что происходит, я ляпнул, что паспортные данные свои не помню. Ляпнул и понял, что действительно не помню, кто я такой и как меня звать. А тут еще и второй голос, заявив, что он тоже ничего не помнит, паники добавил. И сразу после этого хлынули воспоминания. Волнами. Сначала мой сумасшедший прыжок с крыши, потом какая–то тюрьма… Вот тут меня проняло основательно, хлеще, чем раньше.
