Александр Бушков - Лабиринт

– Это хорошо, – сказал я.

– Он тебе не нравится?

– Отчего же, – сказал я.

Я не лгал – он мне действительно нравился. Лихой и хваткий парень, безусловно не трус – успел повоевать, а теперь решился на поединок с чудовищем, прекрасно зная о судьбе сорока трех своих предшественников и не зная правды о Минотавре. Но если Минос разрешит ему идти в Лабиринт, как я потом посмотрю в глаза Ариадне? Хватит, устал от этой проклятой службы. Предупредить его, поговорить откровенно? А поверит ли он? Я поверил бы на его месте? Вряд ли.

– Он погибнет, – сказала Ариадна. Тень статуи Сатури медленно-медленно наползала, заслоняя от нас солнце. – Он же погибнет там. К чему лавровый венок героя, лишь бы он остался жив.

Вот и выход, подумал я. Он устраивает всех. Я заставлю Миноса решиться, и поединка не будет, рухнет ложь. Тезей останется живым и невредимым – это во-первых. Ариадна, узнав об истинной сути Лабиринта и Минотавра, волей-неволей вынуждена будет серьезно задуматься над соотношением в жизни правды и лжи, более критически станет смотреть на красивые сказки, научится отличать истину от вымысла. Повзрослеет. Без сомнения, хороший урок. Она поймет, что я не мог поступить иначе, и Минос не мог поступить иначе.

– Ты мне веришь? – спросил я.

– Как ты можешь спрашивать? – Она не отнимала руку.

– Я клянусь священным быком, священным петухом и священным дельфином – все будет хорошо. Он останется жив, это так же верно, как то, что сейчас светлый день. Больше я тебе ничего не скажу – не время пока. Но ты должна верить – будет так, как я сказал, и никак иначе.

– Я тебе верю, Горгий. – Ее глаза сияли. – Верю, как…

Она вскочила и побежала прочь, звонко стучали ее сандалии по старинным плитам дорожки. Пожалуй, я гожусь-таки в отцы взрослой дочери, подумал я. Я все рассчитал верно, теперь нужно постараться, чтобы все это исполнилось. Ариадну это многому научит, а я обрету наконец желанное успокоение души, сниму с себя часть вины – часть, потому что всей все равно никогда не снять…

Я увидел медленно идущего по аллее главного сопроводителя – какой-то мелкий случайный человечек, чей-то дальний родственник, по чьему-то покровительству получивший должность. Ничуть он меня не заинтересовал – сразу видно, что особенным умом не блещет, как и талантом.

Он почтительно поклонился. Я кивнул и отвел от него взгляд, но он, кажется, и не собирался проходить мимо.

– У тебя ко мне дело? – сухо спросил я.

– И не только у меня, – сказал он.

– То есть?

– Между прочим, меня зовут Рино.

– Мое имя ты знаешь. Что тебе нужно?

– Мне нужно знать, – он со смелостью, которой я от него никак не ожидал, посмотрел мне в глаза открыто и честно, – не надоело ли тебе ходить в палачах? Сорок три человека – это немало.

Ну вот, устало подумал я, вот и задали мне этот вопрос вслух… Наверное, мое лицо стало страшным, но он ничуть не испугался, смотрел спокойно и чуточку устало. Я солдат и ценю в людях храбрость, поэтому я подавил рвущийся наружу гнев и спросил тихо:

– Ты понимаешь, что я с тобой обязан сделать?

– «Обязан» и «хочу» – разные вещи, верно? – спросил он.

– Как ты ухитрился проникнуть в тайну?

– Да раскрой ты глаза! – сказал он устало и досадливо. – Вашу тайну знает каждый на Крите. Я говорю не от своего имени, Горгий. Я – народ Крита, я – его голос, и я спрашиваю тебя: до каких пор это будет продолжаться? Или ты думаешь, народу безразлично, что вы, храбрые солдаты в прошлом, превратились в шайку палачей? Может быть, ты считаешь, что народ – это только вы, живущие во дворце? Только ты и твоя стража? Двадцать лет народ Крита живет в страхе перед мнимым чудовищем, и вот он прислал меня спросить у тебя: когда же придет конец? Ведь ты – главный виновник.

– Разве я – главный виновник? – спросил я. – Я выполняю приказ Миноса, а Минос был вынужден так поступить, вернее, двадцать лет назад он принял неверное решение.

Я поймал себя на том, что оправдываюсь, – но разве потому только, что растерялся? Что страшного в том, что мне хочется оправдываться, что пришло время оправдываться? Настало время.

– Приказ, – сказал Рино. – Обстоятельства. Неверное решение. Весь набор убаюкивающих отговорок, которыми мы привыкли обманывать других и в первую очередь себя. А о таких вещах, как совесть, честь, человечность, вы разучились думать? Или тебя ничуть не интересует, что думает о тебе народ Крита?

– Ты все хочешь уверить, что…

– Священный дельфин, да весь Крит знает, что у вас тут творится! Люди молчат, понятно – кому хочется быть разорванным лошадьми? Но… Тебя знали как смелого воина и честного человека, Горгий.

– Но Минос…

– А ты – невинное дитя, едва ступившее в жизнь? Что ты все валишь на Миноса? Ты-то сам попытался сделать что-нибудь, чтобы помочь томящемуся там? – Он указал на серую громаду Лабиринта.

– Подожди, – сказал я. – Значит, ты…

– Да, – сказал Рино. – Я пришел от имени и по поручению народа Крита. Мы не хотим; чтобы и дальше плелась изощренная ложь, чтобы по-прежнему умирали ничего не подозревающие молодые храбрецы. Теперь смерть ожидает Тезея, а ведь они с Ариадной любят друг друга.

– Он тебе говорил? – вырвалось у меня.

– Иначе откуда бы я знал?

– Я могу тебе доверять?

– Как можно не доверять тому, кто требует ответа от имени народа? – сказал Рино.

– Хорошо, – сказал я. – Я долго ждал своего часа, и этот час настал. Я твердо решил уговорить Миноса положить всему этому конец. И я его уговорю, клянусь священным петухом.

– Нужно завтра же решить судьбу Минотавра, – сказал Рино. – Нужно торопиться.

– Почему? Ты что-нибудь знаешь?

– Доверие за доверие, – сказал Рино. – Ты знаешь, что из Феста и Амниса на Кносс движутся подкупленные Пасифаей войска?

– Я знал, что она пыталась заигрывать с частью армии, но, клянусь священным быком, не подозревал, что дело зашло так далеко. Что она задумала?

– Взять Лабиринт штурмом.

– Это невозможно, – сказал я. – Во дворце я смогу продержаться хоть целый год. Мои солдаты…

– Кроме твоих солдат, во дворце есть и солдаты Миноса, не правда ли? Как он поступит, предсказать трудно. В любом случае, ты представляешь, какой кровавый клубок завяжется, какая долгая и кровавая неразбериха? Война между критянами – такого не было уже несколько веков. Мы просто обязаны это предотвратить.

– Обязаны, – согласился я. – Ты уверен, что войска уже выступили?

– Они движутся ускоренным маршем. Через сутки они будут здесь. Нужно их остановить.

– Остановим, – сказал я. – Начальник конных полков в Аргилатори – мой старый друг, он все поймет. Аргилатори гораздо ближе, самое позднее к завтрашнему полудню конница войдет в Кносс. Своих людей я сейчас же поставлю на ноги.

– И расставь завтра на всякий случай вокруг тронного зала своих людей, – сказал Рино. – От Пасифаи всего можно ожидать. Здесь у нее тоже есть своя стража, и это отнюдь не худшие солдаты нашей армии…

– Ты прав, – сказал я. – Учту и это. Послушай, ты никогда не был солдатом? Очень уж хорошо ты все рассчитал.

– Увы, нет, – сказал Рино. – Я сын гончара и никогда не держал в руках оружия.

– Благодарю тебя, – сказал я. – Иди, не стоит, чтобы нас видели вместе.

Он скрылся за поворотом. Я сидел и смотрел, неотрывно смотрел на серую громаду Лабиринта, мрачным утесом все эти годы нависавшую над дворцом, над нашими судьбами, нашим безмятежным счастьем, нашими спокойными снами. Но час пробил, я вновь почувствовал себя молодым, а ложь должна была рассыпаться в прах.

Я достал золотую дудочку и свистнул особенным образом. Бесшумно возник солдат.

– Оседлать лучшую лошадь для гонца. Ночной пропуск ему для всех застав. Пусть разыщут Сгуроса и соберут во дворец всех наших людей. И быстро!

Тезей, сын царя Афин Эгея

– Что-то здесь было не то, что-то неладное разлито в воздухе, то ли сам этот воздух чуточку иной на вкус, то ли темнота, стиснутая каменными стенами, чем-то отличается от обычной ночи. Не могу понять, что насторожило меня и здесь, во дворце, и вообще на Крите, но я верю своим предчувствиям, никогда еще они меня не обманывали. Хватило времени в этом убедиться. И перед злосчастным походом в Кикир я пытался было отговорить беднягу Пиритоя – я знал, я был твердо уверен, что он найдет там смерть, – но он не послушал. Были и другие случаи. Нет, никакого пророческого дара, подобного тому, каким обладала Кассандра, у меня нет. Просто предчувствие.

Я подошел к самому краю галереи, к массивным каменным перилам – они опирались на статуи вздыбленных леопардов. Громада Лабиринта заслоняла половину ночного неба, половину звезд, снизу доносились тихие шаги часовых. Хоть бы скорее все кончилось! Предсказание богов остается предсказанием богов, не дерзну сомневаться в нем, но воспоминание о сорока трех, не вернувшихся отсюда… Неужели я не верю в себя? Ведь именно мне предначертано. Разве так уж трудно быть уверенным в себе? Я всегда верил в свой шанс, что же, разве эта яростная вера покинет именно теперь, перед бронзовыми воротами в три человеческих роста, и окажется, что она была лишь соской для младенца, а не ясным прочтением своего будущего? Отступать никак невозможно, бегство – позор на всю Элладу и полное крушение планов, я должен сам себя силой втолкнуть в Лабиринт.