Валерий Елманов - Правдивый ложью
– Извлекать из одного места да в иную могилку пихать – знамо дело, не след, – согласилась она. – Ежели бы сразу его, яко убиенного, на Варсонофьевском положили, тогда иное…
– Какого убиенного? – не понял я.
– А ты что ж, мыслишь, будто он и впрямь по своей воле яд принял, яко о том в торговых рядах сказывают? – хмыкнула Петровна. – Ой, навряд ли. Он же…
– Погоди-погоди, – запутался я. – Ты сейчас вообще о ком говоришь?
– Так об государе усопшем, – последовал невозмутимый ответ.
– А-а… при чем тогда тут яд? – растерялся я. – У него же сердце больное было.
– Стало быть, тебе неведомо, – протянула она. – Ишь ты. А я-то мыслила, будто слыхал ты уже о том, да не раз. Ну тогда…
И она рассказала.
Получалось, внешние признаки у умирающего Бориса Федоровича действительно совпадали с симптомами сердечного заболевания, включая почерневшее почти сразу после смерти лицо, но один из них не вписывался никаким боком – идущая изо рта, носа и ушей кровь.
Об этом я краем уха слышал ранее, но как-то и в голову не приходило, что такого при инфаркте, инсульте и прочих сердечных болезнях не может быть. Думал как раз наоборот – еще одно наглядное доказательство высокого давления, вот и хлынула кровь из всех щелей.
Наивный.
Оказывается, не должна она так хлынуть, никак не должна. И возможна эта ситуация с кровью лишь при одном условии – доброй порции яда. Есть такие, которые как раз резко разжижают ее, после чего она и впрямь хлещет отовсюду.
– Я-то помыслила, что брешут в рядах. Но ныне словцом перемолвилась с тем самым немчином, с коим мы твоего пиита везли, вот и узнала – правду народ баял. Он был там, среди прочих лекарей, так что самолично все видал. Потому и выходит, что отравили его.
Вот так вот. Хоть стой, хоть падай от таких новостей.
Получалось, что не все долги я отдал сегодня – остался еще один человечек, причем где-то под самым царским боком, ближе некуда.
Вот только кто?
– Напрасно я тебе про оное обсказала, – хмуро заметила ключница, с тревогой вглядываясь в мое помрачневшее лицо. – У тебя и так хлопот невпроворот, а теперь еще и головника, поди, искать примешься.
– Не напрасно, Петровна. – Я зло скрипнул зубами и уверенно повторил: – Совсем не напрасно. Справедливость должна восторжествовать.
– А может, ну его? – робко предположила она.
– Не-эт, – протянул я. – Такое оставлять безнаказанным – себя не уважать. Если б каждое зло было отомщено, оно бы и совершалось куда реже, так что око за око… Но в одном ты права, дел и впрямь невпроворот, а потому придется поиск ненадолго отложить.
Жаль, конечно. Будь я вправе переиначить, этим занялся бы в первую очередь, но усопшие могут подождать, а вот живые…
Да вот и один из них собственной персоной. Ну да, от царских палат куда ближе, чем от стрелецких слобод, которые хоть и располагались в разных местах, но все аж за Белым городом, пусть и в черте стен Скородома.
Судя по лицу, поспать Годунову так и не пришлось – заметна усталость.
Зато настрой у царевича был самый боевой. Это радовало. На встрече со стрелецкими головами именно таким я и хотел его видеть. Впрочем, как оказалось, радовался я несколько преждевременно.
Началось все не сразу – сперва Федор внимательно слушал, что надлежит сказать стрелецким командирам. Зато чуть погодя, едва он услышал о Басманове, как сразу встал на дыбки:
– Худо ты измыслил с ним, княже, как есть худо. Мне одно имечко его и то отвратно слышать, а ты сказываешь, чтоб я эвон чего. Его-то вовсе в первую голову надо было на Пожаре народу отдать. Я-то мыслил, что он уже в Константино-Еленинской сиживает, а ты таковское… Пошто со мной совет не держал, когда так умыслил? – попрекнул он меня.
Так-так. Чую, откуда ветерок подул. Без матушки-государыни тут явно не обошлось. Больше науськать некому.
Мне, правда, не доводилось с нею пообщаться лично, но кое-какое представление о ее характере я имел. Пускай размытое, составленное из сказанного вскользь Борисом Федоровичем и его сыном, но тем не менее…
Если кратко – тот еще характерец.
Изрядно унаследовала вдова от своего папашки, который Малюта Скуратов. Слава богу, что кровь ее мужа оказалась куда сильнее и в детях черты дедушки не видны даже при старательном рассмотрении.
А тон какой у Федора – прямо тебе петух, возмущенный появлением в его курятнике опасного конкурента. Нет, для царя самое то, вот только царство уже профукано, а потому без ушата холодной воды никак, причем сразу, пока пламя благородного негодования не поднялось высоко вверх…
– Потерпишь, – отчеканил я, осаживая царевича, и миролюбиво посоветовал: – Бери пример со своего… батюшки Бориса Федоровича. Тебе он, может, и не рассказывал, сколько бояр в изменниках числит, а мне о том говорил не раз. И ничего – и в Думе их держал, и улыбался им, если надо, а уж про почет и вовсе умалчиваю.
– То тайные, – не сдавался Федор. – Этот же явный.
– Не он один, – напомнил я. – По здравом размышлении их всех сейчас на плаху тащить надо, да руки у нас с тобой коротки.
– Как же коротки? – не согласился царевич. – Пожар припомни-ка, да славу, кою народ мне кричал. Выходит, в силе, так пошто покоряться?! Вон и матушка указывала…
– Тогда тебе придется выбирать, кого слушать дальше, – раздраженно перебил я, – либо ее, либо меня. Только перед тем, как сделать этот выбор, вспомни, что без меня – но зато с нею – ты правил целых полтора месяца, а закончилось все…
– Но обошлось, – не уступал он.
О господи! Что за ученик мне попался!
На секунду даже появилось горячее желание плюнуть на все, и пусть река времени катится по естественному руслу, как и собиралась ранее, а я отойду в сторону, и гори оно синим пламенем.
Но секунда прошла, и я понял, что никогда так не поступлю. Поздно. И даже не из-за собственного благополучия – слишком много народу втянуто мною в эту авантюру.
Стоит мне сейчас пустить все на самотек, как эта самая река, проломив построенную мною плотину, которая пока что весьма хлипкая, устремившись к прежнему руслу, сметет и полк Стражи Верных, и Зомме, и мою ключницу с Андрюхой, не говоря уже о шотландце и семье Годуновых, включая… царевну.
Нет уж.
Коль назвался груздем… Короче, нельзя мне бросать начатое, никак нельзя.
А то, что спина трещит от тяжести, не страшно. Не сломалась же еще – вот и угомонись.
И я взял себя в руки.
– О том надо было думать раньше, когда было твое время. Теперь оно – чужое, – устало пояснил я. – Помнишь, я недавно говорил тебе про колесо? Так вот, пока что ты внизу, следовательно, остается терпеливо ждать своего часа, а сейчас, пока оно продолжает катиться вниз, хвататься за него глупо – только понапрасну сломаешь шею. Вот когда оно пойдет вверх, тогда мы за него и уцепимся.
Царевич хотел было вновь что-то возразить, но я не дал, продолжая вколачивать в него, как гвозди, непреложные истины, чтобы он усвоил их раз и навсегда:
– Запомни, вовремя уступить – победить, а первым признаком настоящей государственной мудрости всегда остается умение заранее отказаться от недостижимого.
– Да отчего ж недостижимое-то?! – снова запротестовал он. – Вот чья ныне Москва?
– Государя Дмитрия Иоанновича! – отчеканил я.
– Как это? – опешил он, явно не ожидая услышать от меня такое.
– А вот так. Ликовали они, потому что как ни крути, а детей убивать грех, тем более царственных, и они, по сути, в этом грехе тоже принимали участие. Да, сами в твой дом не зашли, но хорошо понимали, зачем явились к тебе бояре от Дмитрия. Понимали и… молчали. Потому и радовались, когда мне удалось их от этого греха избавить.
– А убиение бояр?
– И их они рвали тоже по этой причине – убивали свидетелей собственного малодушия. Да и вообще, народ во многом подобен ребенку – может только плакать или смеяться, ненавидеть или любить.
– Вот! – Он радостно заулыбался и вскочил со своего места, торжествующе повторив: – Вот!
Можно подумать, что ему удалось уличить меня в чем-то эдаком. И гордый взгляд победителя. Вкупе с высоко вскинутым подбородком получалась точная копия Александра Македонского сразу после разгрома его фалангой какого-нибудь индийского князька.
– И что «вот»? – поинтересовался я.
– А то, что по всему выходит – народ меня сызнова возлюбил!
– Ах это, – протянул я и равнодушно подтвердил: – Ну да, выходит. Только не забудь, что возлюбил он не сам, а по подсказке, и опять-таки вслед за Дмитрием, который простил и возлюбил Федора Борисовича. Народ же всего-навсего присоединился к нему.
Ага, приуныл мой царевич. Оно и понятно – после откровенной горькой правды состояние всегда как с похмелья – знаешь, что сам во всем виноват, но организму от этого не легче, ибо страдает. Теперь осталось вылить на него еще парочку ушатов ледяной воды и хватит.
– Любого правителя можно сравнить с лодкой, а народ – с водой. Так вот, река может нести ее, а может и опрокинуть. Твою она уже перевернула, и ты в воде, поэтому главное – любой ценой выбраться на берег, чтобы построить себе новую лодку. Поверь, что вода в реке к этому времени утихнет. А станешь цепляться за старую – утонешь. Вывод: надо выждать.