Андрей Гончаров - Яд для императора
– Ну, и что же вам ответили?
– Служитель моему вопросу крайне удивился и даже слегка обиделся. Он заявил, что никаких дам в их заведении нет и никогда не было. А когда я спросил про госпожу Углову, вошедшую в здание, служитель повторил, что никакой Угловой он сегодня не видел. Тогда я, по какому-то наитию, спросил, не посещал ли библиотеку инженер Дружинин. И что же? Мне тут же ответили, что господин Дружинин, действительно, уже несколько дней является их читателем. Обычно берет книги по устройству железнодорожных насыпей. А вот сегодня, к удивлению служителя, запросил данные статистики по Царству Польскому, а также свежие газеты из Варшавы. Газет инженеру выдать не могли, поскольку не получают, и тогда он выписал книги ряда польских историков. Могу только добавить, что, по моим наблюдениям, указанный господин Дружинин весь день из квартиры не выходил.
– То есть вы подозреваете переодевание? – уточнил его высокопревосходительство. – Да, интересная история! Это действительно необычно. Хотя ничего преступного в этом нет… Хорошо, тогда сделаем так…
* * *День 21 февраля – тот самый день, когда инженер (он же титулярный советник) Дружинин должен был сдать заказчику все расчеты для сооружения крана, – подходил к концу. В Петербурге, как и во всей России, в разгаре была Сырная неделя, и на улицах торговали горячими блинами, пирогами с рыбой и другой снедью. Шел уже девятый час вечера, когда титулярный советник вернулся в квартиру на Литейном проспекте. Вернулся в приподнятом настроении.
– Ну, что, барин дома? – спросил он слугу Спиридона, сбрасывая ему на руки шинель.
– Никак нет, ваше благородие, – отвечал слуга, – еще не возвращались. Дома одна барыня.
– Ну, ничего. Ты скажи повару, чтобы был готов ужин подать. И как только барин придет – сразу горячее на стол. И вина, вина непременно!
Все в таком же радостном расположении духа инженер поднялся по лестнице и вошел в столовую.
– Здравствуйте, Екатерина Дмитриевна, душа моя! – произнес он. – Небось истомились, нас ожидаючи?
– Истомилась, батюшка, истомилась! – подтвердила Половцева. – А ты что такой веселый? Или повод есть?
– Есть повод, есть! – произнес инженер, прохаживаясь вокруг стола и потирая руки. – Расплатился со мной заказчик, сполна расплатился! Вот они, денежки!
И он достал из кармана тяжелый кошелек и продемонстрировал Кате горсть золотых империалов.
– Теперь можно и в Царство Польское отправляться, – заключил он. – На жизнь хватит!
– Это хорошо, что деньги есть, – обрадовалась Катя. – Потому что, если будем следовать придуманному мной плану, нам потребуются значительные расходы…
– А что за план?
– Видишь ли, я решила… – начала было Катя, но вдруг остановилась и прислушалась.
– О, слышу, дверь стукнула! – сказала она. – Кажется, Кирилл вернулся. Сейчас, за ужином, я сразу всем и расскажу.
Действительно, на лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Углов. Катя обратила внимание, что он был рассеян, словно что-то важное занимало его внимание. Руководитель группы не проявил большого интереса к рассказу Дружинина об окончании его работы. Даже поданная поваром превосходная пулярка, а также бутылка шабли не вывели статского советника из состояния задумчивости. Поэтому Катя не спешила изложить свой план, связанный с предстоящей поездкой в Царство Польское. Вместо этого она напрямик спросила «мужа»:
– Скажи, что случилось? Ты сам на себя не похож! Какой-нибудь непредвиденный прокол?
– Нет-нет, никаких проколов! – покачал головой Углов. – Все в порядке. Просто… когда я уже собирался уходить, во дворец пришло одно известие… важное известие…
– Что такое? – почти хором спросили Дружинин и Катя.
– Понимаете… На берегу Невы, уже у самого залива, квартальный обнаружил чью-то одежду, а также сверток. В свертке оказалось столовое серебро с царским вензелем. Квартальный снес находку в часть. Там покопались в одежде и в кармане обнаружили записку. Вот эту – я сумел ее изъять.
И статский советник выложил на стол скомканный листок писчей бумаги. Дружинин и Катя склонились над находкой и прочитали следующее:
«Нет мне прощения, ибо есть я сосуд греха зловонный! Уж как был добр ко мне князь Андрей Юрьевич, как привечал меня покойный государь Николай Павлович, а я чем им отплатил! В дни кончины Государя, в дни скорби похитил государево добро и в бега подался! Но даже мои подельники, воры питерские, от меня отвернулись! Некуда мне теперь идти! Ухожу дорогой скорби и прошу у всех, кто меня знал, прощения, хотя и недостоин. Младший лакей Григорий Ефимов Кругликов».
– То есть наш фигурант покончил с собой? – заключил Дружинин.
– Получается, что так, – кивнул в ответ Углов. – Управляющий пересчитал найденные ложки – все сходится. И одежду слуги опознали – именно в ней Кругликов ушел из дворца.
– А тело не искали? – поинтересовалась Половцева.
– Я этим вопросом тоже интересовался, – кивнул Углов. – Мне объяснили, что в Неве утопленников не ищут: течение больно сильное. Тем более, если утопление произошло вблизи моря, поиски представляются совершенно бесполезными – тело наверняка вынесло в залив. Водолазов в эту эпоху, как ты понимаешь, нет. Так что отвечу: нет, искать не будут.
– Что ж, если Кругликов и правда утонул, то это, наверно, хорошо, – сказал Дружинин. – Круг поисков сужается. Остается один Возняк и его барышня.
– Так оно, может, и так… – протянул Углов. – Но…
– Что «но»? – поинтересовалась Катя. – Что тебе не нравится?
– Только одно обстоятельство. На берегу была найдена одежда, было там и похищенное серебро. Но одного предмета там не хватало: сундучка, с которым Григорий Ефимов ушел из дворца. И куда девался проклятый сундучок – непонятно.
Глава 10
В образованном обществе города Радом, столицы Радомской губернии, в конце февраля царило приподнятое настроение. И хотя уже начался Великий пост, предписывавший воздержание от веселых застолий, высшее городское общество считало возможным слегка отойти от предписаний святой церкви. Уж больно повод был важный: подтвердились недавно пришедшие из Петербурга слухи о тяжелой болезни императора Николая. Выяснилось, что палач польского восстания не только заболел, но уже и скончался, и даже похоронен в Петропавловской крепости, этом военном склепе русских царей. Таким образом, можно было сказать, что пусть с запозданием, но все же восстановилась справедливость, и гибель тысяч повешенных и расстрелянных участников восстания 1831 года была отомщена. К тому же про нового императора Александра ходили обнадеживающие слухи – о том, что он настроен не так воинственно, как его отец, может, даже либерально, и что можно ожидать послаблений и прекращения ненавистной русификации Конгрессовой Польши. Эти слухи оживленно обсуждались на балах, собраниях и других подобных мероприятиях, проходивших чуть ли не каждый день.
В эту обстановку общего оживления хорошо вписалась еще одна новость – о прибытии из Парижа графа Пшибельского с супругой Кити – чистокровной француженкой. Супругов сопровождал инженер Игнатий Томашевский. Все трое остановились в лучшей городской гостинице – отеле «Империал», где заняли два номера люкс.
Имя графа Кшиштофа Пшибельского в польских образованных кругах было хорошо известно. Один из ближайших сподвижников князя Адама Чарторыйского, он блестяще себя проявил в 1830 году в боях с войсками великого князя Константина. Позже, когда формирования революционной Польши были разбиты армией фельдмаршала Паскевича, граф сумел избежать плена и бежал в Париж. Однако и позже он проявил себя как истинный польский патриот. Он участвовал в возмущении Панталеона Потоцкого близ Седлеца, а позже сражался за дело свободы в Италии и Венгрии. За это русское правительство конфисковало огромное имение графа, расположенное близ Радома, и пожаловало его самому фельдмаршалу Паскевичу.
Следует добавить, что к этому времени в Радоме практически не осталось людей, сражавшихся вместе с графом и близко его знавших. Одни были казнены, другие сосланы в Сибирь, а иные, как и сам граф, удалились в эмиграцию – кто в Париж, кто в Лондон. Ведь надо учитывать, что с тех пор прошло уже почти четверть века, и события тех дней стали историей.
Правда, по последним сообщениям, граф в данное время должен был находиться в Крыму, где в составе союзных войск воевала с русской армией и польская часть, составленная из эмигрантов. Выходило, что граф оставил поле брани? Однако это недоразумение быстро разъяснилось. Известная радомская помещица и меценатка маркиза Агнесса Заборовская-Турчин взяла на себя смелость нанести первый визит парижскому гостю. Она встретила в семье графа самый радушный прием и получила массу интересных сведений, которые затем поспешила передать всему городскому обществу.
