Сергей Антонов - Темные туннели. В интересах революции. Непогребенные

— Ты не убьешь меня, Томский! — прошипел Желтый, извиваясь всем телом. — Ты не сможешь. Ведь я — это ты! Мы — одно целое!

— Придется разделить.

Наклонившись, Толя поднял Желтого и швырнул его на дрезину, после чего толкнул ее ногой. Колеса пришли в движение. Дрезина покатилась навстречу бешено прыгающим языкам пламени. Желтый корчился, пытаясь скатиться с платформы, но было слишком поздно: чертову колымагу и ее пассажира поглотил огонь. Желтый, темная половина Томского, его персональный мистер Хайд, отправилась в свой персональный ад.

Толя поднял руку, собираясь смахнуть катившиеся в глаза капли пота, но не смог этого сделать: рука одеревенела. Скосив глаза, Томский увидел, что рукав набух от крови. У ног растеклась багровая лужа. Голова закружилась. Толя упал на одно колено.

— Ну вот, я всегда знал: девятиграммовая свинцовая пилюля — прекрасное лекарство от гордыни. На колени, Томский, или я прострелю тебе ногу, которую ты не желаешь сгибать!

Голос Чеслава. Жуткая боль в плече. Он вновь стал человеком.

Толик поднял голову. Корбут целился в него из пистолета. В воздухе плавал пороховой дым. Все верно. Желтый не мог его ранить, поскольку не существовал в реальности. В отличие от бывшего коменданта Берилага. Он-то существовал, мог и прекрасно справился с задачей.

«При всем должном уважении, монстры из видений — одно, а убийца-психопат с пистолетом в руке — совсем другое. Его пуговицей на шнурке не проймешь. Тут надо что-то посолиднее…»

Нож! Пружинный арбалет Куницына! Поднять руку. Большим пальцем сдвинуть фиксатор. Нажать кнопку. Так мало и так много. Если приводить план в исполнение, то теперь. Еще совсем чуть-чуть, и он потеряет сознание из-за потери крови. Сейчас или никогда.

Не сводя глаз с Чеслава, Томский поднял руку. Какой будет ответная реакция? Выстрел в голову или…

Корбут расплылся в улыбке. По всей видимости, он воспринял жест как просьбу продлить переговоры или даже, чем черт не шутит, пощады.

Нож скользнул в ладонь. Нащупывая фиксатор, Толик тоже улыбнулся в надежде отвлечь Чеслава. Не тут-то было: Корбут обладал звериным чутьем на подобные штуки. Он почувствовал неладное, но не успел разгадать, в чем подвох. Прежде чем враг смог что-либо сделать, лязгнула пружина. Белой молнией сверкнуло лезвие. Томский целился между глаз и промахнулся совсем немного. Клинок вонзился Корбуту в горло.

Будь на его месте кто-то другой, он бы выронил пистолет. Инстинктивно поднес бы руки к ране. Чеслав не сделал ни того, ни другого. Лишь покачнулся, и Томский понял: он выстрелит раньше, чем свалится. Крепкий мужик, черт бы его подрал!

А головокружение все усиливалось. Глаза застилал туман. Губы Чеслава шевелились — он что-то говорил, но Анатолий ничего не слышал. Прежде, чем отказало и зрение, Толя увидел, как в желтом защитном костюме появились рваные дыры. Корбут все-таки выстрелил, но ствол пистолета к этому времени уже смотрел в пол. Чеслав рухнул на горку догорающих углей, два раза дернулся и затих.

Толя обессилел окончательно. Лег на спину, вытянул ноги. При всем должном уважении, ему нужен отдых. Кто-то приподнял его голову, подложил под нее что-то мягкое. Из тумана выплыло лицо Аршинова. Улыбаясь во весь рот, прапор распорол ножом рукав куртки Томского. Сквозь гул в ушах Толик услышал обрывки фраз. «Ничего страшного… Не задета… Навылет…»

Что ж, спасибо и на этом. В руке прапора появилась фляжка с самогоном. Сначала Алексей отхлебнул из нее сам, а затем плеснул на рану. Томский вскрикнул.

— Ну-ну. Че дергаешься? — Аршинов начал перевязывать рану. — Герои так не вопят.

— Он умер?

— Сдох! — прапор поморщился. — Ребятки, давайте-ка эту падаль куда-нибудь подальше. Воняет!

Толик сел. Плевать на слабость! Нужно лично убедиться в том, что на этот раз Чеслав мертв окончательно.

Аршинов прошел мимо догорающих остатков костра. Наклонился над трупом. Поднял обмякшую руку Корбута и почему-то застыл в таком положении. Толик увидел что-то блестящее. Пальцы Чеслава сжимали кольцо гранаты.

— Ложись! — крикнул Аршинов. — Ложись, вашу мать!

Все попадали на пол. Лишь Томский остался сидеть. Это позволило ему увидеть, как прапор, раскинув руки, упал на распростертое тело Корбута.

Глава 26

ХОРОШЕЕ РУССКОЕ ИМЯ

Все, что происходило дальше, Толик видел сквозь мутную пелену тумана, застилавшую взгляд. Взрыв прозвучал глухо. Лежавший на Чеславе Аршинов дернулся, откатился в сторону. И остался лежать. Томский никак не мог понять, почему Лёха не шевелится. Контужен? Ну, конечно! Взрыв гранаты — не хаханьки. Чтобы очухаться, потребуется время.

Первым к Аршинову подбежал Вездеход. Опустился на корточки. Наклонился и тут же встал. Когда карлик обернулся, лицо было бледным, как у покойника. Он шевелил губами, обращаясь к кому-то, однако Томский ничего не слышал. Он потер уши ладонями. Не помогло. Окружающие звуки разбивались о какую-то невидимую стену. К Вездеходу подошли Куницын, Теченко и Лютц. О чем-то поговорили. Потом ученые сели рядом с Аршиновым. Что они делают? Спрашивают у прапора о самочувствии? Что отвечает им Лёха? Нет, так дело не пойдет! Надо поговорить с прапором самому. Услышать еще одну его шутку и убедиться, что Аршинов скоро будет в норме. Ведь все кончилось. Пора отпраздновать победу. Хватит использовать фирменный Лёхин самогон как антисептик. Раны заживут быстрее, если принимать его внутрь!

Томский встал. Чудом было уже то, что он мог держаться на ногах. Правда, уже на первом шаге чудеса и закончились: пол качнулся под ногами и накренился так, что сохранить вертикальное положение стало немыслимой задачей. Толя забил руками по воздуху и упал, больно ударившись головой. В ушах загудело, зато через несколько секунд гудение распалось на отдельные звуки. Это вернулся слух. Теперь Томский слышал встревоженные голоса спутников. О чем они болтают? О каких несовместимых с жизнью ранах говорит Куницын? Несовместимые с жизнью! Что за мерзкое врачебное выражение!

Оттолкнувшись руками от пол, Томский встал. При падении он ухитрился расквасить нос. Пришлось вытереть кровь рукавом. Толик медленно, опасаясь новой волны полотрясения, пошел вперед. Пока он боролся с головокружением и гравитацией, все успели встать и теперь смотрели на него. С каким-то одинаковым каменным выражением на лицах. Вездеход двинулся навстречу Томскому. На полпути почему-то остановился и закрыл лицо руками, издав какой-то странный звук. То ли вздох, то ли всхлип. На мгновение Толик решил, что карлик плачет, но тут же отбросил эту мысль как заведомо ложную. Никто из живущих в Метро… да что Метро, никто в мире не видел плачущего Николая Носова, и не увидит никогда!

— Что с тобой, Вездеход?

— Лёха…

— Что Лёха? Контузило?

— Он…

Томский понял, какое слово произнесет сейчас карлик. И даже успел приготовить несколько вариантов ответов: «не говори ерунды», «чушь», «вздор», «абсурд».

— Умер.

Толя забыл все свои заготовки. Его хватило лишь на дурацкое: «Почему?»

— Граната, — ответил Вездеход, отрывая ладони от мокрого лица. — Он накрыл ее собой. После такого не выживают.

— Вздор! Это же Аршинов, Коля. Думай, что болтаешь! Чтоб Лёха… от какой-то гранаты…

Теперь уже Томский, не договорив, закрыл лицо руками. Он не плакал. Просто так, отгородившись от всего, было легче соображать. Лёха погиб. Взорвался сам, спасая остальных. Граната не видит разницы между Аршиновым и кем-то еще. Бездушной смеси металла и тротила глубоко плевать на то, кто выдернет чеку и в чью плоть вопьются осколки. А кто выдернул чеку? Перед глазами Томского появились пальцы Корбута с зажатым в них кольцом. Вот сука! Это он!

Толик оттолкнул Вездехода и бросился к Чеславу. Ничего, что дважды сдох. Такую тварь следует пинать ногами даже после смерти!

Увидев бегущего Томского академлаговцы расступились. Остановился и Толик. Он увидел, что Аршинова до пояса прикрыли квадратным куском брезента. На ткани уже проступили пятна крови. Брезент, конечно же, взяли из вещмешка прапора. Волшебного «сидора», таившего в своих недрах неистощимые запасы полезных вещей. Такое объяснение удовлетворило бы любого здравомыслящего человека. Но Толик уже видел этот окровавленный брезент. В своих видениях. Вещих снах.

При виде бледного лица Аршинова ярость отступила. Труп Чеслава его уже больше не интересовал. Томский рухнул на колени.

— Как же так, товарищ прапорщик? Вот бы не подумал, что ты сможешь уйти так, не прощаясь. Хоть бы слово. Хоть бы ухмылка. Знаю, ты всегда относился к смерти с презрением. Наверное, поэтому и решил: долгое прощание — лишние слезы. Всегда, старый черт, все делал по-своему. Прости, что реву, как теленок… Ты бы этого не одобрил. А?