Генрик Сенкевич - Огнем и мечом
– Нам сказали, что ты жив, – кричал Заглоба, – но тем отраднее видеть тебя в добром здравии и к тому же столь скоро! Мы намеренно приехали сюда за тобой… Ян! Ты и не представляешь, какую стяжал славу и какая тебя ждет награда!
– Король тебя отметил, – сказал ксендз, – но король королей его превзошел.
– Я уже все знаю, – ответил Скшетуский. – Награди вас Господь! Редзян мне открылся.
– И ты не задохнулся от радости? Тем лучше! Vivat Скшетуский, vivat княжна! – воскликнул Заглоба. – Что, Ян! А мы тебе ни словечка, потому как не знали, жива она, нет ли. Но слуга твой молодец, в целости ее довез. Ох, vulpes astuta[203]! Князь ждет вас обоих… Ха! Мы к самому Ягорлыку за ней ездили. Я дьявольского монстра, что ее стерег, своею рукой зарубил… Двенадцать мальчонков припоздали малость, но ничего, вы свое наверстаете! Внучата у меня пойдут, любезные судари! Рассказывай, Редзян, неужто у тебя все сошло гладко? А мы с паном Михалом, представь, вдвоем целую орду сдержали! Я первый на чамбул бросился, так-то! Басурманы от нас только что не прятались под землю – да все без толку! Пан Михал тоже не оплошал… Где моя доченька? Давайте сюда мою девочку!
– Дай тебе Бог удачи, Ян! Дай тебе Бог удачи! – твердил маленький рыцарь, вновь бросаясь к Скшетускому в объятья.
– Да вознаградит вас Господь за все, что вы для меня сделали. Мне слов не хватает. Жизнь моя, кровь – малая для вас плата! – ответил Скшетуский.
– Забудь об этом! – кричал Заглоба. – Мир заключен! Худой мир, конечно, да что поделать. Хорошо, хоть мы в этом заклятом Збараже не сидим больше. Теперь, судари любезные, поживем в покое. Это все нашими стараньями, и моими тоже. Да-да, когда бы Бурляй жив остался, не видать бы нам перемирья. А теперь можно и за свадебку. Нос кверху, Ян! Держись, дружище! Ни за что не догадаешься, какой тебе к свадьбе князь приготовил подарок! При случае расскажу, а пока… тысяча чертей! Где же моя дочурка? Давайте скорей сюда мою доченьку! Теперь ее Богуну не видать как своих ушей – разве что уши поперед головы отрежут! Где моя доченька дорогая?
– Я как раз собрался навстречу супруге каштеляна сандомирского – уже на коня садился, – сказал Скшетуский. – Едем скорее, едем, не то я с ума сойду.
– За мной, милостивые господа! Поехали с ним, нечего время терять! Живее!
– Пани Витовская, верно, уже неподалеку, – заметил ксендз.
– Едем! – подхватил Володыёвский.
Скшетуский был уже за дверью и вскочил в седло так легко, словно и не был только что прикован к одру болезни. Редзян, предпочитая не оставаться с ксендзом с глазу на глаз, следовал за хозяином неотступно. Володыёвский с Заглобой к ним присоединились, и вот уже друзья скакали во весь опор по топоровскому тракту, а за ними и вся толпа шляхтичей и драгуны в красном – казалось, ветер подхватил и несет по дороге алые лепестки мака.
– Айда! – кричал Заглоба, колотя пятками лошадь.
Так проскакали они верст десять, покуда за поворотом тракта не увидели прямо перед собой вереницу возов и колясок, окруженных полсотней наряженных по-турецки выездных лакеев; несколько из них, заметя вооруженных всадников, стремглав бросились им навстречу – спрашивать, кто такие.
– Свои! Из королевского войска! – крикнул Заглоба. – А это кто едет?
– Супруга каштеляна сандомирского! – прозвучало в ответ.
Скшетуский от волнения так растерялся, что, сам не сознавая, что делает, сполз с лошади на землю и встал, пошатываясь, на краю дороги. Шапку он снял, по вискам его обильно струился пот; так стоял наш рыцарь на пороге счастья и… дрожал всем телом. Володыёвский тоже соскочил с кульбаки и поддержал ослабевшего друга.
Остальные, обнажив головы, остановились подле них на обочине; вереница возов и колясок меж тем приблизилась и, не задерживаясь, последовала дальше. Пани Витовскую сопровождало не менее пятнадцати разных дам, которые с удивлением взирали на рыцарей, не понимая, что означает появление на дороге вооруженного отряда.
Наконец в череде прочих показалась карета, пышностью ото всех отличающаяся; окошки ее были открыты, и рыцари увидели достойный лик седовласой дамы, а возле нее – прелестное личико княжны Курцевич.
– Доченька! – бросаясь к карете, вскричал Заглоба. – Доченька! Скшетуский с нами!.. Доченька!
С разных сторон понеслись крики: «Стой! Стой!» Сделалось общее замешательство. Между тем Кушель с Володыёвским вели, а верней, волокли Скшетуского к карете, он же, совершенно лишившись сил, казалось, сейчас упадет на землю. Голова его поникла на грудь; не в состоянии сделать ни шагу, он опустился у подножки кареты на колени.
Но уже в следующее мгновенье сильные и нежные руки княжны поддержали бессильно склонившуюся голову изнуренного рыцаря.
Заглоба же, видя недоумение пани Витовской, крикнул:
– Это герой Збаража, Ян Скшетуский! Тот, что сквозь вражеский стан пробился, спаситель войска, князя, всей Речи Посполитой! Да благословит их Господь!
– Vivant! Vivant! Да здравствуют! – подхватила шляхта.
– Да здравствуют! – повторили княжеские драгуны, и громовое эхо прокатилось по топоровским полям.
– В Тарнополь! К князю! На свадьбу! – выкрикивал Заглоба. – Что, доченька? Конец твоим бедам!.. А Богуна – палачу и на плаху.
Ксендз Цецишовский стоял, возведя очи к небу, а уста его повторяли чудесные слова вдохновенного проповедника:
– «Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью…»
Скшетуского усадили в карету рядом с княжной, и все двинулись в путь. День выдался дивный, погожий, поля и дубравы нежились под лучами солнца. В самых низинках и повыше, над перелогами, и еще выше, в воздушной голубизне, уже плавали там и сям серебристые нити паутины, к концу осени словно снегом покрывавшей тамошние поля. Великое спокойствие царило окрест, лишь лошади бодро пофыркивали на дороге.
– Пан Михал! – говорил между тем Заглоба, цепляя носком сапога стремя Володыёвского. – Чего-то у меня опять комок застрял в глотке, как в тот день, когда пан Подбипятка – царство ему небесное! – из Збаража вышел: но едва подумаю, что эти двое наконец обрели друг друга, до того радостно делается на сердце, будто кварту хорошего вина залпом выпил! Ежели и тебе не приведется связать себя узами брака, будем на старости лет ихних детишек нянчить. Всякому свое предназначено, пан Михал, мы же с тобой, пожалуй, для войны рождены, а не для семейной жизни.
Маленький рыцарь ничего не ответил, только усиками зашевелил быстрее обычного.
Друзья решили ехать в Топоров, а оттуда в Тарнополь, чтобы соединиться с князем Иеремией и вместе с его хоругвями отправиться во Львов на свадьбу. Дорогою Заглоба рассказывал пани Витовской о событиях последнего времени. Так она узнала, что король в Зборове после кровопролитной битвы, не принесшей ни одной стороне победы, заключил договор с ханом – не слишком благоприятный, однако на какое-то хотя бы время обеспечивающий покой Речи Посполитой. Хмельницкий в силу этого договора по-прежнему оставался гетманом и получал право из бессчетного множества своих сторонников отобрать сорок тысяч реестровых казаков, а за эту уступку присягнул королю и сословиям в верности и послушанье.
– Всякому ясно, – говорил Заглоба, – что с Хмельницким новая война неизбежна, но если только булава опять не обойдет нашего князя, все иначе совсем обернется.
– Что же ты пану Скшетускому главного-то не скажешь, – вмешался, подскакав к карете, маленький рыцарь.
– Ах, да! – воскликнул Заглоба. – Я с этого и хотел начать, да что-то мы все растерялись. Ты ведь не знаешь, Ян, что после твоего ухода случилось: Богун попал в плен к князю.
Скшетуского и Елену эта неожиданная новость так поразила, что они не могли вымолвить ни слова: княжна лишь развела руками, и настало молчание, которое первым нарушил Скшетуский.
– Как? Каким образом? – спросил он.
– Это перст Божий, – ответил Заглоба, – перст Божий, ничто иное. После заключения договора выходим мы из Збаража этого, будь он проклят… Князь с кавалерией на левом фланге – на случай, ежели нападут ордынцы… Они ведь сплошь да рядом договора нарушают… И вдруг ватага, коней эдак в триста, бросается на конницу князя.
– Один Богун мог такое учинить! – воскликнул Скшетуский.
– Он и был. Да не по зубам казачью збаражские солдаты! Пан Михал мигом их окружил, никого в живых не оставил, а Богуна два раза полоснул саблей – тут его и скрутили. Не везет ему с паном Михалом, верно, он и сам это понял, – трижды как-никак схватывался. Да и не искал он ничего другого, кроме как смерти.
– Мы потом уже узнали, – добавил Володыёвскнй, – что Богун вознамерился с Валадынки попасть в Збараж, да не поспел – путь-то неблизкий, – а когда услышал, что мир заключен, от ярости, видать, умом повредился, и все ему нипочем стало.
– Кто меч возьмет, от меча и погибнет, так уж фортуна распорядилась, – сказал Заглоба. – Безумец он, а от отчаяния сделался еще безумней. Ох, и заварилась по его милости каша – сброд освирепел, да и мы тоже. Я думал, снова война начнется: князь уже объявил, что трактат нарушен. Хмельницкий хотел было Богуна отбить, но тут хан взъярился. «Он, говорит, слово мое и присягу мою опозорил!» И войной Хмельницкому пригрозил, а к нашему князю прислал гонца, через которого передал, что Богун самовольно полез в драку, и еще попросил князя об истории этой позабыть, а с Богуном обойтись, как с простым бунтовщиком. Наверно, у хана и своя была корысть: чтобы татары могли ясырей увести спокойно – они их столько набрали, что теперь небось в Стамбуле мужика за два гвоздя купишь.
