Оленин, машину! - Дарья Десса
— Кто вам, интересно, про войну сказал? — щурится на неё лейтенант.
— Да это все говорят, — пожала женщина плечом. — Товарищи военные, а вы не подмогнёте нам, а? Нам бы до Каменушки доехать, а там у меня тётка, она поможет. Тут три километра всего, а то мои ребятишки-то вон вымотались уже все. Голодно у нас…
— Товарищ лейтенант? — смотрю на Лепёхина и по его физиономии сразу вижу: сейчас рот раскроет и откажет. Потому, не дожидаясь, говорю путникам. — Садитесь назад. Только смотрите, крепко держитесь. Машинка у меня скачет, что твой козёл.
Пацаны хихикнули. Старший залез первым, помог младшему. Уселись. Лейтенант глянул на меня с нескрываемой злостью. Ну, ещё бы! Не спросив его, великого полководца!
Я развернул машину, мы поехали обратно. Домчались быстро, высадили семейство на окраине деревеньки, а потом помчались в часть.
— Я доложу командованию о вашем самоуправстве, товарищ старшина, — сквозь зубы проскрипел Лепёхин.
— Ваше право, — сказал я. — Только помогать нашим гражданам — первейшая обязанность каждого советского воина. Мы для этого и воюем, товарищ лейтенант. За наших. И наши — это не только те, кто на фронте рядом с нами в окопах или вот тут, в машине. А и те, которые ждут, что с победой вернёмся.
Не знаю, зачем это ему сказал. Вряд ли достучаться получится. Но, может, хоть немного из моих слов тронет его молодые мозги.
Как приехали, так Лепёхин сразу в штаб полка отправился. Докладывать о выполнении задания. Я не успел долить бензин в бак из канистры, как выскочил Гогадзе и позвал внутрь. Скрипя сердце, пошёл за ним, предвкушая головомойку.
Подполковник Синицын сидел за столом, летёха напротив замер, я вошёл, козырнул.
— Товарищ начальник штаба, старшина…
— Вольно, — прервал меня Валерьян Митрофанович. — Что же это ты, Оленин, приказ старшего по званию нарушаешь?
— Виноват. Разрешите пояснить?
— Ну попробуй.
— Хотел помочь гражданским с эвакуацией. Скоро тут боевые действия начнутся, вот они и решили уехать от них подальше.
Подполковник некоторое время молчал, попыхивая папиросой.
— Ладно, Оленин. Тут лейтенант Лепёхин требует тебя под трибунал отдать. Это он, конечно, перегибает, — последнее слово Синицын сказал с усилением, глянув на лейтенанта, и тот отвёл взгляд. — Но неповиновение в армии… да ты сам всё прекрасно знаешь. В общем, делаю вам замечание, товарищ старшина! И чтоб больше такой херни не творилось! Иначе буду вынужден доложить твоему непосредственному командованию. Понял?
— Так точно!
— Свободны оба.
Мы вышли. Но разговаривать не стали. Разошлись, как в море корабли. Я сел в машину и повёл к блиндажу. Проверил уровень масла, осмотрел внешне, покачал. Вроде ничего не отваливается пока. Но помыть бы не мешало, да и себя в порядок привести. А то после той полной грязи ямы выгляжу, как свин. Сходил, набрал воды в колодце, стянул с себя всё до исподнего и, достав кусок мыла, устроил постирушку. Потом протянул верёвку между деревьями, развесил барахлишко. Попутно достал из вещмешка запасное, переоделся. Не сидеть же в неглиже, а то вдруг Зиночка мимо пойдёт, а я тут в непотребном виде.
Стоило вспомнить о девушке, как вдруг ощутил желание её навестить. В прошлый раз мы вроде как не договорили. О чём бы теперь поболтать? Придумаю по ходу пьесы. И никакой Лепёхин мне не указ. По крайней мере, приказать мне не общаться с рядовой Прищенко он не может. Руки коротки.
Глава 11
Но с пустыми руками к девушке кто же ходит? И это ещё полбеды. А ну как я женатый человек, и дома у меня семеро по лавкам лаптями щи хлебают, пока я пытаюсь поближе познакомиться с хорошенькой девушкой? Даже стыдно стало. Не то чтобы в обычной жизни ангелом был. От обеих супруг налево ходил, случалось. С первой это произошло, когда отношения наши пошли вразнос. Со второй, когда она сама придумала мне изменять, что стало понятно по её слишком активной переписке с одним коллегой.
Вот тогда-то и я решил забыть о понятии «супружеская верность». Погулял немного на стороне, а после второго развода вовсе решил больше серьёзных отношений не заводить. На чёрта оно мне надо? Свобода дороже, это понимаешь только после многих лет супружеской жизни. В том случае, ясное дело, если она тебе уже поперёк горла.
Но это я, а как насчёт Лёхи Оленина? Чтобы совесть не мучила, вернулся в блиндаж. Стал письма искать в вещмешке. Обнаружил несколько треугольников со штемпелями, но и те все оказались из госучреждений. Раскрыл некоторые, стало понятно: искал тот, в чьё тело я попал, свою семью — мать и младшую сестру. Про отца ничего не говорилось, а женщины обе пропали во время блокады. Может, от голода погибли. Может, под бомбёжкой, а может, им и повезло, и их эвакуировали на «большую землю». Вот Алексей и писал запросы в разные инстанции, война-то ведь уже кончилась, и многие люди стали возвращаться по домам, и чаще всего на родные пепелища.
Я выдохнул с облегчением, и… тут же стыдно стало. Человек семьи лишился, чего ж я радуюсь? Но скрыть от себя не смог, что настроение получше стало. Выходит, холост Алексей Оленин, один как перст, никто его дома не ждёт. Значит, можно немного и приударить за симпатичной барышней, тем более что она и сама, кажется, совсем не против.
Да, но опять встал вопрос: что презентовать Зиночке? Не инструмент же какой или с десяток литров бензина. Тем более у неё на складе этого добра выше третьего наката, если штабелем сложить. Снова просмотрел свой вещмешок и неожиданно обнаружил там, на самом дне, платок. Очень лёгкий, невесомый почти. Пуховый, и если к коже прислонить — очень тёплый. Причём оказалось их сразу два. Стало понятно: Алексей приготовил подарки матери и сестре.
«Прости, дружище, — подумал я. — Если найду, куплю им новые, побольше и получше», — решил я, взял платок, положил за пазуху и потопал к складу, испытывая странное возбуждение. Не то, что между ног образуется и ходить мешает, а какой-то радостный подъём. Даже сам себе удивился. Ну надо же! Моему разуму почти 50 годков, пора бы уже перестать нервничать при одной мысли, что буду общаться с представительницей прекрасного пола, которой к тому же симпатичен. Однако поди ж
