Самый длинный день в году (СИ) - Тарханов Влад

Что получил из этого Советский Союз? В первую очередь присадки, необходимые для уверенного производства нитроглицериновых порохов[4], которые широко использовались в ракетных установках залпового огня, которые вот-вот назовут «Катюшами», поставки AC&DC позволили резко увеличить производство снарядов больших калибров, для гаубиц и артиллерии особого назначения. Так что снарядный голод сорок второго нам уже не грозил. А синтетическая резина, которая производилась в США по технологии, отличной от советской, оказалась намного прочнее и дешевле в производстве, так что получение не только технологий, но и оборудования для такого производства было для СССР важнейшей задачей[5].

Не меньшее значение имела и комбинация с самолетами и моторами: в СССР начали поступать самолетные моторы Пратт анд Уитни мощностью 1000 л.с. и выше, а американские специалисты помогали налаживать производство авиадвигателей в далеком Советском Союзе. Знало ли об этих телодвижениях в руководстве США? Знали. И в промышленных, и политических кругах. Вот только курс на стравливание СССР и Германии был главным «трендом» правящих кругов США. И усилить СССР, закрывая глаза на «моральное эмбарго», когда внешние условности соблюдены, почему бы и нет?

Время! Как время быстро бежит! В номере господина Атертона раздался звонок. Через несколько секунд круглолицый, энергичный, вечно улыбающийся мистер Мигель уже расположился напротив директора AC&DC с порцией коллекционного шотландского виски в руке. Он привез своему партнеру коробку сигар с далекой Доминиканы, утверждая, что они мало уступят его, Атертона, кубинским сигарам. Для Мигеля, которого мы знаем намного лучше как товарища Григулевича было своеобразным хобби тащить любителю сигар Генри Фрэнсису табачные изделия из самых экзотических мест. Они были хуже кубинских, но эти попытки воспринимались стариком благожелательно. Курец курца видит издалека.

— Что у вас сегодня, мистер Мигель?

— О! Интересное дело! Есть возможность прикупить контрольный пакет акций Монтекаттини. И долю в ее дочках Anic и ACNA. Вас это интересует?

— Доступ к патентам и технологиям Монтекаттини? Конечно! Я в игре.

— И это замечательно! Смотрите, что я предлагаю!

[1] На ходовых испытаниях в Ливорно «Ташкент» показал скорость в 43 с небольшим узла, но это без вооружения и боеприпасов.

[2] В РИ 2 крейсера Тихоокеанского флота «Каганович» и «Калинин» однотипные крейсеру «Киров» так и не были окончательно введены в строй, числились номинально боевыми единицами, их решено было достраивать после 1945 года. По-видимому, недостроенные крейсера должны были жутко напугать японские линкоры самим фактом их вступления в строй.

[3] Аббревиатура принадлежит автору (мне)

[4] Для этих порохов имели огромное значение присадки, в РИ единственный завод по их производству попал в зону оккупации, был эвакуирован, а поставки химикатов по ленд-лизу были недостаточны. Так, в 42-м почти все запасы этих присадок шли на производство ракет для «Катюш», причем процент этих присадок упал от нужных 6–8% по 1,5–2%. Ну и снарядам большого калибра, которых итак катастрофически не хватало, не доставалось почти ничего.

[5] Не смотря на то, что в разработке синтетического каучука СССР был в лидерах, производимый ею по технологии Лебедева каучук оказался в 2 раза слабее каучука, неопрена, выпускаемого ДюПонт и который мало отличался по прочности от натурального каучука.

Глава 10

Часть вторая

Утро валькирий

Глава десятая

ГКО-40.

Москва. Кремль. 9 мая 1941 года.

И все-таки есть у Иосифа Виссарионовича свой особый тонкий юмор, как и некая мистическая любовь к праздничным (и не только) датам. Вот и важнейшее совещание по итогам подготовки к войне с Германией он назначил на утро девятого мая сорок первого года. Хорошо, что не на 00 часов 43 минуты[1].

Совещание проходило в «узком» расширенном варианте, на нем присутствовали только те, кто был посвящен в секрет генерал-майора Виноградова. Почему пришлось расширить круг посвященных? Решение пришло в сентябре сорокового года. Руководители советского государства были обеспокоены теми беспрецедентными мерами, которые Иосиф Виссарионович Сталин проталкивал через Политбюро. Работала инерция управленческого аппарата, который почивал на несуществующих лаврах, считая, что и так все хорошо. И не надо думать, что саботаж и сопротивление бюрократического аппарата было слабым и незаметным. Это был просто массовый блок, который НКВД пыталось продавить без пощады и пиетета перед былыми заслугами. И всё это рано или поздно должно было закончиться взрывом. Но тут сыграло свою роль очень точное отслеживание органами НКВД внутренней обстановки. Мониторинг сочетался с системным анализом, над которым трудились лучшие специалисты страны, которые еще не знали, что появилась такая профессия, «аналитик», но делали свою работу четко, быстро и честно.

Первый «плохой» звоночек пришел от военных, которые были недовольны тем, как их стали «дрючить», готовя к войне нового типа. Ведь все было хорошо, на маневрах так вообще все было замечательно: красные успешно громили и синих, и коричневых, и зеленых, и серо-буро-малиновых, показатели росли, проверки показывали отдельные недостатки, так над их исправлением работали, где лучше, где хуже, чего уж там. Летом сорокового года наша советская Родина была в состоянии благостного мира. А мне надо было, чтобы она перешла в состояние боевой готовности. При этом нужен был переход и промышленности, и армии, и управленческого аппарата. Фактически, в сентябре сорокового года был создан (неофициально, конечно же) Государственный комитет обороны. Иосиф Виссарионович очень долго сопротивлялся созданию столь узкого и совсем «неколлегиального» органа управления страной, в котором его единоличное решение становилось главным и непререкаемым. Он привык к принятию решений после обсуждений в довольно широком кругу, с участием своих доверенных лиц, экспертов, основных, заинтересованных в том или ином решении, товарищей.

Я знал из истории, что в моей реальности Сталин даже в первые дни войны не хотел отходить от такого коллегиального стиля руководства и переходить к единоличному. Пришлось. Потому что война требовала другой скорости принятия решений, другого темпа обсуждений и совершенно другого типа ответственности. И все-таки он оставался самим собой, не принимая совершенно единоличных решений, даже самые неотложные вопросы решал после обсуждения с теми, кому доверял.

1 сентября 1940 года (заметьте, в день Знания!) в Кремль были по очереди вызваны те, кому предстояло стать группой «посвященных». Их приглашали в кабинет Сталина по одному. В кабинете, кроме Хозяина были еще Лаврентий Павлович Берия и я, начальник Разведуправления РККА, генерал-майор Виноградов. Первым был Вячеслав Михайлович Молотов, которого такой формат совещания при Сталине если не возмутил, то смутил, несомненно. Надо отдать должное Вячеславу Михайловичу, он старался не показывать своего смущения, а после того, как Сталин объяснил ему, что пригласил с целью рассказать кто такой «товарищ Виноградов» и почему он занял такую серьезную должность стал собран, деловит, сосредоточен. Вот только через несколько минут выглядел совершенно огорошенным, не понимающим, что это: жесткая шутка Вождя или правда, а если правда, то как с нею жить. Молотов получил от Берия папку с документами по поводу моего происхождения, и краткую биографию, которую я написал как раз к этому «саммиту». С этими документами Председатель Совнаркома был отправлен в комнату отдыха, переваривать материалы и думать о судьбах Родины. Затем последовала группа военных: народный комиссар обороны маршал Семен Константинович Тимошенко, который заметил: «Да, знал я, что ты не прост, генерал Виноградов, но чтобы настолько непрост»… Начальник Генштаба РККА Борис Михайлович Шапошников, его ученик и заместитель, Александр Михайлович Василевский, которому предстояло в ближайшее время возглавить Генштаб[2], нарком ВМФ СССР Николай Герасимович Кузнецов, из гражданских лиц к секретам были допущены еще Лев Захарович Мехлис и Николай Алексеевич Вознесенский, 1-й заместитель председателя Совнаркома СССР, человек, который тянул практически всю работу народного хозяйства. Его биография была подчищена по просьбе товарища Сталина, поскольку ничего еще не предрешено, тем более и Ленинградского дела может не быть. В общем, каждой серьге досталось по своей, строго отредактированной, серьге.