Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Вероника Владимировна
принято. Ос гадал – позволят ли уйти на покой или выпало, наконец, время расстаться с жизнью. Страх
умереть проснулся вместе с болезнями, и все драгоценней казались казенное ложе, дряблая пища и снулый
воздух палаты. Каждый вечер Ос боялся закрыть глаза – вдруг не станет белесого потолка, трех шаров в
изголовье кровати, птичьих домиков за окном… И вкус жизни отдавал теперь кислотой ежеутренней
целительной простокваши.
Врачи снова поставили его на ноги, но запретили работать хотя бы ближайший год. Ос убрался в
отставку и снял номер в отеле у Старой площади. Он сам готовил, сам вел хозяйство, читал газеты за
ужином, много гулял, думал даже завести маленькую собачку. На все вопросы отвечал одинаково –
прописали покой. Смерть ходила за Осом на цыпочках. Иногда она доставала худую паучью руку и
тянулась пощекотать в груди. Иногда проскальзывала в статьишке заказного писаки. Иногда проходила по
коридору чеканным шагом солдат – всякий раз Ос прятал голову под подушку и убеждал себя, что ничего не
слышит. Время стало тягучим и липким, сны наполнили рот отвратительным вкусом лакрицы. Ос смирился,
все скоро кончится.
Он казался себе пузырем, полным мутной, вонючей жижи. И забыл про закон резонанса. Город
Солнца ворочался, двигал грузным нутром, выдыхал отработанный воздух. Колебания плоти стали явны для
внимательных душ. Ос по старой привычке сперва почуял, что близятся перемены, а потом спохватился, но
поздно. Его развернуло вживь.
Это было неуловимо – чуть нервозней стали статьи в газетах, чуть торжественней марши играли на
площадях, чуть суровее стали неизбежные патрули. Подорожали ткани, подешевели книги, Дети Солнца
вместо спектаклей показывали чудеса строевого шага и искусство рукопашных и штыковых. Имперские
коммерсанты завершали дела в столице, имперские словоплеты, наоборот, бежали просить защиты у Друга
Народа. Глупцы, у них же другой язык!
Брок позвал к себе Оса в начале лета. Предложил снова встать во главе Министерства Печатных дел.
Долго, со вкусом ржал, когда понял, что Ос тоже знает о будущей драчке. С восторгом принял идею о
бригадах словцов-агитаторов для поднятия духа солдат. Упомянул мимоходом, что Ида счастлива в браке.
После сам налил по стаканчику… До утра они ворошили прошлое, благо было, что вспомнить – воркотню и
плевки соседей, крохотные дворы, кочевые лавчонки квартала рыжих, бастион и соленый ветер и
прохладные сливы с колючими скользкими косточками. Будущее двух никчемных мальчишек на фоне
вечного моря.
А утром пришла война.
Флот имперцев надвинулся с юга. Войска вскрыли границы, как пастуший нож – баранью глотку.
Только стальная воля Друга Народа не позволила ретираде стать бегством. Армия шла назад – огрызалась,
отстреливалась, цеплялась за городки и порты, но все-таки отступала. Город Солнца отдал приказ «всех в
ружье».
У призывных пунктов толпился народ – все, кто был в состоянии драться, хотели идти на фронт.
Брали не поголовно – кто-то ж должен кормить и лечить солдат, собирать винтовки и рыть окопы. Но, по
особому указу Друга Народа на передовую отправляли и женщин – если те были молоды, отважны и умели
метко стрелять. Добровольцев наспех вооружали и гнали в театр боевых действий. Выживали немногие. Но
к зиме первый натиск удалось смять.
Ос пластался, как проклятый: сбивал бригады, портняжил пьесы, писал куплеты «войны плакатов»,
вывозил в глубь страны стариков и готовил на фронт молодежь. Было больно смотреть, как редеют списки,
но Ос уже научился приносить жертвы. И он терпел. Пока не убили Хонца. Губошлепа мальчишку с
улыбкой на все лицо, поразительного подростка в минуту прорыва дара, лучшего словоплета Города
Солнца, ученика, друга…
С рыбарями, на утлой шкуне, Ос отплыл до ближайшего порта и явился на призывной пункт. Сказал,
что беженец, документы потеряны, служил в артиллерии, хочет на фронт. Получил две рубахи, шинель,
пайку мокрого хлеба и злобных окопных вшей. По дороге до линии фронта мерзкие твари искусали до
струпьев тело. Было тяжко. Мирные годы, достаток и важный чин избаловали Оса, он отвык голодать,
мерзнуть, спать на досках и стоять смирно. Но, в конце концов память тела проснулась. Разом ушли
хворобы, перестало болеть сердце. Ос ворочал мешки и ящики, двигал тяжкие двери, спешил за водой –
напряжение сил доставляло радость. Однополчане все не могли понять, почему так счастлив пожилой,
щуплый, рыжий артиллерист. А Ос – жил.
…По весенней распутице полк тащил свои пушки к мостам через реку О. Лошади надрывались,
солдаты впрягались в хомут и перли чугунные туши, словно плуги по первой пахоте. Клочья зелени,
просинь неба, холод талой воды, запах дыма и пота и влажной сонной земли. Черный бок котелка и
зернистая россыпь каши, капелька желтого жира в душистой крупяной ямке, пересохшая, хрусткая корка
черного хлеба и податливый мякиш, пятигранный узор деревянной ложки. Птичьи перья у подножия
жухлой березы, нежность пуха в растоптанной глине. Свежий, яркий листочек тополя на янтарной чешуйке
почки. Гулкий, теплый металл орудийного бока. Вскрытый вовремя чирей, заживающий гладким тугим
рубцом. Счастье лечь и врастать всем измученным телом в землю, ощущая, как соки жизни поднимаются
вверх, к корням. Будто войны и нет вовсе.
Дар вернулся к нему неожиданно. Ос проснулся от канонады и понял, что пустота из души ушла. В
этот день мост пытались форсировать дважды, полк отбился, но потерял почти всех лошадей. Стало ясно:
если утром не дадут подкреплений, то солдаты полягут костьми в красной глине пологого берега. Умирать
не хотелось. Совсем. Молодой офицер растерялся, он не знал, что сказать, а солдаты роптали. Пробегало
уже шепотком – бросить пушки и уходить лесами, отыскался охотник местный, обещал провести. Ели
пшенку, косились хмуро, курили, смотрели в небо. За плечами ждал Город Солнца.
Вместо гретого вина с пряностями была теплая водка из мятой фляги. Ос поднялся на бруствер и
говорил, пока не сорвал себе глотку. О серебряных рыбах и гордых парусниках, об отваге, любви и смерти.
Его слушали молча, Ос не видел в темноте лиц. Но дыханье людей было слитно. Страх ушел. Долг остался.
Ос спустился в окоп. Он увидел: солдаты готовятся к бою. Собирают адреса, письма – если кто
выживет, пусть известит семью. Просят прощения друг у друга. Проверяют оружие. Офицер с жалким
лицом подошел пожать Осу руку. Он смущался и прятал глаза, но пожатие было крепким. Этот не подведет.
Ос расстелил одеяло у пушки – захотелось поспать перед боем. Он еще не успел задремать, когда пришла
женщина.
Рыжая, как и Ос, крепконогая, полногрудая, из орудийной обслуги. Ос не помнил, как звать ее, а она
не сказала. Отвела его за батарею, к опушке леса, бросила в грязь шинель и легла. Ос не думал, что примет
ее подарок, когда тело напомнило о себе жадной болью. Они были под небом, как два зверька, прогрызаясь
друг в друга от неизбежного. Материнской утробой, отцовской ладонью, защитой от всякого зла, веревкой
над пропастью – спасен, пока держишь ее в руках. Ярость бедер, тугой сосок, запах женщины, семени,
жизни... После она поцеловала его в грудь и на мгновение задремала – так падают в сон утомленные дети.
Они вернулись в окопы порознь.
Ос не мог больше спать, он сидел у огня до света. Баллада о женщине – первая за чертову пропасть
лет – намечалась живыми строчками, но сложиться не успевала. На рассвете броневики имперцев
подобрались к мосту. Никто не думал, что дело обернется так быстро. С того берега рухнул шквальный
огонь, бросил в землю, не давая поднять голов. Одну пушку заклинило насмерть. Приползла вестовая из
штаба. Контратаку обещали к закату, а пока надо было держаться. Держаться. ДЕРЖАТЬСЯ.
