Владимир Перемолотов - Все рассказы про Ирокезовых
Волоча громыхающий двигатель за лямку, он прошел по двору настороженный, ожидая от безлюдья и прохлады только подвоха. Скрипнувшее где-то наверху окно заставило его стремительно обернуться. Повернувшись, он остолбенел. Рука его разжалась, лямка мягко упала на землю.
Сверху, из широкого венецианского окна, на него смотрела женщина умопомрачительной, невероятной красоты. Не соображая, что он делает, Ирокезов полез вверх по стене.
— Не стрелять! — крикнула красавица набегавшей страже (к счастью для стражи Ирокезов этого не услышал) — Не стрелять! Это Ирокезов!
Стражники мгновенно изменили направление движения на противоположное. Ирокезовы были известны ничуть не меньше пророка Магомета, а боялись их, наверное, даже больше.
Перемахнув через подоконник, герой остановился. Потрясенный красотой женщины он не набросился на неё, как это обычно бывало, а преисполненный немого восторга только молча смотрел. Молчание было недолгим.
— Я рада видеть Вас у себя гостем, — сказала женщина. — Я принцесса Лина.
Это имя на тысячу ладов зазвучало в голове Ирокезова. Как звон колокольчика оно пролетело по закоулкам его мозга, отзываясь везде счастливым смехом влюбленного человека.
— А я… — начал было Ирокезов, но принцесса перебила его.
— Тебе нет нужды представляться. Я тебя знаю… Жизнь Ирокезова была длинна как телеграфный кабель из Нового Света в Старый, но, вероятно, впервые на всем её протяжении Ирокезов не только не спал всю ночь, но и сочинял стихи о прекрасной даме. Утром он исполнил песню перед принцессой, аккомпанируя себе на гитаре.
— Очень мило, — сказала принцесса, покраснев от смущения и живых выражений украшавших суровый и нежный стих Ирокезова-младшего — В добавок ко всем своим достоинствам вы ещё и поэт?
— И даже музыкант. — скромно добавил герой, слегка обиженный тем, что принцесса не заметила столь очевидной вещи.
С той минуты как Ирокезов-младший увидел Лину жизнь его превратилась в розовый куст источающий запах любви. Он влюбился. Любовь нашла в его сердце благодатную почву и пустила в ней корни, вроде тех, что пускает баобаб в щедрой Африканской землей
Дни проносились, словно разноцветные мотыльки. Нежность и любовь наполняли дни и ночи Ирокезова-младшего. Изливая свою любовь на принцессу он, однако не догадывался об истинном положении вещей. Любовь делала его слепым а, вешнее проявление Великого Чувства он принимал за действительное движение души, но реальность была другой…
Безумно проведенная любовниками ночь не помешала солнцу, как всегда утром появиться на небе. Принцесса проснулась первой. Теперь каждое её утро начиналось с одних и тех же мыслей.
— Что ж, полюбить его что ли? — думала принцесса. — Явно не дурак. Выглядит..
Она еще раз оглядела спящего Ирокезова с головы до ног.
— Выглядит вроде неплохо для своих лет. К тому же известен. Герой…
Принцесса сама не понимала чего в её словах больше — иронии или презрения. Что-то её действительно тянуло к этому огромному мужчине, но что?
Временами она хотела искренне хотела полюбить его. В такие минуты она заглядывала себе в душу и там ощупью пыталась найти в себе любовь. Принцесса просеивала свою душу как песок между пальцев, но безуспешно.
«Поиски черной кошки в темной комнате — думала она в эти минуты — тем более неясно есть ли там кошка или нет.» Их отношения приближались к тому пределу, когда нужно будет решать, говорить «да» или «нет». Решение страшило её. Лина не могла сказать «да» потому что была честна и умна — она понимала, что если любви не будет, то это «да» обернется трагедией для обоих. Сказать «нет» она тоже не могла, ведь только лучшее является врагом хорошего, а Ирокезов-младший вообще то был неплохим парнем. Был, правда, еще и третий выход.
Отложить решение, оставить все как есть и посмотреть, что из этого выйдет…
…Ирокезов зашевелился. Принцесса сразу смежила веки. Она ощутила на себе взгляд героя и не открывая глаз протянула к нему руки. Ирокезов-младший полез целоваться. Губы у него были чувственные и мягкие. Вместе с небольшими неухоженными усами они обещали женщинам много интересного.
— Отложить — подумала принцесса и на душе у неё стало спокойнее.
— Вот что, дорогой — сказала принцесса. Даже в ничего не значащих разговорах она не называла его любимым.
— Мой покойный отец всю свою жизнь мечтал прокатиться на лыжах, как это принято в холодных северных странах, но по нашим законам шейх не может покинуть своей страны. Правда, глупый предрассудок?
Ирокезов кивнул.
— А я кажется, унаследовала от отца не только власть, но и его слабости. Любовь обостряет ум. Этого небольшого намека было достаточно. Как и всякий мужчина Ирокезов-младший заблуждался на счет женщин. Он думал, что они всегда нуждаются в опеке и покровительстве. Любую просьбу, слетавшую с любимых губ, он воспринимал или как глупость или как приказ.
— И только-то, радость моя? — обрадовался Ирокезов. Эту просьбу он посчитал пустяком.
— Это пустяк, мелочь… Вот если б тебе захотелось прокатиться с Везувия.
…За полтора часа Ирокезов-младший собрался и попрощавшись с принцессой вылетел на север.
Двое суток спустя он заарканил подходящий айсберг и потянул его вниз, к экватору. Первое время ему приходилось часто маневрировать среди ледяных гор, но в скором времени он оставил их позади и по свободной воде погнал в Египет, наверстывая упущенное время. На шестую ночь ветер утих, но поднявшийся туман не позволял ничего увидеть. Вытравив канат, Ирокезов поднялся повыше. Выбравшись из тумана, он огляделся по сторонам. Единственной реальностью в этом суровом мире был только он, да канат, уходящий в туман.
Форсировав двигатель Ирокезов-младший завернулся в шубу и задремал. Очнулся он от толчка. Подобное ощущение он уже испытал однажды, когда столкнулся в потемках со шпилем Рейнского собора.
Он посмотрел вниз, но в тумане взгляд его вяз как звук в пустоте Ирокезов увеличил подачу топлива в двигатель. Внизу послышался скрежет
— Опять айсберг — подумал Ирокезов.
Чуть отвернув в сторону, он несколько раз дернул ледяную гору. Не потеряв инерции, она двинулась за ним.
Ирокезов тащил ледяную громадину и не видел, как внизу под плотной пеленой тумана, словно саваном укрывшем море тонул «Титаник».
Шестьдесят девятая история. Тунгуска
Падение метеорита — зрелище редкое и поражающее воображение.
Конечно, имеется в виду не тот случай, когда один грамм, невесть из какой дали занесенного камня, сгорает на высоте двадцати километров над землей, и уж, безусловно, не тот, когда килограмм метеоритного железа валится вам прямо на голову, а красочное зрелище превращения изрядной массы камня в пар и свет, наблюдаемое издалека и при идеальном состоянии атмосферы.
Вспышка, жар, грохот, стон Вселенной…
На этом представление не оканчивается.
На месте падение обычно возникает клуб пыли. Может быть, это даже не пыль, а дым. Облако, изнури, подсвечено вспышками всех оттенков — от темно-багрового до ярко-оранжевого. Земля дрожит, огонь бежит…. Красиво!
Еще более изумительное зрелище представляет метеорит, попадающий в нефтебазу. Или склад боеприпасов, хотя, надо отметить справедливости ради, что первую скрипку в этом случае играет нефтебаза, а не посланец иных миров.
Но ни в какое сравнение со всем вышеперечисленным не идет падение крупного болида на мать сыру-землю. В этом случае все, о чем говорилось, нужно многократно увеличить в размерах, добавить дрожание земли и рев, пробивающего воздух камня.
Такие пришествия — достаточно большая редкость, хотя свидетельств очевидцев всегда более чем достаточно — выручает масштаб зрелища. Людей переживших падение такого метеорита в непосредственной от них близости значительно меньше, а уж об организаторах такого катаклизма и говорить не приходится.
Из нет.
Тем ценнее для человечества мой рассказ.
…..Говорят, что самое тяжелое испытание — испытание славой. Медные трубы пройти значительно тяжелее, чем огонь и воду. Ирокезовы это испытали на себе в полной мере. С изобретением газет, дагерротипов, а также проволочного и беспроволочного телеграфов жизнь Ирокезовых стала объектом пристального внимания читающей публики. Где бы они ни появлялись, чтобы не делали, тут же за их спинами вырастал корреспондент, вспыхивал ослепительным светом магний и деяния Ирокезовых запечатлевалось для Истории и всеобщего обозрения.
Нельзя сказать, что и раньше Ирокезовых обходили вниманием. И до изобретенья газет и дагерротипии прогрессивная общественность следила за их жизнедеятельностью с большим вниманием, но если раньше они были мифом, страшной сказкой, то теперь газетчики причислили их к людям. Пусть очень сильным и необычайным — но людям.
