Нил Стивенсон - Движение
— А я откланяюсь, — отвечал Даниель, — ибо моё появление в таком обществе выглядело бы весьма странно.
Апартаменты принцессы Каролины, Терренхаузенский дворец. То же утро, позже
— Миссис Брейтвейт, я попрошу вас всё время держать ту костяную вещицу под рукой, — сказала принцесса Каролина.
— Я как раз помню, где она лежит, ваше высочество. — Генриетта Брейтвейт, хлопотавшая над париком принцессы, встала с табурета и чрезвычайно грациозно прошествовала через комнату к столу с разложенными на нём принадлежностями. Их можно было бы принять за орудия повара, лекаря или палача, если бы они не покоились на столешнице розового мрамора, венчающей белый с золотом туалетный столик в новом, сверхбарочном стиле рококо. На первый взгляд он казался скорее скульптурной группой, чем предметом мебели. В частности, его украшали купидоны с отполированными до блеска пухлыми ягодицами, метящие из луков в невидимую цель. Другими словами, это явно был дар принцессе от кого-то очень богатого, но плохо её знающего. На столе расположились всевозможные ступки и пестики, чтобы растирать румяна и пудру, шпатели, лопаточки и кисточки, чтобы их накладывать, а также некоторые предметы менее очевидного назначения. Генриетта взяла палочку с плоским, чуть изогнутым наконечником из слоновой кости; заостренные края наконечника были испачканы чем-то розовым.
— Проверьте, чтобы она была гладкой, — сказала принцесса, — а то прошлый раз у меня осталась царапина.
— Да, ваше высочество.
Миссис Брейтвейт, сделав реверанс, повернулась к принцессе спиной. Три другие фрейлины монтировали платье, парик и драгоценности Каролины, частью на ней самой, частью на её деревянных подобиях. Напротив её высочества сидела герцогиня Аркашон-Йглмекая, уже наряженная, хотя значительно проще. Для всякой дамы рангом ниже принцессы облачиться к похоронам не составляло труда. Волосы Элизы скрывал фонтанж чёрного кружева, всё остальное было из чёрного шёлка. Платье, дорогое и хорошо сшитое, тем не менее подпадало под определение скорбного.
— Мой сын меня упрекнул, — объявила герцогиня.
Каролина ахнула и в притворном возмущении схватилась за горло, понимая, что Элиза шутит. Генриетте Брейтвейт, знавшей герцогиню только по слухам, пришлось повернуться, чтоб увидеть её улыбку. В следующий миг Генриетта сообразила, что выказывает недолжное любопытство, и вернулась к своей работе — водить пальцем по краям инструмента из слоновой кости.
— И отчего же столь благовоспитанный молодой человек позволил себе так говорить со своей матушкой? — спросила Каролина.
Герцогиня подалась вперёд и понизила голос. Тут же обнаружилось, что каждая из присутствующих фрейлин может заниматься своим делом совершенно беззвучно. Генриетта Брейтвейт внезапно поняла, что ей темно, и повернулась к свету; теперь одно её ухо было обращено в сторону герцогини.
— Приношу извинения! — продолжала герцогиня. — Пока сын мне не сказал, я понятия не имела, что чему-то помешала. Я была уверена, что застану вас одну.
— Вы застали меня одну, но потому лишь, что он, заслышав карету и не зная, что в ней вы, поспешил скрыться.
— Ах уж эти матери! Потревожить сына в такую минуту! Вам следовало меня прогнать!
— Ах нет, нет, какие пустяки! — воскликнула принцесса. — К тому же мы были не одни — я определённо слышала рядом крадущиеся шаги.
— Соглядатаи?!
— О нет, здесь не Версаль с его византийскими интригами и шпионами за каждым кустом. Без сомнения, просто кто-то из гостей, прибывших на похороны, позабыл о своих манерах.
— Наверное, на них и залаяли мои несносные псы!
— Ничего страшного. Вечером София упокоится в семейном склепе. Английская делегация покинет дворец и августейшие гости тоже. Тогда мы вновь встретимся на том же месте, где сегодня утром, и начнём с того, на чём остановились.
— Мне показалось, что мой сын немного не в духе, как будто его чего-то лишили.
— Хорошо, когда мужчины не сразу получают желаемое, — объявила Каролина. — Тогда они ведут себя наиболее любезным для нас образом: проявляют отвагу и галантность.
Герцогиня ненадолго задумалась, прежде чем ответить:
— В словах вашего высочества есть резон. Однако когда-нибудь, когда у нас будет больше времени, я, возможно, расскажу о человеке, который слишком сильно желал того, чего не мог получить.
— И как же он поступил?
— Повёл себя чересчур отважно, чересчур галантно и не смог вовремя остановиться.
— И всё ради вас, Элиза?
Вновь молчание. Элиза, только что свободно болтавшая при посторонних о Каролининых сердечных делах, внезапно стала куда сдержанней.
— Вначале не исключено, что из-за меня. Потом — трудно сказать. Он добился богатства и определённой власти. Возможно, дальше им двигало желание их упрочить.
— Значит, он много лет совершал подвиги галантности и отваги ради вас, затем — ради богатства и влияния. Почему вы до сих пор не вышли за него замуж?
— Всё очень сложно. Когда-нибудь вы поймёте.
— Я вижу, мои слова вас сильно задели — вы ни с того ни с сего взяли покровительственный тон. — Это было произнесено с оттенком весёлости.
— Прошу простить меня, ваше высочество.
— Мне кое-что известно о сложностях — разумеется, в сотни раз меньше вашего. И я знаю, что всегда есть способ их преодолеть. Вы его любите?
— Человека, о котором я говорила?
— Разве мы обсуждали кого-то ещё?
— Наверное, любила, когда у него не было ничего.
— Ничего, кроме вас?
— Меня, сабли и скакуна. Потом, когда он начал затевать безумные прожекты, чтобы приобрести больше, мы поссорились.
— Зачем ему было приобретать больше, если у него были вы?
— Это я и пыталась ему втолковать. Мне было обидно!
— Если хотя бы половина того, что я о вас слышала, правда, вы вполне могли обеспечить и себя, и его… А, вот оно! Мужская гордость?
— Да, и глупое желание доказать, что он не хуже меня. Сделаться таким же, как я. Он не понимал, а я не сумела объяснить, что люблю его именно за наше несходство.
— Почему вы не объясните это сейчас? Он приедет на похороны?
— О нет, нет! Вы не понимаете, ваше высочество. Я говорю не о событиях недавнего времени. Это было тридцать лет назад. С тех пор я его не видела. И уж будьте уверены, на похороны он не приедет.
— Тридцать лет.
— Да.
— Тридцать лет.
— ТРИДЦАТЬ ЛЕТ! Больше, чем я живу на свете! Это тянется всё время, что я вас знаю!
— Я бы не сказала «тянется». Это эпизод моей юности, давно позабытый.
— Я вижу, как вы его позабыли! — Где он сейчас? В Англии?
— Людей может разделять целый мир, даже если они находятся в одном городе…
— Он в Лондоне?! И вы ничего не предприняли?!
— Ваше высочество!
— Ну вот, у меня появилось ещё одно основание стать принцессой Уэльской, а со временем и королевой — чтобы монаршей властью уладить ваши сердечные дела.
— Умоляю вас не… — начала герцогиня, теперь смущённая не на шутку, и тут же умолкла, потому что их перебила Генриетта Брейтвейт.
— Церемония скоро начнётся, ваше высочество, — объявила та, глядя в окно, за которым толпа в чёрном сукне и шёлке устремилась к дворцовой церкви. Затем Генриетта смиренно потупила взор и показала палочку из слоновой кости. — Совершенно ровная. Сколько бы раз нам ни пришлось ею воспользоваться, на коже вашего высочества не останется и следа.
— Генриетта, — сказала принцесса, — без вас моя жизнь была бы совершенно иной.
Двусмысленное высказывание, однако миссис Брейтвейт предпочла истолковать его лестным для себя образом и сделала реверанс, даже слегка зардевшись.
— У меня к вам деловое предложение, мадам, — произнёс сухопарый господин, маячивший на краю Элизиного зрения последнюю четверть часа. — Вы могли бы меня выручить.
— О нет, только не это! — сказала Элиза и повернула голову к докучливому незнакомцу, который неотступно преследовал её в толпе придворных.
Они стояли в Герренхаузенском саду, между партерами в северной его части. Маленькая дворцовая церковь не могла вместить всех, прибывших на похороны. Служба началась час назад. Каролина и другие члены семьи были в церкви, остальные стаей чёрных голубей облепили садовые дорожки.
Уголком глаза Элиза видела, что навязчивый господин одет в чёрное, а парик у него белый, но в этом он не отличался от остальных присутствующих мужчин. Теперь, впервые взглянув ему в лицо, она поняла, что белые волосы, хотя несомненно чужие, не выглядят неестественно: её собеседник был очень стар.
— Даже в самые радостные дни я не люблю, когда меня одолевают якобы деловыми предложениями. А уж в такой…
— Речь о нашем отсутствующем друге…
Элиза почти не сомневалась, что он говорит о Лейбнице. Доктор не прибыл на похороны. Редкие замечания придворных касательно его отсутствия, как дымок, выдавали тлеющее пламя сплетен. Кто же этот человек? Старый англичанин, знающий её, друг Лейбница.
