ФилипДик Дик - Человек в высоком замке
Мистер Бэйнс произнес нечто, что можно было воспринять как несогласие.
— Разве же не очевидная правда, — продолжил Тагоми, — что человек не может быть орудием в руках другого человека? — Он наклонился в сторону Бэйнса. — Прошу вас, скажите, что думают на сей счет нейтральные страны? Скандинавы?
— Не могу точно сформулировать, — попытался ускользнуть Бэйнс.
— Во время всей войны, — продолжал Тагоми, — я занимал не слишком важный пост в одной из провинций Китая. В Шанхае, если точно. И там, в Хонгку, было еврейское поселение — тех евреев, которых на неопределенный срок интернировало Императорское правительство. Содержали их на средства «Джойнта». И вот нацистский представитель в Шанхае потребовал их всех перерезать. Я помню ответ моего начальника. Он сказал так: «Это противоречит заключенным соглашениям в гуманитарной сфере». И отверг запрос как варварство. Меня эта история весьма впечатлила.
— Да, — кивнул Бэйнс.
«Он что же, пытался подстроить какую-то ловушку?» — спросил он себя. И моментально насторожился.
— Евреи, — продолжал Тагоми, — всегда рассматривались нацистами в качестве азиатов и представителей не белой расы. Сэр, подобный взгляд на вещи никогда не упускался из виду официальными лицами Японии, даже времен Военного Кабинета. И я никогда не обсуждал этот вопрос с жителями Рейха — с теми, с кем мне доводилось встречаться.
— Хорошо, — прервал его Бэйнс. — Я скандинав, а вовсе не немец. И за них мне рассуждать трудно. — Он встал и направился к двери. — Возобновим нашу дискуссию завтра. Прошу меня извинить. Сегодня думать я уже просто не в состоянии.
По правде, мысли его сделались совершенно ясными. «Надо выбираться отсюда, — понял он. — Этот человек и так уже загнал меня слишком далеко».
— Простите ослепление фанатика. — Тагоми поднялся, чтобы открыть дверь. — Философствования увели меня от простых человеческих необходимостей. Будьте любезны, сюда.
Он сказал кому-то несколько слов по-японски, открылись наружные двери. Появился молодой японец, который поклонился и уставился на мистера Бэйнса.
«Мой шофер», — подумал Бэйнс.
«Или же все это результат моих идиотских донкихотских разглагольствований в салоне „Люфтганзы“? — внезапно пришло ему на ум. — С этим, как его? Лотце? Он связался с японцами. Каким образом?»
«Лучше бы я ему всего этого не наговорил, — подумал Бэйнс. — Но что поделаешь. Поздно каяться».
«Не подхожу я для всех этих дел, — вздохнул он, — совершенно не подхожу».
Но тут же передумал. Нет, ничего страшного. Швед бы ответил Лотце именно так. Все в полном порядке, не надо просто быть таким мнительным. Здесь совсем другие нравы. Не надо проецировать привычные отношения на эту среду. Здесь можно позволить себе говорить вполне открыто. И это нужно иметь в виду постоянно.
Хотя бы этому и противилось все существо. А оно — противится. Кровь в жилах, все кости, любая мышца. Нет, надо побороть это, открыть рот, произнести что угодно. Необходимо пересилить себя, чтобы дела пошли успешно.
— Возможно, ими руководят некие архетипы подавленного подсознания, — произнес Бэйнс с трудом. — В юнгианском смысле.
— Я читал Юнга, — кивнул обрадовавшийся Тагоми. — Кажется, я понимаю, что именно вы имеете в виду.
Они обменялись рукопожатием.
— Я позвоню вам завтра утром, — сказал гость. — Спокойной ночи.
Он поклонился, Тагоми ответил ему тем же.
И тут юный улыбающийся японец обратился к Бэйнсу со словами, которых он не понял совершенно.
— Что-что? — переспросил он, подхватывая с вешалки плащ и выходя наружу.
— Он обратился к вам по-шведски, — пояснил Тагоми. — Он занимался в Токийском университете Тридцатилетней войной и совершенно очарован вашим великим героем Густавом Адольфом. — Мистер Тагоми дружелюбно улыбнулся. — Как же все-таки нелепы эти попытки изучить язык заочно. Не сомневаюсь, он учил язык с помощью грампластинок. Он же студент, а такие курсы дешевы и потому особенно популярны у студентов.
Молодой японец по-английски, похоже, не понимал, стоял рядом и продолжал улыбаться.
— Да уж… — пробормотал Бэйнс, — ну что же, желаю ему удачи.
«У меня собственных лингвистических проблем хватает», — сказал он себе.
О боже, этот японский студент измучает его, пока довезет до отеля… Своими попытками найти с ним общий шведский язык… По-шведски Бэйнс понимал с трудом, да и то если говорили, как говорят дикторы, а уж понять выговор японца, изучившего язык по грампластинкам…
«Не добиться ему от меня ничего, — грустно подумал Бэйнс. — Но он же будет пытаться, снова и снова. Его шанс. Когда он еще живого шведа увидит». Мистер Бэйнс внутренне содрогнулся — что за испытание суждено им обоим.
ГЛАВА VI
Наслаждаясь прохладой раннего солнечного утра, миссис Джулиана Фринк отправилась в поход по магазинам. Она не спеша двигалась по тротуару, уже нагруженная двумя картонными пакетами, то и дело останавливаясь возле витрин и исследуя их. Времени у нее было много.
Надо ей было что-то в аптеке или нет? Никак не могла вспомнить. А в зал ей сегодня во второй половине дня, так что все утро в ее распоряжении. Зашла все же в аптеку и, усевшись возле стойки, пристроила сумки на полу и принялась листать журналы.
Новый «Лайф», статья «Телевидение в Европе: каким оно будет». Заинтересовалась, развернула и обнаружила фотографию какой-то немецкой семейки, глядевшей в экран аппарата, стоящего в углу гостиной. «Уже сейчас, — сообщалось в статье, — Берлин передает телепередачи четыре часа в день. В ближайшем будущем следует ожидать появления телевизионных студий во всех важнейших городах Европы. А к 19.. году студию построят и в Нью-Йорке».
Еще фотография, на которой были электронщики Рейха, посетившие Нью-Йорк. Они помогали местным разобраться с их проблемами. Немцев даже на снимке легко было отличить. Выглядели по-другому: здоровые, энергичные, уверенные. Американцы… ну, те люди как люди. Ничем не примечательные.
Один из немецких техников на фотографии указывал на что-то рукой, а американцы следили за направлением его руки. «У них-то зрение получше будет, чем у наших, — подумала Джулиана. — Как это нам говорили? Они видят то, что никто, кроме них, не может увидеть. В витамине А, что ли, все дело?»
Вообще-то интересно, как это: сидеть дома, в гостиной, и видеть на экране маленькой серой трубки весь мир. Уж если эти наци могут себе позволить мотаться на Марс, то отчего бы им, в самом деле, не устроить телевидение? Все приятней глядеть на представления с Бобом Хоупом или Дюранте, чем по марсианским пескам шляться.
«Может, в этом-то и дело? — пришло ей на ум. — Нету у наци чувства юмора, так зачем им телевидение? Да и всех своих знаменитых комиков они поубивали. Ну, те как-то все евреями оказались. Да… — сообразила она, — они же в самом деле поубивали почти всех тех, кто развлекал людей». Интересно, как это еще Хоупу удается говорить то, что он говорит? Хотя, конечно, он в Канаде, а там немножко посвободнее… А говорит он дельные вещи. Как там было в его байке про Геринга? Скупил весь Рим и теперь по кусочку перетаскивает его к себе в горы и складывает заново. И собирается возродить христианство, чтобы его львам на завтрак было что…
— Мисс, вы берете этот журнал? — обратился к ней маленький сморщенный старичок, владелец аптеки.
Она виновато положила номер обратно на стойку.
Снова оказавшись на улице и медленно шествуя вдоль витрин, Джулиана раздумывала о том, станет ли Геринг фюрером, если вдруг умрет Борман. Геринг вообще-то от остальных отличался. Ну что Борман, тот стал первым только потому, что изо всех сил угодничал, когда Гитлер стал вконец развалюхой. Старины Геринга тогда в Берлине не было, отсиживался в своем горном дворце. Фюрером после Гитлера следовало стать ему, потому что это его авиация уничтожила британские радарные установки, а потом и покончила с их авиацией. Гитлер, тот бы иначе поступил — стер бы Лондон в порошок, как поступил с Роттердамом.
А он, Геринг, может быть, им и станет. Самым главным. Все так говорят. И уж точно им не станет Гейдрих. Дубина полная. Тут же нас перережет.
«Вот кто был бы по душе мне, — подумала она, — так это Бальдур фон Ширах. Единственный из них, кто нормально выглядит. Но у него, похоже, ни малейшего шанса».
Завернув за угол, она подошла к дверям старого деревянного дома, в котором жила.
Открыв дверь в комнату, она обнаружила, что Джо Чинандела как лежал на ее постели, так там и валяется — совершенно в том же положении, в каком Джулиана его оставила, уходя. Лицом в подушку, на животе, свесив правую руку вниз. И продолжал спокойненько спать.
«Ничего себе, — подумала она. — Как это он еще тут? Грузовик-то уже должен был уехать. Проспал, что ли? Похоже на то».
