София Мак-Дугалл - Граждане Рима
— Так хочешь или нет? — не отставала Гемелла.
Марк следил за своей рукой.
— Нет, — коротко ответил он.
Варий и Гемелла переглянулись.
— Плохо, — сказала Гемелла.
— А мы надеялись, что ты им будешь. Теперь нам будет не хватать этой надежды.
Марк резко встал, повернулся к двери и смущенно произнес:
— Извините, я не хочу думать о…
— Придется, — сказал Варий. Марк вспомнил, что сказал Фаустусу, и замолчал. Пройдя обратно к своему креслу, он медленно опустился в него.
— Ты хоть понимаешь, что только что сказал? — спросил Варий. — А я-то думал, все Новии хотят власти, кроме, может быть, твоего дяди Луция.
— Знаю, — сухо сказал Марк и посмотрел на бюст двоюродного деда, тяжелые веки, мягко нависшие над белыми глазницами. — Это скверно, — сказал он, обращаясь к предку.
— Почему ты так говоришь? — продолжал допытываться Варий. — В конце концов, это семейная профессия.
Он улыбнулся, но Марк заметил, как пристально они с Гемеллой наблюдают за ним. Гемелла сидела, тесно обхватив руками колено.
— Когда я заговариваю с дядей о том, что может случиться, он отвечает мне: «Все не так просто», — неторопливо ответил Марк. — Или так говорит Друз. Не то чтобы я не верил им. Но как иначе узнать, правильно ли я поступаю? Наверное, это всегда будет казаться мне слишком сложным. Разве что я… или кто-нибудь еще… кто займет это место. — Ему показалось до странности неприятным употреблять слово «император» применительно к себе. — Возможно, тогда вы будете думать только о том, как бы оказаться при дворе. Отец… — Марк запнулся, потому что мысль об отце словно лишила его сил продолжать. — Вы знаете, как многое он хотел сделать. Но, может быть, дядя тоже когда-то был таким, не знаю.
— Не думаю, — сказал Варий.
— Может, и нет, — согласился Марк. — Но дело не только в этом. Просто хотеть — уже достаточно дурно. Отец думал, что станет императором. Он был так популярен. Поэтому он… считал, что может обходиться с людьми как ему вздумается. И так он и поступал, потому что мог. Захотел — и сделал. Даже с тобой он иногда поступал так, верно? — обратился он к Варию, затем бросил быстрый взгляд на Гемеллу. — А ты знала об этом, разве нет? Как он обращался с матерью. И со всеми этими остальными женщинами. Не могу сказать с уверенностью — знала ли она, что мне об этом известно. — Он снова посмотрел на свои опущенные руки. — Отец был во многом прав, — сказал Марк, — но я… мне кажется, я не слишком-то любил его.
— Марк, — спокойно проговорила Гемелла, — что ты имеешь в виду: что не хочешь быть императором или хочешь, но стыдишься этого?
Говоря, она смотрела на него в упор. Марк опустил глаза и, окунув палец в воображаемые чернила, начертал на столе слово «нет».
— Да, — сказал он почти шепотом. Супруги перевели дыхание, и Марку послышался в этом едва ли не вздох облегчения.
— Думаешь, справишься? — спросил Варий.
Марк еще ниже опустил голову.
— Да, — повторил он. — Сам не знаю почему.
— Что будешь делать?
— Мне кажется, войны в Терранове не должно быть, — ответил Марк. — И конечно, я согласен с родителями… насчет рабства.
На этот раз послышался явственный вздох, и Гемелла снова села в свое кресло, но трудно было сказать, чувствуют ли супруги облегчение или досаду.
— Ты говоришь, дядя сказал: «Все не так просто», — произнес Варий, намеренно переходя почти на шепот. — Верно. Хотелось бы знать, как ты себе представляешь, что случилось бы с Римом, лишись он рабов? Посмотри, что происходит с твоим домом. Платить слугам, чтобы они следили за всем, стоит несколько дороже, разве нет? А толку от них намного меньше. А ведь твои родители были очень богатыми, и они выбрали это — им нравилось обходиться без сующих повсюду свой нос рабов. А какой был дом? А рабы, помимо прочего, выращивают хлеб, пасут скот и добывают топливо; они же прокладывают дороги в горах. Некоторые из работ, которыми они занимаются, настолько опасны, что, пожалуй, никто не взялся бы за них по доброй воле. Сейчас есть очень и очень богатые люди, которые считают, что без рабов у них ничего не останется. Деньги потекут из Рима в разные стороны, взамен же мы не получим ничего. И уже не сможем успешно соперничать с Нихонией и Синой, как сейчас. В конце концов на месте Империи окажется горстка маленьких разрозненных стран.
И снова они с Гемеллой внимательно посмотрели на Марка.
— Значит, вот что вы хотели мне сказать? — возмущенно спросил Марк.
— Нет, — ответил Варий, его длинное лицо напряглось, — но я хотел удостовериться, что ты это понимаешь.
Марк нетерпеливо махнул рукой:
— Что ж, надо будет постараться, чтобы избежать всего этого или, по крайней мере, держать под контролем. Но даже если повернется именно так — все равно мы должны сделать то, что должны. Я не прощу себе, если меня это остановит. — Он встал. — Рад был выбраться из дворца, так что спасибо. Но, мне кажется, вам следовало бы сказать мне, почему я здесь.
Решительное выражение исчезло с лица Вария.
— Больница для рабов, которую хотел устроить твой отец…
— Нет, — сказал Марк. — Что бы то ни было, скажите мне позже. В чем дело? Почему вы не хотите? Почему у вас обоих такой пришибленный вид?
— Мы думаем, что твоих родителей убили, — сказала Гемелла.
Марк почувствовал, словно по каждому его нерву ударили молоточком, и, туго натянутые, нервы отозвались звоном цимбал. «Что?» — спросил он и, услышав собственный вопрос, только недоверчиво покачал головой.
— Нет, — твердо сказал он. — И как такое только могло вам взбрести в голову? Дело в дороге… машина…
Но тут он почувствовал охватившую его крупную дрожь и откинулся в кресле, хотя больше всего на свете ему хотелось убраться из этой комнаты.
Пальцы Гемеллы слегка сжали руку Вария.
— Если мы правы, то ты тоже в опасности.
— Но вы не правы, — жестко произнес Марк.
— Марк, — с внезапной горячностью сказал Варий, — даже если мы ошибаемся, то после того, что произошло с твоими родителями, мы не можем рисковать, оставив тебя в неведении. Ты должен это понять.
— Ладно, говори, — стиснул зубы Марк.
— Итак, — сказала Гемелла. — Прежде всего я кое-что услышала. Это было несколько месяцев назад, когда император заболел, помнишь? — Марк еле заметно кивнул. Весной дядю испугали боли в груди.
В это же время на вилле в Тускулуме устраивали прием. Как-то так получилось, что организация торжества легла в основном на плечи Гемеллы; сам прием и две недели, предшествовавшие ему, вконец измотали молодую женщину: дел оказалась целая прорва, и все постоянно висело на ниточке — уместно ли было принимать столько гостей, когда под ударом здоровье Фаустуса? За шесть часов, что длился прием, Гемелле едва удалось присесть, и почти весь следующий день она томно пролежала, вновь набираясь сил. Поздно следующим утром она отправилась в бани, в лаконикум, едва не засыпая в клубах пара. Ей хотелось полениться: в отличие от Вария, она не привыкла часами исступленно работать, опасаясь, что иначе все рухнет.
Прежде чем выйти за Вария, она виделась с Клодией не чаще раза в год, но затем они сблизились; отчасти это было вызвано растущим интересом самой Гемеллы, отчасти — бесконечными настоятельными просьбами Клодии помочь ей. Скоро они с Варием стали работать параллельно, Гемелла проводила столько же времени с Клодией, сколько с мужем. Во многом Клодии требовалось то же, что и Лео: человек, который редактировал бы тексты речей, устраивал встречи, человек, с которым можно было бы обсудить планы на будущее. Кроме того, Гемелла догадывалось, что Клодии нравится иметь собственных союзников, которые отстаивали бы ее интересы, а не интересы Лео.
Варий и Гемелла по-дружески радостно состязались друг с другом — кто из них больше нужен своему шефу. Обаяние Лео было сильным, но не таким постоянным, как у Клодии, больше завися от настроения: Варию чаще приходилось работать сверхурочно.
— Но тебе не приходится подбирать платья, — говорила Гемелла (Клодия желала выглядеть обольстительной, но верной женой). — К тому же тебе за это платят.
Свою плату Гемелла получала после демонстрации мод — подарками и подношениями (билеты в театр, синоанское изваяние, слишком большое для их квартирки), мыслями и разговорами — и всему была рада, даже если это были только мысли, чувство собственной причастности, того, что выбор за ней. Пожалуй, изменить жизнь стоило бы только в частностях, говорила она себе, хотя странное чувство неуверенности овладевало ею, когда она думала так. Она славно научилась выражать возмущение от лица различных людей: рабов и прочих женщин, к примеру Клодии, — несправедливо, что Клодии приходилось работать под маской, быть просто соучастницей Лео. Чувство недовольства собой — в этом было что-то чуждое и пугающее; оно не было естественным для Гемеллы. Но и быть особенно довольной собственной жизнью ей не всегда удавалось. Ведь Варий был единственной частью этой жизни, которую она выбрала сознательно.
