Геннадий Марченко - Выживший. Чистилище
– Дык ведь с Васькой надо идти в жилконтору, а он рано утром на фабрику убежит.
– Ничего, мы ему сейчас лекцию прочитаем – пойдёт как миленький. А на фабрике объяснится, справку выпишут в жилконторе.
– А может, заарестуете?
– Может, и заарестуем, если слова не подействуют. Ну, где ваш дом-то?
– Дык вон уж, – в очередной раз «дыкнула» старушка, – почитай пришли.
Обитала бабушка в подвальном помещении с окнами на уровне мостовой. Два окна – две комнаты, с удобствами во дворе. В окнах свет не горел, наверное, спит уже постоялец.
Оказалось, нет, где-то колобродит, и дверь в квартиру нараспашку, хорошо, чужой кто не влез. Хозяйка запричитала, заохала, мол, зря товарищ милиционер шёл, теперь неизвестно, сколько ждать, пока этот бандит вернётся.
– Что ж, посидим, торопиться нам некуда, всё равно на ночном патрулировании, – приврал я, располагаясь на колченогом табурете у стола и закидывая ногу на ногу.
– А может, картошечки на конопляном маслице пожарить, а? Это я мигом, на керогазе-то.
– А что ж, не откажусь.
– И наливочки, не побрезгуете?
Бабуля извлекла из какой-то схронки початую бутылку с жидкостью тёмно-вишневого цвета, заткнутую бумажной пробкой. Откупорив её, я понюхал содержимое и удовлетворённо кивнул: мол, сгодится.
– Только немного, а то я на дежурстве.
– Дык сами и наливайте, товарищ милиционер, сколько требуется. Наливайте, а я вот уже картошечку почищу и поставлю готовиться.
Минут через двадцать передо мной на столе стояла небольших размеров сковорода, наполненная жаренной на постном масле картошкой. А рядом – краюха ноздреватого хлеба. Ну и стопка с наливочкой для аперитива. Ух, давненько я так не сиживал!
– А сами-то что?
– Я ужо потрапезничала, вы кушайте, кушайте… Чичас, глядишь, и этот злыдень заявится. Вы уж спуску-то ему не давайте, пригрозите каторгой.
– Нет у нас в Советском государстве каторги, Клавдия Васильевна.
– А чиво ж есть-то?
– Ну, тюрьма, лагеря, этого хватает…
– Ну вот лагерем и пригрозите, может, за ум возьмётся… Молочка али чайку? Этот-то обормот пришёл тут как-то пьяный, сунул мне коробку чаю, я её и спрятала. Мало ли, когда ещё пригодится.
– Приворовывает, значит, ваш постоялец?
– Э-э, того не ведаю, может, и купил, – заюлила старушка.
– Ладно, давайте чаю… и немного молока туда плесните.
От стола я отвалился, словно насосавшийся крови комар. Хорошо-то как, и совсем не хочется думать о плохом. Сейчас бы ещё покемарить часик-другой.
Хозяйка, видно, уловила мой осоловелый взгляд и предложила:
– Вы ежели вздремнуть желаете, то можете в той комнате прилечь. А Васька придёт, так сразу его и споймаете.
– Ладно, будем считать, это засада, – согласился я. – Только сапоги скину, а посплю в форме.
– Это уж как хотите, дело хозяйское.
Постель, конечно, не моя кроватка из будущего, но уж всяко лучше нар. Сунув револьвер под подушку, я повернулся на правый бок и тут же отрубился.
Глава 5
Постоялец не появился и утром. Бабушка меня не будила, так что сам я продрал глаза лишь в половине восьмого. Сев на кровати, сладко потянулся, морщась от лучика утреннего солнца, пробивавшегося в полуподвал. Происшедшее накануне казалось мне случившимся словно не со мной.
– Ой, как на Ваську-то похож! Вчера в потёмках и не разглядела толком, а чичас прямо одно лицо! Только побриться – и не отличишь, – замерла в дверном проёме бабуля с видавшим виды полотенцем в руках, взирая на меня с нескрываемым интересом.
– Что, серьёзно похож?
– Вот те хрест! – мелко перекрестилась старушка.
– А есть его фото? – спросил я неспроста, потому как в моей голове зародилась вполне очевидная мыслишка.
– Ежели только он, паршивец, документ дома оставил, – сказала бабка, делая ударение в слове «документ» на второй слог. – Чичас гляну.
Она принялась рыться в тумбочке и спустя несколько секунд извлекла на свет божий удостоверение личности, принадлежащее некоему Василию Матвеевичу Яхонтову, родившемуся в 1908 году в Змиеве Змиевского уезда Харьковской губернии.
– Паспорта у него не было?
– Да откель паспорт-то! Он, почитай, из села приехал, кто ж ему такой документ выдаст?
Ну да, в это время процесс паспортизации только налаживался, а то начитались Маяковского, что он там что-то из штанин извлекает, я-то только годы спустя узнал, что в стихотворении речь шла о загранпаспорте. В загранку – да, без паспорта никак, а внутри страны как-то обходились.
Приглядевшись к лицу изображённого на небольшой чёрно-белой фотографии человека, я понял, что он и впрямь чем-то смахивает на меня. Может, это знак свыше? На первое время могу закосить под Яхонтова, а там уж как-нибудь, с Божьей помощью… Правда, нужно ещё от формы сотрудника НКВД избавиться, заменив её на гражданскую. Хорошо ещё, что бабуля не разбирается в таких тонкостях, приняла меня за милиционера.
– Знаете что, Клавдия Васильевна, я, пожалуй, временно конфискую этот документ для проверки личности вашего постояльца. Если объявится, так ему и передайте. Потом повесткой вызовем в милицию, а заодно и ваш вопрос постараемся решить. Если внушение не поможет, будем применять к дебоширу более строгие меры.
– Вот спасибо, сынок! Я ж за тебя молиться теперь буду!
– Не надо молиться, ваше дело – вовремя докладывать о творящихся безобразиях. И не поселять у себя жильцов без соответствующего оформления документов… Ох, что-то есть так хочется!
– Так я быстро кашку пшённую с молочком утренним сготовлю, у нас тут поутру разносит крестьянка из Бутово.
– А что ж, не откажусь. Премного благодарен за вашу заботу. Я у вас тут, получается, и сам словно постоялец, вечер да ночь провёл.
– Вот кабы все были такие постояльцы – и слава богу!
– И ещё платили бы, – усмехнулся я.
– Дык жить-то надо, куцы ж деваться, на пенсию, что артель платит, разве ж проживёшь?!
– А что за артель?
– Дык я ж тридцать лет, почитай, на Трёхгорке проработала, они и платят из фонда.
– На Трёхгорной мануфактуре?
– На ей самой, будь она неладна.
– А что так?
– Дык сама там всё здоровье оставила, ещё и мужа моего, Степана Лексеича, мануфактура эта в двадцать первом забрала: попал в ситценабивной станок, вытащили уже одни кровавые ошмётки. – И Клавдия Васильевна со вздохом перекрестилась на чёрно-белую фотографию в рамке, на которой она в возрасте лет тридцати в платочке на голове сидела рядом с усатым, в картузе мужиком, выглядевшим гораздо старше супруги. – Мы ж с ним оба с Псковской губернии. Приехали в Москву аккурат к войне с японцами да и устроились на мануфактуру. Подвальчик вот себе заработали на пару комнатушек. Детей двоих родили, сына с дочкой, ну энто ещё до революции. Дочь, как выросла, за военного вышла, они на Дальнем Востоке сейчас, а сын помер, под поезд попал, царствие ему небесное, Володеньке моему. – Опять перекрестилась, теперь уже на общее фото, где были изображены все члены семьи. – Чивой-то я разговорилась, пойду кашу готовить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
С падением Г. Г. Ягоды и назначением 26 сентября 1936 г. наркомом внутренних дел Н. И. Ежова уроженец села Наровчат Пензенской губернии Михаил Петрович Фриновский 16 октября 1936 г. назначен заместителем наркома внутренних дел СССР. С 15 апреля 1937 г. Фриновский являлся первым заместителем наркома внутренних дел СССР и возглавлял Главное управление государственной безопасности НКВД СССР. Один из организаторов Большого террора.
2
ГСВГ – Группа советских войск в Германии.
3
В 1930 – 1940-х гг. Василий Васильевич Ульрих входил в состав секретной комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Комиссия утверждала все приговоры о смертной казни в СССР. Отмечают, что Ульрих был заядлым любителем-энтомологом: единственной страстью, которая поглощала всё его свободное время, было коллекционирование жуков и бабочек.
4
Блохин Василий Михайлович возглавил расстрельную команду ОГПУ при Совете народных комиссаров СССР ещё в 1924 г. По некоторым сведениям, лично расстрелял от 10 000 до 50 000 человек. Среди его жертв – Тухачевский, Якир, Уборевич… Последний свой расстрел произвёл 2 марта 1953 г., за три дня до смерти Сталина. Предпочитал расстреливать из немецкого пистолета «Вальтер ПП».
Магго Пётр Иванович в 1931 г. по собственному желанию стал сотрудником для особых поручений комендатуры ОГПУ. Приводил в исполнение расстрельные приговоры. По некоторым сведениям, Магго лично расстрелял ок. 10 000 человек. В 1940 г. уволен из органов, после чего спился и в 1941 г. умер от цирроза печени.
