Виталий Каплан - Юг там, где солнце
А за интернатскими стенами все эти крутые дела были не так уж видны. Многое, правда, изменилось. Убрали прежнего директора — зарвавшегося вора, любителя приглашать старшеклассниц в свой кабинет и вести с ними долгие беседы о нравственности. Дверь он во время таких бесед на всякий случай запирал изнутри. На его место пришёл Аркадий Максимович, мужик хоть и вспыльчивый, но прямой и честный. При нём, кстати сказать, Голошубовская компашка притихла, и сильно притихла. А Григория Николаевича сделали замом директора по религиозному воспитанию. Тот поначалу отказывался, говорил, что к такому не готов, но по благословению своего духовника всё же взялся за это дело. И взялся рьяно. Открылся лекторий, приходил батюшка из храма Покрова Богородицы, вёл огласительные беседы. Григорий Николаевич настоял, чтобы ходили лишь те, кто хочет, силой чтобы никого не загоняли. Да и не пришлось бы загонять — от интернатской скуки ещё и не за такое ухватишься.
Именно в том году, в мае 98-го, я принял крещение. Мы с Серёжкой были одними из первых, глядя на нас, и другие потянулись. Жизнь стала куда интереснее, в интернат пришли работать новые люди, совсем не те, что раньше — не крикливые воспитатели, изображающие педагогическую активность. Люди, которые любили нас — изломанных судьбой ребятишек.
Сбывались потихоньку те ночные слова Григория Николаевича.
Мы часто говорили с ним, и, странное дело, хоть и был он вдвое старше, и заместитель директора, и так далее, а чувствовал я себя с ним легко и спокойно, точно с мальчишкойровесником. Хотя, пожалуй, это и не совсем так. Никогда я не распустил бы сопли при сверстнике, а он — он был единственным человеком, при котором я не стеснялся своих слёз. А слёзы — были, и не раз.
И потом, когда мне исполнилось шестнадцать, и пришла пора прощаться с интернатом… Тогда он и предложил мне поступать в Училище при Управлении Защиты Веры.
— Понимаешь, Лёшка, — говорил он, барабаня тонкими пальцами по столу, — защищать веру должны только добрые люди. Иначе это будет не защита, а новая охранка. Там, в Управлении, это, слава Богу, понимают. Не случайно отказались брать к себе бывших комитетчиков, хотя у тех и опыт, и связи… Нельзя нам повторять прежние ошибки. Так что смотри сам, но… Ты ведь и имя своё носишь не случайно. Алексей — защитник. А защищать можно лишь чистыми руками.
Я не особо долго раздумывал. Новая жизнь вставала вокруг, на обломках жестокой прежней эпохи, жизнь честная и добрая. А доброта — я прекрасно понимал это — вещь хрупкая. Её нельзя дать в обиду тем злым силам, что не исчезли никуда — лишь затаились по крысиным норам, готовые в любой момент подняться и оплести страну кровавой паутиной. А компьютеры, детская моя мечта — что ж, ради открывшейся мне веры можно ими и пожертвовать.
Григорий Николаевич написал мне рекомендацию, и пошли курсантские будни… На каникулы мне, в общем, некуда было податься, и я приезжал в интернат — к Григорию Николаевичу и Серёжке. Серёжка был младше меня на полтора года, и я не раз уговаривал его после школы поступать к нам в Училище. Но он лишь вежливо кивал — хотелось ему совсем другого, ему хотелось писать книжки. Тогда я про себя усмехался, думал — повзрослеет и забросит это дело, но нет, не забросил. Сейчас ему двадцать три, а уже печатается в литературных журналах, в прошлом году вышел у него сборник рассказов…
Что же до Григория Николаевича, то он неожиданно для многих вдруг поступил в духовную семинарию, на заочное отделение. Меня это, правда, не удивило — он давно ещё говорил мне, что думает об этом, но никак не может решиться. Что ж, значит, переломил себя. Хотя я тогда подумал, что одним священником больше, одним меньше — невелика разница, а с пацанами у него здорово получается, и ребятам вряд ли будет лучше, когда он уйдёт из интерната. Но вслух говорить не стал — зачем расстраивать друга?
Незаметно как-то пролетели пять лет занятий. Появилось много новых друзей, впрочем, кое-каких врагов я умудрился нажить и там. А потом — выпуск, присвоили мне звание младшего поручика, откомандировали сперва в Светлый Яр, но спустя год вернули в Столицу. Григорий Николаевич закончил семинарию, но там возникли у него какие-то сложности, и сана ему не дали. О том, что же именно случилось, он не говорил. Лишь улыбался грустно и предлагал ещё чаю. Так что пришлось ему возвращаться в интернат. Не сказать, чтобы он слишком сильно жалел об этом.
Глава 6. Психодинамика в сарае
Когда я пришёл на Заполынную, было ещё довольно светло. Правда, рыжий солнечный шар уже укатился за изломанную черту горизонта, и воздух заметно посвежел, появилась в нём некая особая прозрачность, что бывает в сумерках после такого вот раскалённого дня. Все расстояния чуть удлинились, контуры предметов сделались чётче, и самые далёкие звуки слышались так же ясно, как и ближние — грохот уносящегося в столицу товарняка служил басовым аккомпанементом к назойливым птичьим трелям, шум от невидимой глазу автострады наслаивался на музыкальную мешанину — радио свиристело в каждом доме, а окна, по случаю жары, открыты настежь. И как это местное население не боится комариных полчищ?
Искать дом Званцевых мне не пришлось — старуха Кузьминична описала его более чем подробно. Я поначалу прошёлся под окнами — так, радио работает, детский плач слышится — отлично, значит, не придётся целоваться с замком. Был бы на месте ещё и юный оккультист… Впрочем, оставалось надеялся на лучшее.
Осмотревшись, я понял, как удобнее проникнуть на Званцевский огород, раз уж по мистическим делам положено ходить между грядок. И, выждав момент, когда поблизости никого не оказалось, скользнул на территорию предполагаемого противника и начал осторожно пробираться к дому между свежеполитыми огуречными грядками. Едва заметный ветерок шевелил высокие стебли укропа, белели между тёмных, изрядно смахивавщих на лопухи листьев пузатые кабачки. Будто исполинские яйца ископаемой птицы Рух.
Идти было непросто — грядки разделялись лишь узенькими тропками, и приходилось исхитряться, дабы не задеть какой овощ. Зачем устраивать Званцевым лишние проблемы? Им и так многое предстоит.
Наконец я добрался до задней веранды и негромко постучал по стеклу, как учила Кузьминична. Три быстрых стука, четыре медленных. Конспираторы… Естественно, пришлось барабанить и не раз, и не два, пока не послышались в доме торопливые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге обнаружилась высокая, не старая ещё женщина в каком-то неаппетитного вида домашнем халате. Неухоженные, с тусклым отливом волосы свисали неровными прядями — наверное, я вторгся как раз в момент причёсывания.
Несколько секунд она глядела на меня изучающе, потом осведомилась:
— Тебе чего?
— Да вот, — кашлянул я, — Званцева мне нужна, Вера Матвеевна.
— Ну, я это, — кивнула женщина. — Что дальше?
— Я с поклоном к вам от Матвея Андреевича, — в горле у меня чуть булькнуло, — ну, и со своей просьбой.
Женщина недоверчиво глядела на меня, что-то про себя решая.
— Вы нездешний, видно?
— Да вот, проездом я. Такие, значит, дела, — я сам не заметил, как вошёл в роль простого парня-радиомонтажника Лёхи Бурьянова. — Мне тут, понимаете, посоветовали.
— Кто посоветовал-то? — неприветливо поинтересовалась Вера Матвеевна.
— Да старушка одна, Елена Кузьминична, знаете, наверное…
Что-то отразилось на лице женщины, то ли досада, то ли обрывок какого-то надоедливого воспоминания.
— Ладно, чего на пороге стоять, — наконец решилась она. — Проходите в дом, там и потолкуем.
— И то дело, — шумно обрадовался я. — А то здесь, на улице, комары заели. Прямо упыри, а не комары.
И мы прошли в дом.
Впрочем, дальше веранды Вера Матвеевна меня не пустила. Щёлкнула выключателем — и оголённая лампочка налилась тусклым рыжеватым сиянием. Взору моему предстали необъятных размеров шкаф, не действующая, судя по всеобщему запустению, газовая плита, круглый стол с подпиленной ножкой — это у них, видать, местный стиль: столы калечить. Тем более, осколок старины, сейчас такой редко где и встретишь. Громоздились друг на друга несколько помоечного вида ящиков, пара раскладных стульев, когда-то роскошное, а ныне весьма изодранное кресло…
— Ну, в чём дело-то ваше? — не дав даже толком оглядеться, приступила ко мне Вера Матвеевна.
— Присесть можно? — поинтересовался я. И зря. Не успел маску напялить, так она уже сползает. Пролетарий Лёха Бурьянов плюхнулся бы на первое попавшееся седалище без всяких вопросов. Ладно, авось пронесёт.
— Садитесь, — женщина кивнула на стулья. — Только осторожно, поломанные они слегка.
— Ничего, авось меня выдержат, — хмыкнул я, осторожно устраиваясь на подозрительно всхлипнувшей мебели. — В общем, беда у меня, — начал я пересказывать дежурную легенду. — Сын вот уже почти год как пропал, Санька. Какая-то мразь со двора увела, искали, конечно, полиция, то-сё — да без толку… Ну, короче, тут я проездом в Заозёрск, пару дней перекантоваться пришлось, вот, бабку встретил на базаре, она, значит, и посоветовала к вам обратиться. Может, сказала, пацан ваш и чего сумеет.
