Лариса Бортникова - Охотники. Погоня за жужелицей
— Не тяните же, майор! Еще секунда — и наш бычок опомнится, тогда вам тоже придется несладко.
— Послушайте… мистер-по-бумагам-Томпсон. — Предложение Артура на доли секунды опередило окончательный выбор янки. — Раз уж вы и так вляпались в неприятности, а я по воле случая оказался рядом, то давайте проведем вместе еще с полчаса, за которые я, возможно, сумею вам кое-что пояснить. Или я сейчас уйду спать… и дальше сами.
— Куда? Нет уж, давай поясняй. Шпарь, Ходуля, но помни… — Американец рывком нагнулся, выхватил из-под стола «кольт» и, почувствовав в ладони привычную тяжесть, успокоился. Даже задышал ровнее. — Шпарь! У тебя ровно тридцать минут.
***
Через тридцать минут стюард просунул в приоткрывшуюся дверь двуспального купе завтрак на три персоны, старательно подавляя в себе презрение к «этим янки», которые даже представления не имеют об этикете и требуют черт знает что.
Красавчику Баркеру впервые в жизни было настолько хреново, что он не стал даже настаивать на виски, а сделал глоток вонючего французского пойла прямо из горла. На запах и вкус коньяк был отвратительным, но Баркера чуток отпустило. По крайней мере, он перестал дрожать, а предательская слабость в желудке сменилась относительно здоровой потребностью немедленно заглянуть в клозет. Однако он не решался отойти, опасаясь по возвращении не обнаружить в купе ни Ходулю, ни того, что выглядело как Малыш, но Малышом не являлось.
— Не мнись, братик. Ступай. Куда я от тебя денусь? Да и майор вряд ли так быстро покинет наш тесный дружеский кружок, — подмигнул мнущемуся Красавчику «Малыш Стиви», который теперь (от этого Баркера снова замутило) оказался мадемуазелью Марго. — Иди уже, иди — как там тебя?..
— Томпсон, — выдавил Баркер в ответ на ее кивок (хоть двигалась при этом голова Малыша, Баркеру было куда легче считать, что это она… так у него внутри немного меньше путалось).
— Разве? Мы ведь уже встречались. В Чикаго. Помнишь? Ты — Генри Баркер. Тот самый, за кого в Штатах обещают джек-пот. Как жаль, что мне сейчас недосуг радовать дядюшку Сэма добрыми новостями.
— Зови хоть эрцгерцогом Фердинандом, только ответь: жив ли Малыш? Или…
— Что — или? — продолжала издеваться мамзель, скалясь в лицо Красавчику баркеровской широкой улыбкой. — Или-или-или… Или жив, или мертв. Или тут, или там. Или вист, или пас… Или пан, или пропал. Или в ловушку попал? Ладно, братик. Я скажу тебе, какой может случиться у нас с тобой «или»… Или ты сам уже догадался? Или нет? Ах милый, милый мой Генри — охотник за бабочками… На! Лови! Она же тебе тоже нужна? Лови! Или кишка тонка?
Сидящий перед Красавчиком «Малыш» дернул за тонкий шнур, распустил узел и сорвал с тощей кадыкастой шеи амулет. Бабочка закачалась туда-сюда прямо перед вспотевшим от напряжения носом Баркера. Красавчик невольно сравнил кулон с изображением — тем, что он видел в Чикаго. Абсолютная точность… Он перевел взгляд на то, что выглядело как Стиви, чтобы сказать ему что-нибудь смачное, обидное, но с ужасом обнаружил, что Стиви скривился лицом, будто гуттаперчевый, потом сморщился, расплавился… Начали проступать чужие, грубые и резкие, словно волчьи, черты. Но тут он… она… оно снова намотало на себя шнурок, и через секунду перед Генри Джи Баркером сидел Генри Джи Баркер и очаровательно облизывал языком верхнюю губу.
— Давно пора подровнять усы, Генри, — пробасила Марго и деловито начала крючок за крючком расстегивать гульфик пижамных штанов. — Прости. Но все это время меня терзало любопытство, как ты можешь такими толстыми пальцами справляться с такими крошечными крючочками…
— Черт… черт… — Баркер сделал приличный глоток, поставил бутылку на стол и зажмурился, чтобы не видеть того, что произойдет дальше. Почему он не вслушался в то, что пытался вдолбить ему Капрал? Почему он не переспросил про «видения» и «иллюзии»? Догадывайся он тогда хотя бы на четверть, на что похожи эти «иллюзии», он бы драпал от масонов до самой мексиканской границы, прихватив с собой Малыша и наплевав на премиальные. Теперь же ему…
— …Теперь тебе выбирать не приходится, мы словно ниточка с иголочкой. Куда ты, туда и я… — пропела, словно прочитав его мысли, мамзель.
Красавчик приоткрыл один глаз. Обнаружил себя, сидящего нога на ногу строго напротив. Еле подавил стон. Потом незаметно перевел глаза на свой живот, не на свой, который находился сразу внизу, если опустить подбородок, а на тот… другой. К огромному облегчению Баркера, все крючки были на месте. «Да. Побриться не мешало бы», — мелькнула вдруг мысль. А за ней вторая: «Толстуха, пожалуй, права… Я неплохо смотрюсь со стороны». Ну а третьей поразительной мыслью было то, что, возможно, он сумеет со всем этим свыкнуться, раз уж его перестало трясти и он в состоянии разглядывать собственную трехдневную щетину на лице у расстрелянной два года назад немецкой шпионки.
— Что хочешь за Малыша? — спросил Баркер сам себя. Точнее, со стороны это смотрелось именно таким образом. И если бы в купе случайно заглянул кто-нибудь посторонний (например, та самая английская пожилая леди, что именно в этот момент прогуливалась по коридору с корзиной для вязания), он бы несказанно удивился.
— Хочу? — Марго сверкнула баркеровским жемчужным оскалом. Покосилась на внешне равнодушного Артура и пожала томно плечами. Странно было наблюдать этот нарочито-женский жест у крупного, заросшего щетиной мужчины. — Я хочу получить ма-а‑аленькую Гусеничку. Только ее. И очень быстро. Пока никто другой не дотянулся до нее своими жадными ручками. Ты все же глуп, братик… Подставился. Я бы вполне удовольствовалась твоими записями, раздобыла бы милую безделушку сама, но ты утратил мое доверие. Хочу Гусеницу. Чем скорее, тем лучше. Иначе наш с тобой маленький Стиви будет страдать! Так страдать, что электрический стул покажется ему «Мулен Ружем»!
— Ах ты… — Баркер запнулся. Он был парнем тертым и понимал, когда лучше не спорить, но соглашаться. — Лады. Сколько у меня есть времени?
— Скажи спасибо, что я не истеричная морфинистка, а женщина, способная мыслить логично. Поэтому даю срок до марта. В марте остановишься в Пера-паласе. Я сама тебя разыщу.
— Будет тебе Гусеница… Подавись. Но если хоть волос упадет с головы Малыша, я тебе руки в задницу…
— Тс-с‑с, милый. Не забывай, что это твоя же задница! И не пугай меня. Когда я боюсь, становлюсь непредсказуемой. Майор подтвердит. — Она послала Баркеру воздушный поцелуй образца «Красавчик Баркер целует Красавчика Баркера». — Ну, джентльмены, вам найдется о чем посплетничать. Я же иду переодеваться в женское. Милый Генри, твой м‑м‑м… организм очарователен, однако я привыкла некоторые вещи делать сидя. Милый Артур, я тепло вспоминала о тебе все эти годы. До встречи. О’ревуар.
Звук «баркеровских» тяжелых шагов приглушали ковровые дорожки, но все равно было еще долго слышно, как она неловко переставляет большие мускулистые ноги и с трудом держит равновесие.
***
— Мне жаль… — обронил Артур. — Следовало пристрелить ее еще десять лет назад. За то, что она обвела меня вокруг пальца, сломала мне всю жизнь и к тому же выставила совершеннейшим идиотом. Но я солдат, а не убийца. А она все же… женщина. Мне жаль. Баркер, вам придется отдать ей то, что она просит.
Уинсли взял со стола бутылку и сделал глоток. Самым верным, самым разумным, правильным и честным сейчас было бы встать и уйти. Может быть, домучить наконец-то модный романчик мистера Моэма или написать Сесилии. Когда экспресс наконец-то прибудет в Константинополь, спокойно добраться до гостиницы, выспаться, помыться, переодеться и наутро отправиться в генштаб. Потом найти менялу, забрать у него Божью Коровку… и дальше в Россию, а потом обратно, и дальше в Галлиполи за ребятами… И дальше. И дальше… Слишком много у него дел, чтобы помнить о нелепой сегодняшней истории. Вместе с этим взъерошенным янки, его братом и Марго… Марго… Артуру не хотелось вспоминать о бурном, скоротечном и стыдном романе, который случился у них здесь же в Константинополе, страшно подумать, одиннадцать лет тому назад. Марго тогда бесцеремонно им воспользовалась… настолько бесцеремонно и грубо, что Артур на какое-то время даже решил, что стал женоненавистником. Если бы не он, разве удалось бы ей заполучить злополучную Бабочку?
Лживая, подлая… бесстыжая Маргарита Зелле, называющая себя Мата Хари… Он влюбился в нее, едва увидел ее лицо — нестерпимо прекрасное, нервное, с капризным тонким изгибом пухлого рта.
«Для вас я Марго, мой мальчик». Когда кто-то, кажется Стивен Райли, их представил друг другу, она курила пахитоску, жадно глотая сладкий дым. Марго была одета в шелковые бирюзовые шальвары и прозрачное болеро, расшитое золотыми монетками. Монетки звенели при каждом ее жесте. Артур смотрел, как лениво она танцует, разглядывал капельки пота на ее шее, слышал запах ее духов и боялся, что, когда музыка закончится и она исчезнет, ему нечем станет дышать.
