В. Бирюк - Найм

Краем глаза поймал движение подскочившего Чарджи, вскидывающего саблю… Он что?! Сдурел?! Мощный звон металла от соприкосновения с «лобовой бронёй» «морковного бычка», резкий рывок за рубаху назад… Предсмертная судорога? Рефлекторное сокращение мышц? Я лежу на спине, надо мною небо, Чарджи и его раздражённый голос:

— Ну неужели как-то проще нельзя было? Без этой… джигитовки.

— Чарджи, ты его… убил?

— Кого? Мурло это? А надо?

«Мурло» подо мною начинает стонать и шевелиться. Под «мурлом» начинает шевелиться и стенать Николай. Сбоку вдумчиво и в некотором сомнении нашу «могучую кучку» рассматривает Ноготок. Никак не решит: то ли вязки доставать, то ли сперва секирой… пройтись. Да уж, пора шевелиться и мне.

Всё-таки, дяде достался и второй удар саблей — цепкий он. Стонет, левой рукой за голову держится. Но второй-то, гад, держится за мою рубаху. Запоминай, Ванюша: по кузнечной технологии молотобойцу ни клещи, ни молот из рук упустить нельзя. Отчего вырабатывается у сих подмастерьев особая цепкость в кистях рук, и в хватании чего попало — особливое упорство.

Чарджи врезал по этой цепкой кисти своим легендарным наследственным родовым клинком, и растопыренные пальчики убрались. А не отлетели далеко. Поскольку удар наносится плашмя. Очень неудобно — на сабле гарда, толком в кисти не ухватить. Но у Чарджи хорошо получается — надо будет потом расспросить.

Ноготок сунулся, было, с вязками. Дядя встать не может, правую руку к груди прижал, левой за голову держится, но здоров — вязать не даётся. Пришлось пройтись секирой. Но не плашмя, а комлём рукоятки по рёбрам. Нет, как интересно профессионалы работают! Надо учиться, надо… О-ох. А моим рёбрам, видать, во время катания досталось. У-ух как…

Но самый подробный отчёт о текущем состоянии скелета мы получили от Николая. С подробным перечислением, комментарием и демонстрацией. Как иногда утомительно иметь дело с грамотным человеком. Который связывает состояние своих рёбер с созданием Евы по Святому Писанию. И, соответственно, возлагает на «морковного юмориста» вину за соучастие в делах «врага рода человеческого» с самого момента сотворения мира. «В начале было слово», но слово было неразборчивое и виноват в этом, естественно, «бычий гейзер».

Мы затащились во двор, привалили «морковку» в связанном состоянии к стеночке и решили передохнуть. Но не тут-то было. На смену несколько монотонному повествованию Николая пришёл «поминальный плач» хозяйки дома.

Взволнованная женщина, выскочив из какого-то сарая, не разобралась сразу на свету, и кинулась поднимать, своего возлюбленного, глухо стонавшего у стенки дома, на ноги. Захват поперёк туловища. Комель рукоятки секиры профессионала, работающий по рёбрам трудновоспитуемого, оставляет долго-незабываемые и остро-ощущаемые… Да, об этом я уже сказал.

Мужик взвыл. От всей души. Которая, как говорят, там, между рёбрами и пребывает. И второй раз — аналогично. Когда испуганная женщина его отпустила.

Короткие мгновения установившей, наконец-то, паузы позволили мне перейти к содержательной части действа.

— Мы тут не к нему — к тебе пришли. По делу. Рядиться.

Часть 26. «Девки гуляют и мне…»

Глава 138

Мои надежды на информационно-насыщенное, коммуникационно-обеспеченное общение по волнующему меня вопросу было немедленно прервано. В проёме отсутствующей воротины замаячил Гостимил с лошадью, а во дворе, с истошным криком — Прокуй.

— Не тронь мамку! Не смей! Вон со двора! Все вон пошли!

У меня болели ребра и шея. В голове было несколько «ватно» от пережитых эмоций. Видимо, исключительно в силу столь плачевного душевного и физического состояния, я изменил своей обычной благовоспитанности и ответил в необычной. Точнее — обычной для «здесь и сейчас»:

— Ты! Ты, морда холопская! Ты на кого хайло раскрыл?! На господина своего? Ты меня, боярина, со двора гонишь?! Запорю нахрен сволоту воровскую!

Напор у меня был настоящий. Последние слова вообще — чисто рычащим шёпотом. Тут всё просто: вдохнуть — больно. Приходиться на выдохе, а воздух уже кончается. Вот и рычу шёпотом.

Прокуй остолбенел, остановился, не добежав до матери, и стал неуверенно хлопать глазами. Зацепился взглядом за Чарджи, подпирающего стену, за саблю в его руке…

— Дык… эта… мы ж… ряд-то… ну… мамка-то слово не сказала… Да. Вот. А у нас уговор был — чтобы с мамкиного согласия, а пока согласия нет, то и уговора нет, а что по рукам ударили, так то не считается, потому как уговор был…

Прокуй, ошеломлённый моим рявканьем, испуганно переводил взгляд с заплаканной матери на повязанного, битого «бычару», на Чарджи, лениво подпиравшего стенку и поигрывавшего саблей, на этот легендарный ханский клинок, которым дикие степняки сто лет резали… разных людей, и вот он легко так, лениво, в руке, без ножен, обнажённый, заточенный, пока ещё чистый, светлый… Пока… Мальчишка всё больше лепетал скороговоркой. Я уже успел вдохнуть, принять воздух в лёгкие, сопровождая этот болезненный процесс злобной, от собственных внутренних ощущений, гримасой.

— Ты, Прохуёнок, наперёд запомни: мне таких слов не говорить, горло на меня не разевать. Знать своё место. Выдь со двора. Покуда мать твоя иного слова не сказала — наше рукобитие в силе. Иди-иди, нам тут дело делать надо.

Мальчишка несколько неуверенно, оглядываясь на мать, вышел со двора и спрятался за забором. Его матушка, при моём обращении на неё внимания, испуганно прижалась к «бычьему гейзеру». Резковато для бедного. Тот снова взвыл, она испуганно отшатнулась, стала успокаивать мужика… Ну, вот и я… переместился к ним поближе… постепенно. О-ох. Ну, поговорим.

— Я — отпрыск славного сотника смоленских стрелков Акима Яновича Рябины. Он, в былые времена, во многих, на Руси громких, битвах и походах бывал. К примеру, отсюда, с Елно ворогов князя Ростислава Мстиславича выбивал. Который нынче — Великий Князь Киевский. Слышала? Про князя-то? Про великого? То-то… А сынок его родненький ныне в Смоленске сидит. Сын-то его старший, Роман — всей здешней земле — правитель. Наш светлый князь. Мы тут все под его рукой ходим. Знаешь про это? Так-то… Так вот, пришёл я в Елно с батюшкой моим по делам разным. С моим батюшкой, который самому Великому Князю Киевскому — давний боевой друг-товарищ. У одного костра грелись, из одного котла щи хлебали. Уразумела? Который и нынешнего нашего господина и владетеля — наукам разным ратным обучал. Самого князя — учил. Родитель мой. Князя нашего. Дошло? Вот повстречался я с твоим сыном и решил взять его к себе в усадьбу кузнецом. Поняла?

Ни слова неправды. Лжа мне заборонена — «дар богородицы». Сам правило придумал — сам и исполняю. Тем более, Аким рассказывал: был как-то раз случай, когда довелось ему совсем в то время ещё юному Роману показывать — как прикинуть возвышение при стрельбе из лука. И что Ростик, Ростислав Мстиславович, на походе не брезговал с воинами и у костра посидеть, и из общего котла хлёбово попробовать.

Какой-то у меня бандитский разговор получается: «Ты такого знаешь? А с таким-то сидел?». Хотя… где ещё более естественно выражаются хомосапиенские порядки, как не на зоне? Только в волчьей стае…

Баба растерянно посмотрела на меня, потом на «морковного юмориста». Похоже, что половины слов она просто не поняла. Уловила только последнюю фразу.

— Не… Не отдам… Да как же это? Ростишь-ростишь, кормишь-поишь, а потом… Нет. Не отдам. Я вдова бедная-горемычная, одинокая-покинутая… Ежели чего сделать надобно — скажи, о цене договоримся, лишнего не возьму. А сына… Сыночка, кровиночку единственную, ласкаемую-жалеемую да на чужбину, да за тридевять земель, в места дальние-незнаемые, дитё взлелеянное…

Речь её всё более становилась напевно-плачущей. Всё более гладкой да складной. И по смыслу — отрицательной. Пора кончать этот «насыщенный негативом» монолог. Но меня опередил «морковный юморист»:

— Врёшь ты всё! Какой ты «сотника отпрыск»! Сам же говорил: Ванька с Пердуновки.

— Экий ты дядя… прямолинейный. Как… «бычий гейзер». Объясняю: вотчина наша из нескольких деревенек состоит. В одной прежде жил отставной сотник Перун. И место то прозывалось — Перунова усадьба, Перуновка. Люди же простые, по привычке своей к словам подлым, название того места переиначили на свой лад. Вот и получилась Пердуновка. А имя у меня — Иван. Девки — Ванюшей кличут. Ещё и прозвище есть. Люди «Лютым Зверем» называют. Может, слыхивали?

Баба с дядей недоуменно переглянулись, он отрицательно покачал головой.

«Огромная колонна стоит сама в себе —Встречают чемпиона по стендовой стрельбе.Попал во все, что было, он выстрелом с руки,По нем бабье сходило с ума и мужики».

Не мой случай. Ни на чемпиона-стендовика, ни на Джеймса Бонда — я по здешней местности не тяну. «Лютый Зверь», «Лютый Зверь»… тьфу, мартышка бесхвостая… Не знает меня народ, не уважает. От прозвания моего — не вздрагивает, малых детушек именем моим — не пугивает. Нечего расстраиваться — будем работать над популяризацией образа дальше. Будем «попадать во всё что было». Чтобы всё — «сходило с ума». Имиджмейкериться и пиариться. Надо собственный авторитет зарабатывать. А то я ведь ни с кем из здешних… «авторитетов» не сидел. Даже у походного костра.