Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова
Но все эти соображения пришли позже, а тогда, в выпускном одиннадцатом классе школы, все его сверстники сходились на том, что оканчивающие с ними школу десятиклассники какие-то "недоделанные", говоря грамотным языком,– менее зрелые, с меньшим жизненным опытом, и в то же время с претензией на равенство с ребятами, прошедшими трёхлетнее производственное обучение. Ясно, что эта ощутимая разница в зрелости личности обусловливалась не одним годом (ведь два дня в неделю в течение трёх лет как раз и дают в сумме один учебный год!). Нет, дело было как раз в трёх годах – в трёх классах обучения по иной программе! Немаловажным было и то, что производственное обучение мальчиков и девочек в одиннад– цатилетке велось раздельно. Позже, став профессиональным учёным, Алексей провёл частное социологическое исследование и выяснил (вернее, подтвердил для себя), что мужчины и женщины его возраста более зрелы, более надёжны в семье, иначе говоря – более сформировались как мужчины и женщины именно благодаря раздельному "производственному" обучению, именно в трёх старших классах школы, где остальные четыре дня в неделю оба пола обучались вместе. Однако, как бы то ни было, а сверстникам и сверстницам Алексея в 1966 году приходилось считаться с тем, что в вузах страны при поступлении будет двойной конкурс. Видимо были и какие-то официальные исследования, оценившие конкурентоспособность поступавших в вузы одиннадцати– и десятиклассников, но Алексей особенно не задумывался над этим ни тогда, ни позже.
При поступлении в медицинский институт тогда, как и в прежние годы, сдавали всего два вступительных экзамена: по химии и по физике, а также писали сочинение. Но Алексею, как школьному медалисту, предстоял лишь один экзамен, по химии. Он и готовился только к этому экзамену, стараясь расширить круг своих познаний и углубить их. Недели через три от начала подготовки к вступительному экзамену пришла мысль: "А что, если не сдам на "пять" – ведь тогда придётся и физику сдавать, и писать сочинение!" Но было уже поздно готовиться ещё и к этим экзаменам. Так что пришлось приналечь на химию ещё больше: по принципу "пан или пропал". Изучив вдоль и поперёк пособие Хомченко, Алексей не поленился почитать и специальные химические журналы, ходил в областную библиотеку. Правда, в Воронеже без городской прописки разрешалось пользоваться лишь читальным залом, а Алексей ещё не умел работать над книгами, когда вокруг множество людей и нет полной тишины. Но и этот опыт занятий в библиотеке пошёл на пользу – пригодился и при поступлении в вуз, и в последующие годы профессиональной научной работы, когда приходилось за ограниченное время разбираться в обилии источников информации, выделять главное, отсекать второстепенное (не забывая о нём) и при этом работать не всегда в комфортных условиях, зачастую в шумной обстановке.
Среди медалистов при поступлении в медицинский институт тоже оказался конкурс. Самым большим он оказался на лечебном факультете, куда Алексей подал документы. На вступительный экзамен он отправился, проглотив таблетку триоксазина. Но всё равно, что тогда происходило, от волнения запомнить не сумел. Помнил только, что Вера Ивановна, преподавательница, принимавшая экзамен, задала ему вопрос о гидридах, которых не было ни в школьной, ни во вступительной программе. Так и заявив об этом экзаменаторше, Алексей стал обстоятельно отвечать на заданный вопрос.
Позже, уже став студентом, Алексей узнал, что его результат экзамена был отнесён к категории "выдающихся ответов". А экзаменаторша, как выяснилось, слыла среди студентов "зверем", у которого невозможно получить отличную оценку. Однако Алексею это удавалось и при поступлении в институт, и позже, когда "зверь" стала для него ассистентом одной из институтских кафедр химии. При этом она вела как раз ту группу, в которую он был зачислен. Вера Ивпановна терпеть не могла ни тупиц, ни зубрил, ни подхалимов, была чрезвычайно требовательна, но и справедлива. (Впрочем, тупиц среди однокурсников Алексея за все шесть лет так и не обнаружилось, а склонные не к пониманию, а к „зубрёжке" попадались.)
На практических занятиях Вера Ивановна никогда не отпускала студентов, окончивших лабораторную работу, но. поощряла их самостоятельность. Алексей один раз получил тротил (в мизерном количестве, конечно) и успешно взорвал его, навсегда запомнив полученный результат. Одновременно он получил и практическое представление о том, что такое тротиловый эквивалент ядерного оружия. Надо ли пояснять, что за маленький взрыв Алексей не был наказан "зверем"? Напротив, поощрён к новым изысканиям. Задав несколько вопросов, она изрекла:
– Так, взрывчатые вещества Фёдоров у нас освоил! В следующий раз займитесь, пожалуйста, чем-либо другим!
В следующий раз Алексей попробовал получить из известного всем (в те годы) фотографического реактива соль синильной кислоты. Не зная, как убедиться в правильности произведённых реакций (не пробовать же цианистый натрий на вкус!), Алексей робко попросил совета у преподавательницы. Та при помощи короткого опроса убедилась, что в результате реакций, произведённых Алексеем, цианид действительно мог образоваться, кивнула головой, достала из всегда запертого на ключ шкафчика какой-то реактив и быстро произвела некую реакцию:
– Всё правильно! К следующему разу, вам, Фёдоров, надлежит ответить мне на два вопроса – во-первых, какую реакцию я сейчас произвела, во-вторых, какие существуют антидоты при отравлении цианидами! Доложите перед всеми, время доклада – не более пяти минут. Всё!
Вслед за Алексеем и другие студенты (а в группе их на младших курсах было пятнадцать) стали стремиться выкроить время для личных опытов. А это требовало более основательной подготовки к занятию – иначе не то что не останется времени, а просто не успеешь и программное-то задание должным образом завершить. Позже, попав в разряд ППС (профессорско-преподавательского состава) вуза, Алексей перенял у Веры Ивановны это отношение к студентам: требование глубоких знаний, основанных на понимании, поощрение самостоятельности мышления и творчества студентов. О нём тоже пошла слава как о чрезвычайно требовательном экзаменаторе, которого не уломаешь, не упросишь, не разжалобишь. И всё же студенты тех групп, которые он вёл, проявляли инициативу и в традиционно уважительных, но удивительно товарищеских тонах поздравляли его не только с днём Советской армии и Новым годом, но ещё и с днём рождения. Как они узнали дату, осталось загадкой.
Но в этой главе мы собирались рассказать о другом: как и почему Алексей Витальевич Фёдоров подошёл к идее возможности влияния на прошлое. На втором курсе началось преподавание марксистско-ленинской философии. Как известно, она состоит из трёх составных частей – диалектического материализма, исторического материализма и научного коммунизма.
Добросовестно приступив к освоению новых дисциплин, Алексей был неприятно поражён. Имея до той поры лишь школьные (то есть – очень куцые) сведения, он ожидал от новых для него учебных предметов чего-то очень глубокого и одновременно возвышенного. Однако же всё оказалось гораздо проще, нет – примитивнее. К тому же, Алексей улавливал тот самый механицизм, который на словах отвергался и осуждался преподавателями марксистской философии. В чём дело? Почему преподаваемый студентам марксизм, который должен быть "не догмой", сводится преподавателями к набору догм? Может быть, всё дело в том, что ни на одной из кафедр общественных дисциплин в институте нет докторов наук?
Вообще-то, это было странно и непривычно: в родном для Алексея институте работало несколько авторов официальных всесоюзных учебников (например, по гигиене, по медицинской психологии, по кожным и венерическим болезням), несколько членов иностранных академий наук (хотя бы член французской академии – акушер-гинеколог Покровский). Однокурсником Алексея был сын заведующего кафедрой госпитальной хирургии – автора синхронной дефибрилляции сердца. Другой профессор был автором методики ультразвуковых исследований сердца. Институт, где учился Алексей, был, что называется, Школой.
С ней были связаны, к примеру, такие всемирно известные имена, как Лепорский, Иценко. Да и писатель– фантаст Александр Беляев писал свою "Голову профессора Доуэля", будучи вдохновлённым результатами работ Брюхоненко, одного из профессоров Воронежского мединститута. Сам институт, ныне по праву носивший имя своего бывшего профессора Бурденко – знаменитого непйрохирурга, возник сперва как факультет, после эвакуации в 1918 году университета из Дерпта (впоследствии – Тарту). Некоторые из учебных микроскопов восходили ко временам, когда в Дерпте учился Пирогов. А библиотека! Во времена студенчества Алексея она насчитывала без малого 200 000 томов!
Нет! Что-то с философией было не так! Попробовав, как и на всех других дисциплинах, поговорить с преподавателями по душам, Алексей был неприятно поражён: вдумчивость, критика, идеи, самостоятельность мышления здесь не поощрялись! Его ещё и одёрнули! Алексей поначалу объяснил это отличие преподавания общественных дисциплин от преподавания всех остальных предметов личными качествами и уровнем доцентов и ассистентов.
