Вильгельм Шульц - «Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали
По его версии, неизвестная подлодка находилась на курсовом угле около 15 градусов, что позволило всадить в лайнер две торпеды, которые прошили борт и взорвались в машинном отделении. Технически — возможно. «Лузитания», вон, немногим меньше «Титаника», а ее наша U-20 грамотно оприходовала. Да и он сам ведь поразил траулер в Скапа-Флоу на курсовом угле в 11 градусов. Но то ржавое корыто, еще не успевшее отмыться от рыбьей чешуи, а то вершина кораблестроения. Шепке в свое время внимательно выслушал теорию Ройтера, двое суток занимался расчетами, а потом сунул Ройтеру обильно исписанную цифрами тетрадку — его приговор был краток и точен, как и весь Шепке, — «Бред!».
И вот «Титаник» с его запутанной историей привел Ройтера в это необычное место. И напротив сидела Вероника. Она еще не до конца поняла, что же хочет от нее ожившая газетная страница, но на всякий случай прошептала: «Да…»
— Серьезно? Вот так здорово! — Фиалки как бы сами собой упали в стакан с водой, стоявший на столе с обратной стороны конторки.
— А? — Вероника засуетилась, она вскочила из-за стола, потом села, покраснела и пробормотала: — Знаете, я не помню, я сейчас посмотрю…
— А, ну да, пожалуйста, — непринужденно ответил Ройтер, снял фуражку и начал прохаживаться по комнате. Его внимание привлек стеллаж, который пару дней назад заботливо обустраивала Вероника. Рёстлер со своим пропагандистским отделом и тут, на новом месте, даром времени не терял. Он настоятельно посоветовал взять тематикой мини-выставки «Кровь и Почва в произведениях Германа Ленса» — вполне политическая тема, особенно учитывая, что они (Кригсмарине) гости в этом богом забытом Бискайском порту, нет, не гости — миссионеры! И в известной степени ответственность за культурное просвещение французов лежит на них, и особенно — на Веронике. «Мы должны показать французам, что мы наследники великой культуры, — говорил Рёстлер, — пусть знают, что у нас любой матрос наизусть готов читать поэмы о Тридцатилетней войне».
Вероника не разделяла его оптимизма, но Ленс — а почему бы и нет! И невольно скорректировала содержание выставки, которое бы можно было сформулировать «Герман Ленс — путь познания бога». Стеллаж с книгами и красиво оформленными цитатами привлек внимание командира подлодки.
«Я знаю страну, в которой я никогда не был;Там течет кристально чистая вода,Там благоухают чудесные цветы,Их цвет так нежен и красив…В этой дальней стране поет птица,Она поет песню, незнакомую мне;Я никогда не слышал ее, но знаю ее мелодию…И даже знаю, о чем поет птица;Она поет о жизни и смерти,О высшем блаженстве и величайшей скорби,О наслаждении и боли сердца…»
«Если я попаду в эту дальнюю, незнакомую страну, — задумчиво продолжил Ройтер, — тогда в моей руке распустится цветок жизни; если же не попаду в нее, то птица спела только о моей смерти, спела о жизни, горькой и полной страданий…»
— Вы так хорошо знаете Ленса? — удивилась Вероника. Впервые за несколько лет ей показалось, что человек испытывает искренний интерес к тому, на что она убила (да теперь уже ясно, что убила, и безвозвратно) лучшие годы юности. Рёстлер-то, согласно своей пропагандистской концепции, конечно же имел в виду рейх, это новая Германия была той далекой страной сладких грез. Но удивительно было, что военный, далекий от тонкостей филологии человек, знал настоящее продолжение…
— Ну не настолько хорошо, насколько следовало бы…
Вероника не нашла что ответить, и возникла неловкая пауза.
— Я вам, наверное, мешаю работать?
— Нет-нет… одну минуточку…
За Ройтером жадными глазами следила из-за конторки машинистка Эрика. Как будто через перископ отслеживала цель.
— Позвольте поинтересоваться, зачем господину лейтенанту газеты почти тридцатилетней давности? — Вообще-то она могла спросить все, что угодно. Это было неважно.
— Понимаете… — совершенно серьезно ответил Ройтер. — Я ищу материалы про «Титаник». Хочу кое-что проверить…
— Вы хотите потопить пассажирский лайнер? — воскликнула Эрика. Она встала из-за своей машинки и двинулась в направлении Ройтера, нарочито медленно поводя бедрами. Она как бы замирала после каждого шага. Если не знать, в чем дело, можно было подумать, что она хромает сразу на обе ноги.
Ройтер мельком взглянул на нее.
— Угу, — пробормотал он, — «Атению» — это я потопил, только т-с-с-с! — Он приложил палец к губам. — Это военная тайна!
Эрика вела себя как течная кошка. Она перегнулась через стойку рецепции, почти легла на нее. И как бы невзначай ухватила краешек газеты, где была статья про подвиги Ройтера.
— Вы уже получили свой экземпляр?
— А… да… получил. Еще в Берлине.
— Это прямо так все и было?
— Ну да… Вроде не наврали…
Ройтер был явно не в настроении флиртовать… Его интересовали только газеты, газеты и более ничего. Во всяком случае, пока ничего, а Вероника не торопилась возвращаться.
— Вы бываете в «Рояле»? — спросила Эрика.
— А что такое «Рояль»? — поинтересовался Ройтер.
— «Рояль» — это бар для офицеров, — встряла Ангела. — Там иногда бывает весело.
— И вы там бываете?
Вот оно! Эрика сейчас испытала примерно то же чувство, что Ройтер в прошлое Рождество при встрече с поляками. Рыба клюнула! Оставалось подсечь.
— Только вот я боюсь, я туда еще не скоро попаду. Мне, видимо, много дней придется провести в доках. «Томми» нас изрядно поцарапали.
В этот момент Вероника наконец-то спустилась из зала периодики и притащила две подшивки за 1912 год. И Эрика перестала его интересовать. Она поняла, что рыба сорвалась, и была раздосадована. Только умело скрывала это. Ройтер бегло прошелся по подшивкам, остановился на 15 апреля.
— Черт! Не читаю по-французски…
— Вам перевести? — спросила Вероника.
— Ну если вам не трудно…
— Что вы, совсем не трудно, да тут и заметки-то небольшие совсем…
«Что это я? — промелькнуло у Вероники. — Не слишком ли я его обхаживаю? Да, герой, все понятно, но не навязываюсь ли я со своими услугами?»
Ройтер остался доволен результатами своего посещения библиотеки. И вовсе не потому, что имел возможность пообщаться с тремя вполне симпатичными девушками. Последняя попытка наладить отношения с Анной — неудачная — заставила его возненавидеть это сучье отродье всеми фибрами души. Только Шепке мог вытащить его из состояния мрачной депрессии. Но Шепке после Берлина отправился в Киль.
Вероника и в лучшее-то время, наверное, не произвела бы на него ровным счетом никакого впечатления. А в этот солнечный осенний день, столь резко контрастировавший с его настроением, и подавно. Какое право они имеют вообще здесь вертеть своими задницами у него перед носом, когда единственная, стоящая чего-то, единственная, ради кого он был готов на подвиг, единственная, способная пробудить в его суровом сердце любовь, отвергла его в очередной раз. Да как отвергла! Эти ее колкие насмешки, этот сквозящий цинизм и презрение…
Вероника долго не могла сообразить, что же случилось. Она просто какое-то время сидела, уставившись в одну точку, после того как дверь за Ройтером захлопнулась. Она пыталась работать, но мысли путались, руки не слушались. Не хватало чего-то — а чего, она понять пока не могла. Ее рассеянность явно заметили коллеги.
— Ты с ним поаккуратнее… — почти прошептала Эрика. Может, она решила, что Ройтер обладает сверхъестественной способностью слышать то, что здесь происходит.
— Это уж точно, поаккуратнее, — добавила Ангела.
— Что вы имеете в виду? — удивилась Вероника.
— Этот подонок оттрахает тебя во все полости, а потом — в море и ту-ту!
— Да? Странно, — мечтательно произнесла Вероника. — Он такой милый и обходительный.
— О, да! Ха-ха-ха! Это уж точно, — прыснула Эрика. — Обходит так, что ты и пикнуть не успеешь… Он же сладкий, как патока. Ты в ней и завязнешь…
— Да? («А вообще, что это мы обсуждаем?»)
— Точно тебе говорю…
— Смотри-ка, она уже втюрилась! — расхохоталась Ангела.
— Да вы что! — возмутилась Вероника. — Я же замужем!
— Ага! Вот кого это не трогает совершенно.
— Он только подойдет так сзади, обнимет — уже трусы отжимать можно! Ха-ха-ха…
— Фу! Какие гадости вы говорите! Ну как не стыдно! — Вероника действительно была вне себя. Какие-то две курицы испортили ей так мило начавшийся день. Она еще раз бросила взгляд на фиалки, покоившиеся в стакане. Да, ей действительно никогда бы не пришло в голову изменить мужу. Институт семьи и брака был настолько очевиден и непреложен для Вероники, что сама мысль о том, что можно с кем-то совершать то же, что с законным супругом, казалось, ей просто не приходила в голову. Да и гауптман интендантской службы Лутц был значительно старше и особенно не баловал свою супругу различными «глупостями».
