Дмитрий Роспопов - Мастер клинков. Клинок выковывается
Всего пара сбитых воинов доказали им ошибочность такого решения. Крутя в руках тяжёлый шест, я почувствовал, как начинают колоть раны, предупреждая меня о том, что могут в любой момент открыться. Кочевники, поняв, что так взять меня не удастся, стали раскручивать арканы.
– Разойдитесь! Прекратить, я сказал! – разорвал суету боя громкий повелительный голос. Кочевники нехотя расступились, пропуская отца Шарека.
Я отступил обратно к юрте, оставив нападавших лежать на земле. Мне и самому без раны обойтись не удалось, кто-то из кочевников задел саблей мою ногу.
Кочевник безбоязненно подошёл ближе и протянул руку к моему шесту. «Пожалуй, из сложившейся ситуации – это единственный выход», – обдумал я всё и молча протянул ему шест. Он откинул тяжёлый шест как пёрышко и кивнул мне следовать за ним. Все расступились, когда мы проходили мимо, но добрый взглядом на себе я понятно не заметил.
За свою выходку я поплатился. Шарек лично привязал меня к специальным колодкам, стоявшим посередине селенья, и отвесил мне двадцать плетей. Бил он очень хорошо, рассекая мне кожу на спине и заставляя орать благим матом. Когда экзекуция закончилась, я с трудом поднял голову, перед глазами всё расплывалось, а кровавые «мухи» летали перед глазами. Посмотрев в сторону, я увидел, что все разошлись, кроме пяти женщин. Как я узнал позже, это были жёны тех кочевников, которых я убил, когда меня пытались поймать.
Дальше пытку продолжили они: сначала на разорванную ударами спину, мне насыпали соли, затем облили меня сладким сиропом из перебродивших фруктов. Зачем, я узнал очень скоро, когда они отошли, напоследок кинув в меня конским навозом, на меня накинулись мухи и слепни.
Чувствовать, как по тебе ползают и кусают сотни насекомых, при этом самому нельзя пошевелить и пальцем, было ужасно. Даже соль, разъедавшая раны причиняла не такие мухи, как проклятые насекомые, не помню, сколько я простоял, прежде чем потерять сознание. Дальнейшее, я тоже вспоминаю теперь с трудом, все дни, что я висел на колодках, были у меня чередой прихода в себя и отключением. Женщины приходили два раза в день, чтобы обновить мне соль на ранах и сироп на теле и голове.
Те минуты, когда меня отвязали и бросили возле юрты Шарека, а также то, как за мной ухаживал Юс, я тоже не помнил. Только потом, когда я окончательно пришёл в себя, я узнал, что он для меня сделал, и про тот переполох, который я сотворил.
– Тебе повезло, что отец хозяина решил выставить тебя бойцов на Играх, – тихо говорил мне он, промывая раны. – Если бы не это, то тебя скормили бы собакам или отдали на растерзание женщинам, тем, которые лишились из-за тебя кормильцев, и вынуждены теперь жить из милости у родственников погибших мужей.
Я лежал, блаженствуя в его руках, мокрая и холодная тряпка казалась пёрышком после сотен тысяч лапок топтавших меня насекомых, казавшихся мне тогда, на колодках, тварями величиной с собаку. Вода приносила прохладу и успокоение, и я старался даже не думать о том миллиарде-другом микробов, которые заносились мне в рану.
Ходить – да и то с палкой – я смог только на третий день. Но всё же мои занятия с Роном и молодой организм давали о себе знать, раны затягивались со стремительной быстротой. Ещё через неделю ко мне явился Шарек.
– С сегодняшнего дня буду готовить тебя к играм, раб, – заявил он, пинком отбрасывая Юса в сторону. – Но если ты ещё раз выкинешь нечто подобное – ничто тебя не спасёт, ты понял меня?
Я не смотрел в его сторону, поэтому, когда пинок пришёлся мне по раненой ноге, я скривился и сказал, посмотрев ему в глаза:
– Да, хозяин.
Удовлетворённый, кочевник вышел наружу.
До Игр оставался месяц, поэтому Шарек взялся за меня не на шутку, то, как со мной занимался Рон, по сравнению с методами кочевников показалось мне просто любовной прелюдией. Больше всего их тренировки напоминали мне издевательства над учениками из старых китайских фильмов, где ученикам не давали есть, пока они не переделают горы работы, использовали для занятий приспособления, несущие прямую угрозу для жизни, и прочее. Самым запоминающимся из них было приспособление для накачивания мышц пресса и спины: мои ноги в коленном сгибе привязывали к перекладине и нужно было раскачиваться взад и вперёд над горящими углями, поскольку как только моё движение останавливалось или замедлялась от усталости, сразу начинали шипеть сгораемые волосы и потрескивать от жара кожа. Да и все остальные тренировочные приспособы у меня были такими же. Как позже мне объяснил Шарек, эти устройства использовались только для тренировок рабов, для тренировок воинов существовали более щадящие методы.
Когда дошло время до поединков, мне вернули моё копьё, которое, как оказалось, кочевники прихватили с собой. Переучивать меня на саблю не стали, просто решив ещё более отточить моё искусство владение собственным оружием. Бои велись как один на один, так и по нескольку человек сразу. Поскольку никаких наказаний за то, что во время боя я избиваю воинов, не было, то я отрывался вовсю. Популярности мне это не добавило, но удовольствие я получил.
Время пролетело незаметно, все мои дни были жёстко расписаны и времени даже на мысли о побеге не оставалось, тем более, что я понял бесперспективность такой затеи внутри стана кочевников. Дети и собаки оказались лучшими охранниками, чем я предполагал.
В день, когда большая часть мужского населения отправлялась на игры, отмечался всем селением, как большой праздник. Трудно было представить, что у кочевников есть праздничная одежда, но это оказалось реальностью. Женщины нарядились в наряды, украшенные золотыми и серебряными изделиями, появились меха, которых до этого дня ни на ком не было видно. Мужчин провожали с песнями и музыкой, звучали диковинные для меня инструменты, похожие на тонкие и длинные балалайки, по которым водили смычком, а также какие-то тонкие штуковины, на которых играли, как на губной гармошке.
Меня, в отличие от остальных рабов, усадили на кибитку, чтобы я не устал во время пути, для надёжности не только привязав к ней ошейником, но и поставив надо мной двух стражей. Один из них сторожил меня ночью, другой днём. Впрочем, мысли о побеге у меня напрочь отбивала стая собак, которая следовала вместе с нашим отрядом. На что способен десяток этих зверюг, я наглядно убедился, когда затравили собаками одного из рабов, разбившего любимую чашу хозяина. Возможности без шума отделаться от них всех у меня не было, а тратить впустую, возможно, единственный шанс для побега я не мог. Я бы просто не пережил последовавшего после этого наказания, поэтому намеревался попытаться бежать только тогда, когда шансы были бы более значительны.
Ко мне – единственному из рабов – относились нормально. Пока я жил в селении, практически не встречался с другими рабами, кроме Юса, поэтому видеть, как измываются над беззащитными людьми, мне было тяжело. В поход взяли не только мужчин-рабов, но и женщин, которым доставалось больше всего, так как среди местных они считались даже ниже по положению, чем животные. На моих глазах за какую-то провинность одну девушку избили кнутом до полусмерти и оставили умирать в степи. Я ничего не мог поделать, кроме как сжимать кулаки и запоминать всё на будущее. Счёт к кочевникам у меня рос просто по секундам, а то количество вариантов, с помощью которых я собирался с ними рассчитаться, не поддавалось подсчёту.
Место Игр я заметил сразу: огромное множество юрт, раскинувшихся, докуда доставал взгляд, заметить было не трудно. Кочевники оживились, и принялись тыкать пальцами на вымпелы на верхушках юрт, перечисляя, какие племёна уже прибыли.
Мы вкатились в этот огромный лагерь, но наше появление никакого ажиотажа не вызвало. Я уже давно понял, что племя, захватившее меня в плен, не пользовалось особым уважением и влиянием в иерархии кочевых племён. Наш отряд встретил один кочевник важного вида, который, особо не рассусоливая, указал место для разбивки лагеря. Отец Шарека попытался было спорить, но тот пренебрежительно сказал, что мы вообще можем остановиться, где хотим, степь большая, но на месте Игр все места уже расписаны.
Ругаясь, но так, чтобы этого не услышал распорядитель, мои кочевники поехали на указанное место, расположившееся, как оказалось, рядом с выгребной ямой, используемой всем лагерем. Шарек, едва увидев её, побагровел и посмотрел на отца, тот тоже не был в восторге, поэтому всех рабов послали её засыпать. Когда мы закончили работу, нам приказали выкопать яму в другом месте, подальше от нас.
«Похоже, так поступают все следующие племена, которые специально размещают рядом с ямой, – догадался я. – А что, яма постоянно новая и усилий для этого организаторам никаких предпринимать не нужно».
Злые и раздражённые кочевники срывали свою злость на рабов, то тут, то там слышались щелчки кнутов и крики боли. Пару раз досталось и мне: униженный пренебрежением к племени, Шарек разошёлся не на шутку. В конце концов, он, не дожидаясь установки шатра, ушёл по знакомым.
