Андрей Посняков - Шпага Софийского дома
– Оба-на!
Он вдруг резко остановился, пригнувшись: у самого берега покачивались три приземистых широких судна. На берегу деятельно суетились люди, не воины по одежде (длинные черные рясы и такого же цвета шапки). Скорее больше похожие на монахов. Жарким пламенем горели костры, в подвешенных над ними котлах что-то аппетитно булькало. Рядом с кострами, на подстеленную парусину, раскладывали вытащенные с кораблей какие-то бочки, березовые туеса, подозрительно пахнущие протухшей рыбой свертки. Действиями носильщиков распоряжался небольшой сухонький старичок, белобородый, тоже в рясе и колпаке, с посохом. Несмотря на возраст, передвигался он довольно проворно, даже пару раз огрел посохом какого-то не слишком поворотливого служку. Судя по всему, опасности эти люди не представляли, скорее наоборот – были бы легкой добычей любой местной шайки, типа Тимохиной.
– Даже сторожей не выставили, раззявы, – беззлобно сплюнул Олег Иваныч и вдруг почувствовал шеей острое жало копья.
– А ну-тко, поворотись, паря, – грозно приказали сзади, – да меч свой брось… только медленно!
Делать нечего, коль уж так глупо влип. Олег Иваныч медленно, как приказали, «поворотился». Перед ним стояли двое в рясах, один с копьем, другой с самострелом. Стояли грамотно: тот, что с копьем, – напротив, с самострелом – чуть левее. Линия выстрела не перекрывалась, а что может сделать самострел, Олег уже хорошо себе представлял. Кольчуга точно не спасет. Однако куда ж делся Тимоха? Да и вообще, почему он от него бежал, да еще с такой прытью? Ведь вполне мог остановиться, вытащить меч – и тогда еще неизвестно, кто кого. Значит, было куда бежать?
– Кто таков? – вопросил старичок, буравя Олега внимательными, глубоко посаженными глазками. Да и не таким уж он и старичком оказался, при ближайшем рассмотрении – седобород, это верно, однако жилист, ловок, ухватист – огреет посохом – мало не покажется точно!
– Завойский Олег Иваныч, софийский служилый человек, – вспомнив Гришаню, уверенно отрекомендовался майор. «Софийский служилый человек» – это должно было вызывать уважение в здешних местах, полностью принадлежащих новгородской церкви, сиречь – Софийскому (на местном наречии – Софейскому) дому. Сам глава Новгородской церкви – архиепископ – являлся важным должностным лицом – определял не только духовные дела, но и всю внешнюю политику Новгорода, а также являлся председателем суда. Высок был и престиж его подчиненных – воинов, чиновников, писцов – «служилых людей софийских».
Реакция «старичка», однако, оказалась весьма неожиданной: выронив посох, тот вдруг упер руки в бока… и засмеялся, высоко запрокинув голову и тряся жиденькой бороденкой. Да не просто засмеялся, а, точнее будет сказано, – заржал, как сивый мерин. Ему, поначалу несмело, а затем все громче, вторили служки и воины, даже те, кто таскал с лодей тюки.
Пленник, не зная пока, как воспринимать таковую вот оценку себя любимого, тоже натянуто улыбнулся.
– Что лыбишься, пес? – резко прекратив смех, строгим голосом осведомился седобородый. – Ежели ты софийский, так почему ж я, Феофилакт-игумен, про тебя доселе не ведал, а?
– Так и я про тебя не ведал, – пожал плечами несколько обидевшийся Олег. – Подумаешь, игумен. Видали мы таких игуменов. Ни от кого про тебя не слышал, ни от Гришани, отрока софийского, ни от этого… Варсонофия-ключника.
Феофилакт задумчиво почесал бородку, помолчал и осведомился, откуда Олег Иваныч знает Варсонофия и Гришаню?
Ну вот, давно бы так! Вопрос насчет Варсонофия майор проигнорировал, а Гришаню, наоборот, расписал со всеми подробностями.
– Так ты недавно нанятый? – выслушав рассказ, помягчел игумен. – Так бы сразу и сказал… Говоришь, Тимоха Рысь тут промышляет?
Олег Иваныч кивнул.
– Ай, шильник, – выругался Феофилакт. – Ой не ладно, ой не ладно.
– Да что не ладно-то? – удивился Олег. – Разбойничает себе потихоньку, козлина безрогая.
– Да то не ладно, что не тут его место, а в Новгороде! – неожиданно взорвался игумен. – Кто-то ж его сюда прислал, с такими же шильниками свел, зачем вот только? Впрочем, того тебе знать не надобно, – монах махнул рукой. – Давай, веди к купцам, посмотрим, какие купцы… Пошли, робяты. Покамест его не развязывай. А ты иди, только бежать не удумай – стрела быстро достанет.
– Нужно больно, – буркнул Олег Иваныч.
Вся процессия – игумен Феофилакт с полдесятком воинов да связанный по рукам Олег – ходко направилась вдоль берега, обходя валуны и каменные распадки. Песок под ногами сменился влажным пружинящим мхом, впереди, за деревьями, блеснула излучина реки, вскоре показались и струги.
– Олег Иваныч! Вот ты где! – выбежал из-за орехового куста Гришаня. – А мы тебя уж обыскались, думали, куда сгинул? А ты вот с кем…
Гришаня подошел ближе и низко поклонился игумену:
– Здрав будь, отче Феофилакт!
– И тебе здравие, Григорий-отрок, – улыбнулся монах. – Все трудишься во послание Варсонофьево?
– Тружусь, отче, – согласился Гришаня и кивнул на Олега: – Что ж вы нашего человека связали, али тать он лесной?
– Тать – не тать, на лбу не написано, – резонно возразил игумен, однако ж шепнул людишкам, чтоб развязали пленника.
Олег Иваныч был несколько удивлен непосредственной манерой общения всех этих людей, включая Гришаню и Феофилакта. Раньше ему почему-то думалось, что жители Средневековья должны обязательно изъясняться эдаким велеречиво-церковным стилем, типа «азм есмь червь», «вельми понеже» и так далее. Нет, было, конечно, и подобное, типа любимого Гришаниного выражения «каменья метаху и всех побиваху», однако в большинстве случаев все тутошние Олеговы знакомцы выражались вполне понятно и доходчиво, причем весьма кратко, метко и живо.
Иван Костромич пригласил игумена и его людей к костру, отведать ушицы. Те не отказались, игумен вообще все больше производил на Олега впечатление парня не промах. Стоило только послушать, как ловко он выспрашивает у Ивана и Силантия количество и вид товаров, водоизмещение стругов, вооружение воинов, а особенно обстоятельства крушения немецкого судна. Причем все это с мягкой отеческой улыбкой, под ушицу с медовухой. Сам-то Феофилакт, как лицо духовное, медовуху не пользовал, однако щедро угощал собеседников, включая Гришаню и орденского немца – единственного выжившего во время столкновения с шильниками. Ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер (так звали немца) сидел на парчовой подстилке с перевязанной серой тряпицей рукою и аппетитно прихлебывал дымящуюся уху большой оловянной ложкой. От чарки рыцарь тоже не отказывался, опрокидывал сразу, не морщась, впрочем, не заметно было, чтоб сильно пьянел. Так, раскраснелся только, да все чаще тряс светлой мелко-кудрявистой шевелюрой, отгоняя комаров и мошек. Даже произнес тост – он неплохо говорил по-русски, этот ливонец, – за спасших его людей, особенно – за «герра Олега Ивановитча». Герру Олегу Иванычу рыцарь чем-то напомнил бородатого солиста группы «АББА», очень уж был похож, только посветлее и кудрявый.
За гладью озера садилось солнце. Шитая серебром короткая куртка рыцаря и золоченая рукоять его меча отсвечивали красным. Кровавым… как почему-то подумалось Олегу Иванычу, никаких хороших слов о ливонских рыцарях он в прежней своей жизни не слышал, вернее – не читал. Жадные и трусливые псы, мечтающие только об одном – поработить и ограбить великодушный русский народ. Неизвестно, как насчет жадности, но впечатления, что он трус, рыцарь Куно никак не производил – вон как здорово орудовал мечом, один против десятка! Да и вообще, он был Олегу Иванычу чем-то симпатичен – учен, красноречив, вежлив.
– Прошу вас, сир, принять от меня этот скромный дар! – с этими словами фон Вейтлингер протянул Олегу тонкий кинжал в черных изящных ножнах, инкрустированных золотом. – Знайте, в Ливонии у вас есть надежный друг!
– Весьма благодарен, сэр! – торжественно ответствовал Олег Иваныч и замялся. Следовало тоже что-нибудь подарить рыцарю, какую-нибудь безделушку типа двуручного меча или ожерелья из изумрудов… Вот только, как назло, ничего подобного в наличии не наблюдалось… разве что «рэнглеровский» ремень в джинсах. А что? Чем плох подарок? Настоящая кожа… по крайней мере, так уверял продавец на «Звездном» рынке. Впрочем, у них тут вообще нет ничего искусственного. Но и такого ремня тоже ни у кого не сыщется!
Уже ближе к вечеру, когда гости собрались уходить, Олег Иваныч наконец решился. Он вообще не любил казаться неучтивым. Снял ремень, скрутил жгутом, поискал глазами рыцаря… Черт побери, да где же он? Ага, стоит в сторонке, беседует о чем-то с игуменом.
Обойдя костер, не спеша направился к ним… и вдруг замер, не пройдя и половины пути. Феофилакт и ливонец беседовали по-немецки! Олег Иваныч передернул плечами. Сам он в детстве учил – если так можно выразиться – английский, но и немецкую речь мог узнать, хотя и не понимал. Но ведь рыцарь Куно фон Вейтлингер прекрасно знает русский! Так какого же черта… А может, тут дело не в рыцаре, а в игумене… уж больно ухватки у Феофилакта-инока своеобразные… Словно б и не молился всю жизнь, а изучал основы оперативно-розыскной деятельности в спецшколе при ГУВД Санкт-Петербурга и области. Ох, не прост игумен, ох, не прост. Да и вообще, кто тут прост-то? Олег Иваныч сплюнул. Окружающие люди мало соответствовали его представлениям о «древних русичах», простых, доброжелательных и открытых. Ну, Феофилакт с рыцарем, понятно… Однако и Иван Костромич – ему-то какое дело до их беседы – уши навострил, привстал с бревна, на котором сидел, поближе к реке придвинулся – понятно, по воде-то звук лучше идет. Рядом Силантий Ржа… бесхитростный воин, прямой и честный. Ну, честный, это, пожалуй что, и так, а вот насчет бесхитростного… Олег Иваныч хорошо помнил, как не хотел Силантий ввязываться в бой из-за немцев. И видел, как здесь, у костра, тот же Силантий весело хлопал рыцаря по плечу, улыбался, рассказывал что-то веселое, в общем, вел себя так, словно встретил лучшего друга после долгих лет разлуки. И что ему от этого немца надо?
