Стилист - Геннадий Борисович Марченко
— На горизонте «Смоленская», — вырвал меня из раздумий голос Высоцкого. — Где тебя высадить?
— Да где-нибудь тут и высади.
Высоцкий припарковался напротив станции, втягивавшей в себя людские потоки и выплёвывающей обратно человеческую шелуху. И пока он парковался, я решил попробовать применить дарованную Мессингом способность. Дождавшись, когда машина остановится и водитель сможет спокойно общаться, глядя глаза в глаза, я спросил:
— Володь, скажи честно, ты уже употребляешь наркотические вещества?
Тот приподнял бровь, глядя на меня с осторожным любопытством.
— Где это ты такое слышал?
— Да разные слухи ходят… Володя, внимательно смотри мне в глаза, — в этот момент я полностью сконцентрировался на внушении. — Запоминай, что я тебе скажу. Наркотики несут смерть. Они разрушают твой организм, твои внутренние органы приходят в негодность, ты становишься живым трупом. Эффект счастья и бодрости, который дают наркотики — кратковременный, за него приходится расплачиваться своим здоровьем, годами жизни. Запомни, ты больше никогда — НИКОГДА — не будешь употреблять наркотические препараты. И спиртное пить будешь в умеренных количествах. Иначе — СМЕРТЬ! Ты меня хорошо понял?
— Да, — механически подтвердил Высоцкий.
— И на этой оптимистичной ноте, — я хлопнул в ладоши, выводя собеседника из состояния транса, — на этой оптимистичной ноте мы попрощаемся. Спасибо, Володя, что подвёз, удачи и, самое главное. Здоровья!
Мы обменялись рукопожатием, после чего я отправился домой. А назавтра с утра позвонил Ершову. Договорились встретиться в обеденный перерыв в скверике напротив издательства. Там, на лавочке, произошла передача конверта с двумя десятками 25-рублёвых купюр.
— Повторяю, в случае отрицательного результата деньги верну, — шепнул Ершов, — но что-то мне подсказывает — всё пройдёт гладко. Перезвоните мне через пару деньков, возможно, уже наступит какая-то определённость.
Я перезвонил через три, и услышал, что мой вопрос решён положительно ввиду того, что книга представляет собой по-настоящему художественную ценность. Книга должна выйти до конца года. Далее последовал намёк на вторые пятьсот рублей, и я сказал, что готов их отдать хоть завтра. Встреча состоялась «на том же месте, в тот же час», и я прощался с купюрами в надежде, что Ершов меня не кинул. В противном случае… Убить не убью, но покалечу. А заодно ещё и через Гулякова наведу на него органы. Пусть даже пострадаю за дачу взятки, но этому козлу достанется всё равно больше. Однако я тешил себя мыслью, что до этого всё же не дойдёт.
* **
В кабинете Брежнева сидели трое: он сам, Первый секретарь ЦК КП Белоруссии Пётр Машеров и Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов. Леонид Ильич, прежде чем приступить к беседе, поиграл с гостями в «гляделки». К его удовлетворению, оба не отвели глаз, иначе дрогнувшего, как он для себя изначально решил, отправил бы восвояси.
— Тут вот какое дело, товарищи, — начал он, сцепив на столе пальцы рук. — Вы в курсе, что в последнее время моё здоровье вызывает вопросы. Я и сам чувствую, что каждое выступление, каждая поездка даются с трудом. Да и голова от бессонницы плохо соображает, а от таблеток, которыми меня Чазов пичкает, целый день всё как в тумане. Не хочу быть обузой для нашей партии, для всего советского народа, и поэтому я решил подать в отставку.
— Может быть, не стоит торопиться, Леонид Ильич? — осторожно спросил Романов.
— Я уже всё обдумал, Григорий Васильевич. Это вопрос решённый, мы его вынесем на внеочередной пленум, который соберём в марте. У нас на повестке дня другой вопрос: кого предложить на место Генерального секретаря? Вот потому-то я вас и пригласил.
— Хотите услышать наш совет? — поинтересовался Машеров.
— Хочу услышать, кто из вас готов возглавить компартию Советского Союза. Я долго думал, и честно скажу, что первой кандидатурой шёл Косыгин. Но когда я ему об этом сказал, он попросил оставить его Предстателем Совета министров, мол, экономика ему ближе, чем…
Брежнев осёкся, вспомнив фразу про свадебного генерала.
— В общем, я не стал настаивать, пусть занимается экономикой, это сейчас одна из первоочередных задач. Мы с ним сошлись во мнении, что остаются два человека — Машеров и Романов. За тобой, Пётр Миронович, репутация рачительного хозяина, справедливого руководителя и, что важно, к тебе не прилипают слухи о тайных богатствах и роскошном образе жизни. Десять лет руководишь республикой, и экономические показатели просто удивляют в хорошем смысле этого слова. К тому же ты сам по себе, ни перед кем не стелешься. Григорий Васильевич, ты за четыре с лишним года во главе Ленинграда тоже успел зарекомендовать себя с лучшей стороны. Много строишь, хороший хозяйственник, диссидентов гоняешь… Опять же, возраст играет в твою пользу, возглавлять страну должен не дряхлый старик, а бодрый и энергичный руководитель. Вот решил поговорить с вами двумя с глазу на глаз, узнать, так сказать, готовы ли вы принять такое решение. Если оба согласитесь — на пленуме голосованием и выберем достойного.
Машеров с Романовым переглянулись, и белорусский лидер после небольшой заминки, глядя в глаза сидевшего напротив всё ещё Генерального секретаря, произнёс:
— Леонид Ильич, спасибо за оценку моей деятельности, но я тоже буду с вами откровенен. В кресле Первого секретаря ЦК компартии Белоруссии я чувствую себя на своём месте. Я объездил республику вдоль и поперёк, знаю нужды и чаяния простого народа, там моя Родина, а вот смогу ли руководить такой большой страной… Честно скажу, не уверен.
— Берёшь самоотвод?
Машеров со вздохом развёл руки в стороны.
— Ну а ты что скажешь, Григорий Васильевич?
— Да и у меня ситуация в целом схожая, только в пределах не республики, а 4-миллионного города. Много планов, Леонид Ильич, много задумок, но я так скажу: раз партия позвала — обязан откликнуться. Как говорится, кто, если не мы? Косыгин самоотвод взял, Пётр Миронович вот тоже не очень хочет покидать Белоруссию, получается, остаюсь только я. Не хочу ставить вас и партию в безвыходное
