Шофер. Назад в СССР - Артём Март
— Пусти! Не продохнуть! — Прохрипел он.
— Еще раз к Светке полезешь, — замахнулся я кулаком, — отделаю так, что в гараже стыдно будет показаться. Понял?
— Понял! Понял! Слезь, пожалуйста!
— И не подходи больше к сестре! Что б рядом с нею я тебя больше не видел!
— Не подойду! Обещаю! Агх… Грудь… Болит…
Я заглянул в перепуганные Пашкины глаза. Так мне неприятно стало от его жалкого вида, что я скривил губы. Поднялся. Сплюнул:
— Тьфу! Язви тебя!
Пашка, тяжело дыша, сел. Обхватил рукой грудь.
— Пшел с моего двора! — Бросил я зло.
Серый не ответил. С трудом встал. Пошел, озираясь по сторонам. И он, и я видели, как отовсюду вышли соседи. Как Бабульки, да деды с детишками подоспели, как раз когда Пашка поднялся на ноги. Отворив калитку, за двор выбежала перепуганная мать.
— Не убил ли! Не убил ли его⁈ — Кричала истерически, — Не убил ли⁈
— Игорь! — Кричала Света, выбежав следом. — не доводи ты до греха!
— Не убил, — посмотрел я исподлобья на Пашку, — вон он ходит. Руки-ноги целы.
— Ну слава богу! — Крикнула мама, бросаясь мне на грудь, — слава богу!
Со спины же, ко мне прижалась сестра. Шепнула:
— Спасибо, братик! Спасибо, родименький!
Я же смотрел только на Серого. Осознавая свой позор, он ускорил шаг. Приблизившись к самосвалу, обернулся, громко закричал:
— Вот так ты, Землицын, добрых гражданов бьешь, да?
Я не ответил нахмурившись.
— Светка сама вешалась! А как в гости позвала, — Кричал он, колотя себя в грудь и озираясь, — так побили! Прогнали!
— Вершь, — струся с себя женщин, выступил я вперед, — тут всякий подтвердит, что брешешь как пес. Нечего перед людьми рисоваться! Выставлять себя потерпевшим!
Серый смотрел на меня тяжело дыша еще полминуты. Потом вернулся в газон. Косясь злым глазом, поехал к перекрестку.
— Увидишь, — только и шепнул я Свете, — как падла эта возле тебя крутится, мне тут же говори.
— Хорошо, Игорь, — сказала она, широко раскрыв глаза.
* * *
9 июля 1980
Сегодняшний день
— Вспомнил я, — сказал я тихо, — все вспомнил.
— Очень хорошо, — улыбнулась Света, — стало быть, совсем несильно память потерялась. Может быть, и остальное вспомнишь.
— А остального вспоминать, — отмахнулся я, — мне не очень надо. Хотел я с Серым ссору нашу замять, да вот перехотел что-то. Скажу сейчас тебе, Светка, что и тогда сказал, если падла эта возле тебя крутиться станет, мне тут же говори.
— Видал-то, кого вместо Альки прислали? Какая ягодка в диспетчерской теперь сидит⁈
Когда утром я с Плюхиным приехал на работу, в гараже был какой-то ажиотаж. Суетились и старые, и молодые мужики. Вот только были у них разные причины суетиться.
— Медсестричка она! — Звучал у диспетчерской молодой голос, — практикантку с городу прислали! Будит, значит, проверять нас на алкоголь!
— А как зовут-то?
— Вроде, Машка! А вроде и Глашка!
— По делу только говорит! А на ласковое слово ее не разболтаешь!
— А жених-то у ней есть?
Компания молодых шоферов, что отстранилась от основной очереди, оживленно обсуждала новую медсестру. Они расположились под стеной диспетчерской. Заглядывали в крохотное окошко коридора. Посмеивались.
— А чья она? — Сказал Сашка Плюхин, когда мы подошли к общей очереди.
— Не знаю, фамилию все никак выспросить не можем, — пригладил курчавые волосы молодой шофер по имени Стенька Ильин, — но вот как очередь дойдет, так обязательно спрошу!
— Пока очередь до тебя дойдет, — Начал другой, Иван Селин, — мы уже и фамилию еёшнюю узнаем, а может, — он начал, как припадочный подмигивать остальным, — и еще какие-никакие интересности!
Парни звонко рассмеялись.
Не помнил я никакую медсестру Машку. Альку Степнову — дородную бабу, что замужем была за Сергеевым Степаном, знал. Чаще всего именно она сидела по утрам в гараже, чтобы допускать водителей к своим машинам. А Машку вот, я не знал.
Поздоровавшись со всеми, я тоже, между делом, заглянул в окошко. Почувствовал я типичный для молодого тела жадный интерес к женской красоте. Не сказать, что он и в возрасте у меня пропал. Совсем нет. Но вот в молодости… В молодости горел он в сто раз сильнее. И вот, я снова чувствовал его жар.
В окне я видел, как в коридорчике диспетчерской, за ученической партой, сидела молодая девушка. Ее аккуратное лицо было задумчиво, а взгляд черных глаз направлен вниз. Девушка старательно искала что-то в учетной книге.
Ее темные, блестящие волосы были аккуратно убраны под белую шапочку. Одетая в свою белую форму, медсестричка по школьному сидела за партой, держа осанку. Было ей не больше восемнадцати лет.
Перед девушкой сидел, понурив голову, пожилой шофер. Мужик с грустью смотрел на граненый стакан, что медсестричка держала на парте, у своего локотка.
Подняв голову, девушка на миг блеснула мне темными глазами. Ее красивые черные брови сердито сдвинулись к ровной переносице. Пухлые губки беззвучно зашевелились, а шофер закивал. Встав, освободил место для следующего. Девушка же, быстро черкнула что-то в книге.
— Тфу! Зараза! — вышел пожилой, — дерьмо твой щавель, Боевой! Не помог! Надо было чесноку дома нажраться!
— Чего? — тут же, у входа, держался за объемный живот Боевой, — отстранили?
— Ну да! Зато щавеля твоего нажрался, как козел, какой!
— А че это, — обиделся Боевой, — он мой? Я только предложил!
— Тфу ты, — махнул рукой отстраненный от работы шофер и поплелся к мужикам, что стояли у стены бокса.
— А не надо было пьянствовать, когда не надо! А надо было когда надо! — Сказал эту загадочную фразу боевой, и у меня тут же сложилось мнение, что и он не пройдет проверки.
Некоторые мужики, что стояли рядом, сдержанно засмеялись. Кто-то досадливо цокнул языком.
По нескладной речи Боевого было видно, что за ночь нализался он знатно, и кажется, еще не протрезвел.
У некоторых мужиков постарше, хотя они тоже поглядывали на молодую девушку, была другая проблема: как скрыть перед медсестричкой запах перегара. И выходили они из этой проблемы все по-разному.
Видел я, как за забором гаража стоял Иван Калиненок. Пожилой, черноусый и угрюмый, он медленно двигал челюстью. Совершенно с равнодушным лицом живал Иван беленькие, как косточки, зубчики чеснока. Один за другим, он брал их с плоской грубой ладони и отправлял в усатый рот.
Прямо за диспетчерской, почти не таясь, расположилась другая пара. Один мужик держал в руках граненые стаканы. Второй же бережно разливал по ним подсолнечное масло из бутылки.
— Ну, — сказал один, видимо, по привычке, — твое здоровье!
— Чтоб хотелось и моглось! — Добавил почему-то второй.
Оба разом опустошили стаканы. Принялись, надувая щеки, полоскать рты.
Когда пришел мой черед, чуткая на перегар Маша, а может быть и Глаша, отстранила уже троих. Я прошел в коридорчик. Занял деревянный стул перед партой. Первым делом принялся рассматривать Машу-Глашу.
Была она еще красивее, чем видел я в окне. Даже ее сидячее положение и парта не могли скрыть стройной талии и объемной груди. Грудь её против воли девушки вызывающе натягивала скромную сестринскую форму.
Лицу медсестрички показалось мне, что есть в ней что-то неуловимо кавказское. Какая-то капелька крови, что подселили ей когда-то предки, вылилась теперь в четкие, но тонкие и мягкие черты ее лица. В фигуристый девичий стан.
Девушка перелистнула страницу учетной книги. Не глядя на меня, спросила:
— Фамилия?
— А давай меняться? — сказал я просто и с некоторой усмешкой.
Девушка на миг замерла, подняла на меня любопытные темные глаза.
— О чем это вы? — Нахмурилась она.
— Я тебе расскажу, чьих я буду, а ты мне свою фамилию скажешь.
Медсестра было открыла рот, словно желая высказать свое имя, как при знакомстве, но сомкнула пухлые губки, опомнившись.
— Ну так как? — Улыбнулся я.
— Мы с вами, товарищ, — задрала она носик, — не в буфете знакомимся. А в гараже проходим утренний водительский смотр.
— А иначе нечестно выходит, — с улыбкой сказал я, — вы мою фамилию узнаете, а я вашу — нет.
— А вам моя фамилия для какой цели надобна? — Изобразила девушка строгость, но я видел, как легко выступил румянец на ее белокожем лице.
Весь коридор замер. Мужики и парни, что галдели позади, вдруг затихли, как бы ожидая развития событий.
— А фамилия ваша чудесным образом выводит запах перегара? — Спросил я с улыбкой.
Девушка округлила глаза. Подняла чернявые брови, словно не поняла, всерьез я, или шучу.
— Не безобразничайте, товарищ, — смутилась вдруг она.
— Я даже и не приступал
