Кистепёрые - Юрий Никитин
Я задумался, переспросил:
– А точно не рухнет из-за твоего лишнего кубита?
– Если не рухнет, – ответил он, – то это мой кубит, если рухнет, то ваш, шеф!.. Вы за всё в ответе. Ладно, это я так шутю, я же нервничаю!.. Шансы в нашу пользу. Где-то семьдесят против тридцати.
– Наши семьдесят?
– Пока тридцать, – ответил он виновато, – но мы работаем!
Я покачал головой.
– Странная у тебя арифметика, как ты только школу окончил? Или не окончил, как Билл Гейтс и Чак Боровски? Мы не в песчаные домики играем, сотни миллионов долларов коту под хвост, если что не так!..
Он сказал оптимистично:
– Что деньги, шеф!.. Особенно чужие. Правда, и карьеры нам подпортят, это важнее… Ну дык мы идеалисты или уже демократы?
– Нет, – отрезал я.
В кабинет заглянула Валентина и сказала с милой улыбкой, почти пропела сладеньким голоском:
– Шеф, прибыл Самохвалов. Это который правозащитник.
Я сказал со вздохом:
– Ладно, зови. А этого вытащи за шиворот и расстреляй в коридоре.
Она с сомнением окинула взглядом огромного Невдалого.
– А может, сперва как-то помучить?
Я отмахнулся.
– Главное, убери его с такими идеями. Идейные люди вообще опасны в нашем прагматичном мире. От них все войны и несварения желудка.
Невдалый недовольно хрюкнул и вышел, подпираемый сзади Валентиной, а через минуту в кабинет не вошёл, а ворвался, как солдат на вражеский редут, Самохвалов, злой и решительный, взглянул исподлобья, уже готовый поддеть меня на рога и помотать по кабинету, разматывая кишки и прочую требуху.
Я вздохнул, правозащитник – хорошее слово, даже прекрасное. Жаль только, что люди, сующие палки во все колёса, сами себя так назвали и требуют, чтобы их так называли, хотя в обществе им кликуху дали поточнее, не при женщинах будь сказано, хотя женщины сейчас ещё те женщины, но мы некоторые нормы избирательно блюдём.
– Добрый день, – сказал я вежливо, – Себастьян Валентинович… Ваш отец не в Валентинов день родился? Или в тот день был зачат?.. Это я так, для благожелательности, а то вы что-то сердиты, батенька. День хороший, через миллион лет похолодает, но что-нить придумаем, хотя время летит, летит…
Он сказал резко:
– Вы приобрели квантовый компьютер!..
– Ну-ну, – подбодрил я. – Это незаконно?
Он огрызнулся:
– Сейчас всё разрешено, но такое…
– Автократ, – сказал я с удовольствием. – Тотарист и милитарист!.. За сильную власть, да? Всех тащить и не пущать? А раньше вы были демократом.
Он сказал зло:
– Я и сейчас демократ!
Не спрашивая разрешения, придвинул кресло ближе к столу, сел и уставился на меня злыми глазами.
Я спросил вежливо:
– И что не так?
Он сказал резко:
– Да всё не так!.. Разве не видите? Всё в мире не так, а тут ещё эти квантовые компьютеры, в которых никто ничего не понимает и не знает, почему они работают так, а не иначе!.. Вы приобрели один из самых мощных, выпущенных в розницу, а кто из вас знает, как с этой атомной бомбой обращаться?
Я ответил ровно:
– А мы как в германской армии, по уставу, инструкциям и параграфам. Пока получается, хоть мы и скифы с раскосыми глазами. Пока всё в рамках.
Он не сводил с меня злого взгляда.
– В рамках? С квантовыми вообще непонятно, где эти рамки!.. А у вас, как нам стало известно, в программу лезут все, кто работает в вашей фирме!.. И может пойти вразнос!
Я помолчал, сказал со вздохом:
– Себастьян, что с тобой стряслось?.. Мы же учились на одном мехмате, ты был таким пламенным революционером, всё дальше, выше и быстрее! И вместо сердца пламенный мотор!.. Сам знаешь, квантовый комп, как и аналоговый, либо работает правильно, либо останавливается. Шаг вправо, шаг влево – действие невозможное. А ты организовал целую кампанию против компьютеризации в прессе для дураков, те уверены с твоих слов, что роботы вот-вот поднимут восстание и нас поработят. У нас, кстати, ни одного робота всё ещё нет. Даже пылесоса. Что с тобой случилось?
Он взглянул исподлобья.
– Я изменился, как и положено взрослым людям, ты – нет.
– А если, – сказал я, – работа с продвинутыми компами не приведёт к краху?
– Крах будет, – сказал он с нажимом. – Крах всему!..
– Стопроцентно?
Он сказал злобно:
– Даже один процент – угроза!.. Мы же не о своих жизнях, ими можно пренебречь, твоей особенно, но жизнь человечества?.. Не-е-ет, его будут защищать даже либералы! А я совсем не либерал.
Я ощутил стеснение в груди, надо бы три таблетки, две уже не вытягивают, сказал не так уверенно, как старался:
– Ты не должен был начинать кампанию в прессе.
Он прервал:
– А ты меня слушал? Меня хоть кто-то слушал?.. Обезумевшие слепцы, что творите!.. Несётесь, закусив удила, прямо в бездну!
Я пробормотал:
– Уверен, что в бездне жизни нет?.. Я и сейчас готов перейти на кремнийорганику. А для кого-то это бездна и конец человечеству.
Он сказал со злостью, в которой я уловил нотки отчаяния:
– А если дальше всё, конец людям? Не мы одни исчезнем!.. Всё на свете… да что люди, даже тараканов не будет!.. Может, и планета рассыплется, кому она без разумной жизни?
Холод в груди стал тяжелее, я потянулся было за таблетками, но подумал, что может истолковать как попытку надавить на него, удержался, только сделал осторожный вдох чуть глубже.
– Если не мы, – возразил я почти с той же болью, что уловил в его голосе, – то кто-то. На год, а то и на месяцы позже, а для Вселенной это фемтосекунда.
Он запнулся, злость в его взгляде уступила отчаянию, уже весомо-зримо, но набрал в грудь воздуха и сказал всё так же непримиримо:
– Их тоже могут остановить!
– Кто?
– Я не один!
Я покачал головой.
– Ты не остановил. Они тоже не остановят.
– Остановят!
Я напомнил тяжёлым голосом:
– Вселенная взрослеет всё быстрее. Это она создала «Алкому» и она рулит ею. Как и вообще всем.
– У человека, – крикнул он, – свобода воли!
– У человека ровно столько свободы, – напомнил я, – сколько отмерили законы Вселенной, что создала нас. Я говорю о температуре, давлении, влажности, гравитации и даже социальных рамках. У нас только один путь… Хотя, конечно, флюктуации могут быть, типа самоубийства из протеста, но это как пузырьки на реке, под ветром могут поплыть к берегу, но вся река по-прежнему несёт воды по указанному ещё с Большого Взрыва руслу.
Он задохнулся, словно я ударил его под дых, перевёл дыхание, голос прозвучал как у потерянного в тёмном лесу ребёнка:
– Но что-то же делать надо?
– Работай, – ответил я. – И… молись. К нам больше не приходи. Все твои доводы я тысячу раз слышал.
– Где?
– В курилке, – ответил я любезно. – Думаешь, не обсуждаем нашу работу и куда может завести? Твои ламентации вообще детский писк.
Он поднялся рывком, словно подбросила некая сила, снова злой и взъерошенный, я смотрю устало и с сожалением, и, кажется, он всё-таки поверил, что да, знаем, но с пути не свернём, потому что свернуть некуда, а остановиться не вариант.
– Ладно, – сказал он чуть осипшим голосом, будто спал здесь всю ночь, – но остановиться придётся! До тех пор, пока не отыщем другой путь.
– Других путей нет, – ответил я мрачно. – И… поздно.
Включился экран, Грандэ смотрится встревоженным, словно ворон в незнакомом месте, даже брови торчком, приблизил голову с той стороны так,
