Пионерский гамбит - Саша Фишер
— Да вот, соринка в глаз попала… — ответила она. Если бы не непроизвольный всхлип в середине фразы, я бы может и поверил. Нет, конечно. — Иди в отряд, Крамской, не смотри на меня с красными глазами.
— Давайте сделаем так, Елена Евгеньевна, — я сел рядом с ней. Не вплотную, просто рядом. Навалился спиной на забор и запрокинул голову, чтобы смотреть на небо сквозь сосновые ветки. — Я не буду на вас смотреть. А вы представите, что это не я, а ваш психолог, например.
— Психолог? — даже было слышно, как она дернулась. — Я что, похожа на психичку?
— Эй, я же сказал не психиатр, а психолог! — сказал я, обругав себя за то, что забыл, какой сейчас год. — Психов лечат психиатры. Смирительными рубашками там всякими и прочими… электрошоками. А к психологам обычные люди ходят жаловаться на жизнь. Ну, то есть не только жаловаться. Психологи помогают разобраться в проблемах и все такое.
Тут я немного почувствовал себя идиотом. Сам я никогда у психолога не был, а повальная мода на «походы к терапевту» в двадцать втором году двадцать первого века нередко приводила меня в ярость. Особенно, когда мужики этим козыряли. И вот теперь я зачем-то ляпнул слово «психолог». Молодец какой…
— Я ерунду какую-то сморозил, Елена Евгеньевна, — признался я. — Просто читал недавно научную статью о пользе психологии, вот и вырвалось. Давайте как будто сначала начнем. К кому бы вы пошли в первую очередь пожаловаться?
— Ни к кому, — буркнула она. — Это слабаки всякие жалуются, а я вожатый и комсомолка!
— Знаете, в той же научной статье говорилось, что если обиду и какую-то проблему держать в себе, то она никуда не денется, будет бурлить, разъедать изнутри и в конце концов сделает как раз слабее. А вот если выговориться и выпустить ее наружу, то дальше пойдешь с легким сердцем.
— Не читала никогда подобных статей, — всхлипов в голосе вожатой больше было не слышно. — Я учусь на педагога и знала бы, если бы все было, как ты говоришь.
— Тогда не надо жаловаться, — согласился я. С плачущей женщиной не надо спорить. — Но я, как пионер, просто обязан подставить плечо товарищу в трудную минуту. А раз человек плачет, значит минута точно трудная!
Ох и странно же я чувствовал себя, произнося эти слова! Как же фальшиво они для меня звучали! Сейчас она залепит мне пощечину, чтобы я не издевался…
Но совершенно неожиданно для меня она расслабилась.
— Крамской, ну зачем они так? — грустно сказала она. — Я же не сама хотела занять место их обожаемого Игоря, меня сюда назначили. Ой… Я не должна тебе этого говорить, потом же меня засмеют!
— Я никому не скажу, Елена Евгеньевна, — серьезно произнес я. — Давайте представим, что у нас тут пространственно-временной континуум, и все, что о чем мы здесь говорим, никогда наружу не просочится.
— Это же что-то из фантастики, да? — заинтересованно спросила она.
— Ага, — я кивнул. — Такое отдельное место вне времени и пространства.
— Мои родители не хотели, чтобы я поступала в пединститут, — вожатая вздохнула. — Отправляли меня на эконом, чтобы я стала бухгалтером. А я всегда хотела быть учителем. Работать с детишками. Чтобы сюда поехать, даже сессию досрочно сдала. А теперь получается, что… Получается… Что ничего не получается. Анна Сергеевна сказала, что я безынициативная мямля, и что если я не возьму себя в руки, вы меня живьем сожрете.
— Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, — я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. — Все у тебя… в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.
— Спасибо тебе, Крамской! — она пружинисто встала. — То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?
— Пожалуйста, Елена Евгеньевна, — я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. — Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.
Вожатая засмеялась, протянула мне руку, и я серьезно ответил на рукопожатие. По-товарищески. Потом она поднырнула под низкую ветку и скрылась среди листвы.
Я посидел еще минут пять, откровенно кайфуя от тишины, одиночества и случайного причиненного добра.
Громкие голоса я услышал еще до того, как зашел в отряд. Вроде бы кто-то с выражением читал стихотворение на гекзаметре, а потом все громко засмеялись. Я на цыпочках поднялся на крыльцо и заглянул на веранду.
В центре стоял голый по пояс Прохоров. В шортах, но с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Другой парень, имя которого я еще не запомнил, сидел на диванчике и громко хохотал. Одет он был тоже странно — в простыню, перекинутую через одно, правда, поверх футболки и шорт.
Еще были Коровина с безымянной прилипшей к ней девицей, двое парней, которых я не запомнил и неожиданно — рыжий миньон Мамонова, Марчуков. И еще одна девушка, которая и стояла в центре с листочком. Судя по всему, она именно с него читала тот заунывный текст, на котором я зашел.
— Ну что вы смеетесь, я же не виновата, что гекзаметр так и должен звучать!
— Надо так и оставить, пусть лучше ржут, чем засыпают!
— Что-то это как-то скучно. Получается, что у нас все представление — это нотация Зевса… Кстати, а бороду мы из чего будем делать?
— Надо Калинину позвать на роль гарпии!
— Там не гарпия, а орел, умник!
— А давайте не Зевс будет, а богиня.
— Какая еще богиня?
— Ну, какая-нибудь. Там же много было богинь, мы в пятом классе проходили. Геката, Афродита…
— Афродита — богиня любви. Подходит к Прометею и говорит: «Ай-яй-яй, ты плохой, мамочка тебя не любит!»
— Где Цицерона? Она точно Древнюю Грецию наизусть знает.
— Ушла Цицерона. Сказала, что у нее законное личное время, и принимать участие в общественной жизни она будет, когда полагается.
— Афина! Афина — богиня мудрости, у нее еще щит и копье!
— Щит… Из чего бы сделать? О, надо у тети Шуры крышку от котла попросить…
— Слушайте, а нам обязательно вот эти унылые стихи читать?
— Согласен, сдохнуть же можно! Давайте у нас будет как будто греческих хор, только песни современные. Та-та-та
