Польская линия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

За старинными крепостными стенами множество одноэтажных деревянных домов прилепившихся к старинной церкви.

А вообще – красота!

Мы спустились к Днепру, выбрали берег почище. Стараясь не намочить сапоги, я подошел к воде, опустил руку. Ишь, холодная. Плаваю неважно, да и холодно. И вообще – редкий попаданец доплывет до середины Днепра, а коли доплывет, то там и потонет.

Татьяна, выросшая на берегу Белого моря, так не считала. Скинула туфельку, потрогала воду ногой.

– Ух ты, тепленькая.

Не иначе зимой плавала в проруби вместе с белухами. Видел как-то по ящику, как обнаженная женщина плавает вместе с полярными китами. Кстати, красиво. И белухи классно смотрелись, и женщина.

– Ты себе попу не заморозишь? – озабоченно спросил я, но меня даже не удостоили ответом.

Татьяна, начав расстегивать блузку, смутилась:

– Отвернись, – потребовала девушка. Потом добавила: – И не вздумай подглядывать!

С чего это она? Вроде, видел я капитанскую дочку в костюме Евы.

– Очень надо, – фыркнул я на всякий случай.

За моей спиной раздался всплеск воды.

– Ух ты, здорово! – завопила Танька, и я невольно обернулся на голос.

Посмотрев на девушку одним глазком – да и чего там увидишь, в воде-то? – невольно залюбовался. А ведь хороша, чертовка!

При виде обнаженной красавицы, невольно полезли разные ассоциации. Отчего-то вначале в голову полез Петров-Водкин с его купающимся конем, хотя девушка не напоминала ни мальчишку, ни, тем более, коня. Верно говорят, что настоящий художник способен уловить настроение, выразить идею, а образ – дело десятое.

Засмотревшись, как грациозно плавает Татьяна Михайловна, я невольно вспомнил рассказ, читанный в бытность мою переплетчиком Архангельской библиотеки. Написал его, сколько помню, восходящая звезда русской литературы, хорунжий Иванаев. Хотя, сколько ему в хорунжиях-то ходить? Вроде, есаул. Иванаев, описывавший быт и нравы казаков, вывел их родословную от скифов, среди которых имелись женщины-воительницы, ставшие прототипами амазонок. Так вот, юные девы купали своих коней в Днепре, и горе мужчинам, увидевших их обнаженными. В оленей, как древнегреческая Артемида, они их не превращали, но надо полагать, по рогам давали!

– Э, товарищ начальник, хватит на мои титьки пялиться, – возмутилась Татьяна, принимаясь нарезать круги по воде. – Вылезу, убью!

А ведь убьет. Эта может. А не убьет, так покалечит.

Но слаб человек, и я, скорее всего, согласился бы быть убитым, но глаз от купающейся девушки отвести не мог. Впрочем, может, я еще и успею сбежать?

Но скоро понял, что не я один любуюсь обнаженной красавицей. Недалеко слегка шевелились кусты, словно там устроился какой-нибудь зверь. Но звери в этих краях водились лишь во времена скифов, так что, скорее всего, там устроил лежку человек. Поначалу я хотел просто-напросто туда пальнуть и даже полез за браунингом, но передумал. А если там притаился подросток? Конечно, подглядывать некрасиво, но и убивать за это не стоит. Потому, поискав на бережке подходящий камушек, кинул его в кусты. Судя по возмущенному воплю и матюгам, попал.

– Сюда выходите, – потребовал я, на всякий случай нащупывая в кармане браунинг.

Ломая кусты наружу вылезли два молодых мужика. Судя по одежде – картузы, рубахи перехваченные поясом, да еще и сапоги, градские обыватели или ремесленники, успевшие принять «на грудь» грамм по двести, а то и по триста. Один, в которого я и попал камушком, поздоровше, второй поменьше, да и помладше. Интересно, а почему они не в армии?

– Вуайеристы, что ли? – поинтересовался я.

– Чаво? – скривился тот, что поздоровше.

– Те, кому своя жена не дает, так они за чужими бабами подглядывают, да онанируют, – любезно пояснил я.

Понимаю, что всякие умники сейчас начнут бросать в меня тапки – мол, «вуайеризм» – это явление, слабо поддающееся психологическому объяснению, неконтролируемое и все прочее. Но мы люди простые, объясняем, как есть.

– Кто это онанирует? – возмутился мелкий и принялся накручивать здорового. – Федь, а он нас онанистами обозвал.

Ишь, а этот еще и провокатор, оказывается. Но здоровый, несмотря на хмель, оказался не таким дураком, как выглядел, и на подначку мелкого товарища не пошел, понимая, что с человеком в военной форме и, возможно, с оружием лучше не связываться. Стало быть, выпил парень еще немного.

– Значит его зовут Федя, а тебя как? – строго посмотрел я на мелкого, а потом поинтересовался. – Почему за бабами подсматриваете, а не в Красной армии?

– А твое какое собачье дело? – нелюбезно ответил мне Федя.

– А я сейчас вас в чека сдам как дезертиров, – пообещал я. Видя, что парни были готовы дать стрекача, рявкнул на них: – Ну-ка, стоять!

– Так чего в чека-то сразу? – заголосил мелкий. – Мы с Федькой от службы вчистую освобождены. У меня в кишках кила, у него плоскостопие. Нельзя нам в армию.

Наверное, я бы сейчас позволил парням уйти, но им не повезло. Федя, продолжая таращиться на обнаженную женщину в реке, сказал что-то – вот, мол, бабенка смазливая, все при ней. Я бы ему даже и морду не стал бить, но моя боевая подруга считала иначе.

Татьяна молча вышла из воды. Мне бы полюбоваться, написать какое-нибудь сравнение – мол, как Афродита, из пены морской, но нет, дочь кавторанга выходила из Днепра, словно разъяренная фурия. От ее появления даже мне стало не по себе. Не удосужившись накинуть на себя хоть что-нибудь, подошла к Феде и неласково спросила:

– Тебе что, дрочила-мудила, жизнь надоела?

Парень от такого оскорбления вскипел и сообщил девушке, что он о ней думает, и куда бы ей следовало пойти. Эх, ну есть же дураки на свете!

Татьяна ловко ударила матерщинника ногой в пах (мне даже послышался хруст, и я сморщился, из чувства мужской солидарности пожалев бедолагу), а когда тот завыл от боли и начал сгибаться, встретила его лицо коленкой. Вот теперь раздался уже явственный хруст сломанного носа.

Второй, выглядевший похилее, зачем-то вытащил из-за голенища нож.

– Да я тебя, курва московская, прирежу, – яростно заявил мастеровой, вставая в боевую позицию.

Видимо, сам себе он казался таким страшным. Пристрелить его, что ли? Нет, жалко дурака.

– Нож выбрось, – ласково попросил я и также ласково пообещал. – Или я его тебе в жопу засуну и проверну.

Парень замешкался, потому пришлось отобрать у него нож, а коли я что-то пообещал, надобно исполнять. И ходить бы «белобилетнику» с собственным ножом в заднице, но его спасла Татьяна.

– Володя, да ты чего, зверь что ли?

Вот те раз… Только что на моих глазах капитанская дочка изувечила человека не сделавшего ей ничего плохого, а тут ей жалко.

– Ладно, живи, – разрешил я, отпустив парня и отвешивая ему пинка для скорости. Тот отчего-то заревел и кинулся наутек, бросив своего приятеля.

Татьяна между тем склонилась около поверженного здоровяка, скрючившегося в позе эмбриона.

– Володя, ты как считаешь, он живой?

Интересно, кто у нас медик? Окинув критическим взглядом Татьяну Михайловну, заметил:

– Ты бы хоть юбку надела…

– Ой, – всполошилась Танька, кинувшись к одежде.

Вот с женщинами всегда так. Сначала делают, потом думают. Осмотрев парня, пришел к выводу: жив, на штанах уже расплылось мокрое пятно, прочухается, даже детей иметь сможет. И нос лишь разбит, а не сломан. А если парень уже материться начал, то точно – жив и почти здоров.

– Пойдем-ка на вокзал, воительница, – предложил я. – Нас, наверное, уже заждались.

– А с этим что? Может, с собой возьмем? Его бы врачу показать надо, – не унималась Татьяна.

Интересно, а кто его тащить станет? Нет уж, пусть лежит. Но чтобы утешить девушку, сказал:

– Ничего с ним не будет. Отлежится, проссытся…

– Фи, как ты грубо.

– Ну, прописается, – не стал я спорить.

Возвращаясь обратно, Таня смущенно сказала:

– Не знаю, чего это на меня нашло. Даже и не ожидала от себя.

– Бывает, – осторожно произнес я, раздумывая о том, что и сам могу как-нибудь попасться Татьяне под «горячую» ногу.