Последняя неделя лета (Квинт Лициний 2 - вбоквелл) (СИ) - Автор Неизвестен
Костя тут же оторвался от ее лица, жадно, поочередно, взасос, поцеловал соски. Не задерживаясь, он перешел на ложбинку между ними, перебирая кожу губами и целуя ее, начал спускаться вниз. При этом он, зацепив, украдкой, пальцами, трусики Томы, медленно и осторожно, со скоростью перемещения поцелуев, начал стягивать их вниз. Поцелуй в пупок, совпал с тем моментом, когда он окончательно снял с нее трусики, невесомо проведя ими ей под пятками. Томе же, было не до трусиков, она и не заметила, что они пропали с ее тела. Трусики Костя быстро сунул в карман, сам же, оторвался от ее живота, опустился на колени, взял руками ее колени, и мягко попытался их раздвинуть.
Колени Томы, потеряв на время связь с хозяйкой, с безразличием отнеслись к тому, что между них проскользнули Костины ладошки. Когда же, они ощутили, жар его ладоней, то испугавшись их, попытались отстраниться, и, доверчиво раскрылись.
Костя поднял медленно взгляд, и увидел то, о чем он уже давно и постоянно мечтал...
Увидел ее...
Всю...
Такой, какой он ее не видел никогда...
Его взгляд, скользил, впитывая, и намертво запечатлевая в памяти, все, каждую мелочь...
Доверчиво раскрывшиеся, слегка дрожащие, и, от этого, кажущиеся совсем беззащитными, колени.
Влажно блестевшую, гладкую, совсем не загорелую, кожу бедер.
Каштаново-золотистый пушок, почти воздушный, подчеркивающий нежность сходящихся внизу линий живота.
Ее живот, чуть припухлый, с мокрой складочкой, посередине. Часто и мелко дышащий, он непрерывно поднимался и опускался, замирая и сжимаясь, лишь, когда очередная дрожь пробегала по нему.
Ее груди, небольшие, так удобно умеющие улечься в руках, белые, беззащитные, которые хотелось, целовать и гладить. Ее небольшие сосочки, еще влажные и торчащие чуть-чуть в стороны.
Крохотные, каштановые, практически прозрачные волосики, на ее полу раскинутых руках, нервно сжимающих полы халата. У Кости, при виде их, как и тогда, в первый раз, на берегу, сжалось от нежности и защемило сердце.
Бешено бьющуюся жилку на ее шее.
Ее губы, распухшие, полуоткрытые, через которые прорывалось частое возбужденное дыхание.
Ее ушки, с капельками золота в мочках. Когда ее ушки вспыхнули, от его слов, там, на берегу, он сразу понял - эту девочку, он, не отдаст, никому и никогда.
Ушки, как и тогда, ярко алели. Впрочем, ярко, пятнами, пылало и все ее лицо.
Ее каштановые кудряшки, мокрые, беспорядочно разметавшиеся и прилипшие ко лбу, любимые настолько, что хотелось их перебирать пальчиками и целовать.
И, сразу под ними, ее глаза, полузакрытые, невидящие, глядящие куда-то внутрь себя.
Когда очередная дрожь, волной, прокатилась по ней, выгибая ее тело и закидывая голову назад, глаза испуганно закрылись. Потом, голова медленно возвратилась назад, и, еще более медленно, успокаиваясь, невидяще открылись глаза.
Тома почувствовала взгляд Кости. Глаза ее широко открылись, взгляд, испуганной бабочкой, выпорхнул наружу, и, там, на полпути, встретился с замершим взглядом Кости.
В отражении его взгляда она увидела себя. Мокрую, взъерошенную, обнаженную, вздрагивающую, в растерзанном халате, открывшую на показ то, что она готова была показать только будущему мужу.
С Томой случился приступ дежа вю. Хотя ситуация была невозможна в принципе, она что-то мучительно напоминала. Ее озарило, она вдруг, мысленно, перенеслась, во вчера, на остров. На нее сейчас, как и тогда, тем же взглядом хищника, загнавшим дичь, смотрел Костя. Только все было еще хуже...
И снова, как и тогда, огромное ведро стыда, холодным водопадом, со всего маху, врезалось ей в грудь, залило ее всю, погасив, как последнюю пробегающую, по телу, дрожь, так и вымывая все желания.
Она ойкнула, резко сжала ноги, вскочила, запахнула халат, ожесточенно завязала его дрожащими руками, и отпрянула от Кости в угол комнаты.
У Кости, от обиды и разочарования, задрожали губы...
- Уходи... если любишь, уходи... прямо сейчас... - голос у Томы дрожал и прерывался, - пожалуйста, ухо...
Договорить она не смогла. Вместо этого, громко и навзрыд, размазывая, непонятно откуда взявшиеся сопли, разрыдалась.
Лицо Кости запылало. Он хотелось броситься к Томе, обнять, успокоить, уложить на кровать, зацеловать, загладить всю, увидеть вновь ее доверчиво распахнутые глаза и колени...
Но, увидев, льющиеся из глаз, и, текущие по щекам, слезы, обреченно замер...
Глубоко вздохнул, успокаиваясь, и, помедлив, сказал:
- Хорошо, я уйду. Но, теперь, ты меня уже не забудешь никогда. Я, навсегда твой первый. Пусть не первый мужчина, но первый с кем ты ощутила себя женщиной. А я... Я буду любить тебя... всегда...
- Прощай, любимая...
Помедлив, он повернулся и побрел к двери. Когда был уже у самой двери, Тома опомнилась и окликнула:
- А трусы? Ну... они... у тебя же... отдай... пожалуйста.
Костя остановился, оглянулся и посмотрел на нее так, что Тома, защищаясь, прижала руки к груди.
Потом хмыкнул, превращаясь в себя прежнего, нахального и веселого:
- Не отдам. Это плата.
- За что?
- За цветы, за спасение, за любовь, за удовольствие... - а потом, опять погрустнев, добавил. - У меня же, на память о тебе, ничего нет...
Пауза затянулась...
Костя достал трусы из кармана, посмотрел на них, и, с сожалением, сказал:
-Ну, хорошо, меняю на поцелуй...
Тома, прикусив губу, вдруг повернулась, порылась в полусобранном чемодане, и достала своего плюшевого мишку. Того мишку, с которым ложилась спать уже много лет. Мишку, которого, давным-давно, подарила ей Яся.
- На, возьми, - поколебавшись, не поднимая глаз, но, не забыв ловко выдернуть трусы, протянула его Косте. Помолчала и добавила:
- Я приеду еще... - и, первый раз, после того, как вскочила с постели, боязливо взглянула ему в глаза.
Костя вспыхнул как лампочка. В его глазах заплескалось неприкрытое счастье.
Тома почувствовала, что счастье, не удержалось в глазах Кости, оно выплеснулось оттуда и, теперь, затапливает уже ее душу.
Она почувствовала, что, еще немного, и она не удержится. Она прижмется к нему, утонет в его жадных объятьях, и тогда, то, что чуть было, не произошло, обязательно случится...
Поэтому, на зажегшийся, было, надеждой, взгляд Кости, она отрицательно покачала головой, быстро клюнула его в щеку, развернула, и решительно вытолкала из комнаты...
Когда Яся вернулась от бабы Мани, собираясь хвастаться двумя длинными связками сушеных бычков, нанизыванием которых она сама занималась, то застала Тому, стоящей посреди спальни, и неподвижно глядящей в окно...
- Вот это да! - восхищенно произнесла Яся, оглядывая засыпанную цветами комнату, - Все видела, а такого не видела! Что случилось? - тут же перешла она от восхищения к беспокойству. Подошла и стала осматривать Тому.
- Боже, да ты заплаканная вся! Что случилось? Этот ведь приходил? Он цветы натащил? Убью, если он тебя обидел!
- Не надо его убивать, - очнувшись, прошептала Тома, - он хороший... и он любит меня...
- И я люблю его... - добавила, и зашмыгала носом.
- Он что с тобой сделал? - продолжала допрашивать Яся и, с ужасом, добавила, - У вас было? Он воспользовался?
- Мы прощались. И да, мы целовались, - уловив недоверчивый взгляд Яси, твердо добавила, - только целовались! - и покраснела, ощутив, что стоит в халате, одетом на голое тело.
К ее удивлению, Яся это не заметила.
Понедельник , 29 августа 1977 г, утро
Колеса поезда мерно отстукивали последние километры до Ленинграда.
Одинокая чаинка плавала в давно остывшем, но так и не тронутом, стакане с чаем. Тома, как и всю дорогу, неподвижно смотрела в пролетающие мимо дома, но взгляд ее за них не зацеплялся, а смотрел, в какую-то, видимую только ей, точку.
Яся сидела рядом, придвинувшись к ней плечом, и нежно, одной рукой, гладила безвольную руку Томы, лежащую на ее коленке. Второй же обнимала ее за талию. Напротив них, на соседнем сидении, лежало уже сложенное и подготовленное к сдаче белье и свернутые матрацы.
