Роман Буревой - Боги слепнут

Дверь распахнулась. И за дверью – тьма. Из тьмы шагнул в комнату человек.

Шагнул и остановился, глядя прямо перед собой. Гимп вгляделся. Казалось, он знает гостя. Знает, но не может узнать.

Гимп постарался принять позу как можно более исполненную достоинства.

– Неужели не рад меня видеть? – гость раздвинул губы в улыбке. При этом он смотрел куда-то мимо Гимпа. Неужели тоже слеп? Нет, не тоже. Гимп-то видит.

– Кто ты? – спросил Гимп шёпотом.

– Гюн, бывший гений знаменитого гладиатора и бога по совместительству, – отвечал гость. Сейчас он совершенно не походил на Вера. Разве что ростом и атлетическим сложением. Лицо его сделалось бесформенным – нос, рот, лоб едва угадывались в мясной глыбе, что венчала мощную шею. Надо же, какая перемена…

– А я рад тебя видеть, – продолжал Гюн. – Ты наконец вступишь в наши ряды.

– В чьи ряды? – спросил Гимп. Язык перекатывался по зубам, как кусок недожаренного мяса.

– В ряды исполнителей желаний.

– Вы исполняете желания? Как прежде? – подивился Гимп. И какая-то жалкая надежда, вопреки всякой логике, шевельнулась в его душе. Будто сросшееся в бесформенный ком лицо Гюна не служило красноречивым предостережением само по себе.

– Ну, не совсем как прежде. Несколько иначе. Но мы опять служим людям.

Разве это не призвание гениев – служить людям? Служить Империи? – Гюн лгал, но Гимп пока не мог понять, в чем ложь.

– И ради этой службы надо устраивать ловушки? – Гений Империи позволил себе быть ироничным.

– Мы хотим собраться вместе. Многим плохо, я хочу им помочь. Ты когда-то предал нас, – Гюн сделал значительную паузу. – Но мы тебя прощаем.

Гимп наконец встал, но ноги тут же подкосились, и он вновь опустился на ложе.

– Скоро ты увидишь, как исполняются желания, – пообещал Гюн.

– Вы исполняете желания без помощи богов? – удивился Гимп. – Но как?

– Гении должны быть вместе. И ты нам нужен…

– Что я должен делать?

– Ничего. Просто быть с нами. Когда-то Гюн был гением бога. Но гений бога – это ещё не бог. Так же как гений власти – отнюдь не власть.

"К чему этот дурацкий разговор ни о чем? Пустая болтовня… Одни слова.

Чего хочет Гюн?"

Гимпу наконец удалось подняться. Он стоял, держась за стену. Слабость тела бесила. Как хорошо было прежде. Надоело – сбросил тело. Захотел – вновь надел, как тунику. «А вдруг я точно так же изменился…» – подумал Гимп, глядя на Гюна. У него возникло непреодолимое желание ощупать своё лицо. Но он сделал усилие и сдержался.

– Нельзя ли посмотреться в зеркало? – спросил он как можно непринуждённее. – Столько времени не видел своей оболочки.

– Зеркало там, на стене. – Гюн сделал неопределённый жест.

Серая поверхность потускневшего зеркала занимала узкую полоску между двумя фресками.

Гимп шагнул к зеркалу и всмотрелся. Он тоже изменился. Сильно. Но совершенно иначе, нежели Гюн. Все брутальное, мощное исчезло, осталось утончённое измученное лицо аскета. Гимп стремительно менялся. Но Империя не менялась, как прежде, вместе с ним.

– А кто там за стеной? – спросил Гимп. – Он все время говорил «Андабат».

Кого тебе ещё удалось пленить, какого гения?

– За стеной никого нет.

– Но я его слышу.

– Тебе кажется.

– И все же…

– Будь как дома. Ведь тебе нравится вновь видеть?

– Как вы вернули мне зрение?

– Ну, не совсем вернули, – странно усмехнулся Гюн.

– Радиация? – содрогнулся Гимп.

– Нет. Один из гениев подобрал этот свет для тебя.

– Гений слепоты? – через силу засмеялся Гимп.

– Гений смерти. Он устроил уютную спаленку.

– Получается, за дверью я ничего не увижу? А ты?

– А я вижу весь мир. – Гюн на ощупь двинулся к двери.

Ничего, скоро явится Курций и накроет всю шайку.

Или не появится? Вдруг затея не удалась?! Ариетта не смогла… Жучок-чудачок, бывший гений, испугался и удрал. Самому придётся выбираться. Легко сказать – выбираться. Просто так Гимпа не отпустят. Бывший гений Империи нужен Гюну. Очень. Вот только зачем? И этот свет… Надо же, какая забота!

– Неплохо бы перекусить, – заметил Гимп.

– Сейчас тебе принесут еду, – пообещал Гюк и нырнул в непроглядную черноту. Вместо него из тьмы тут же вынырнул юноша, одетый в чёрное. Человек, не гений. В руках он держал поднос. Нехитрая трапеза: кувшин вина, хлеб, яйца. Человек, так же как и Гюн, ничего не видел в комнате Гимпа и дорогу себе освещал фонариком. Его луч казался гению Империи чёрным клинком. Гимп взял кувшин в руки, подержал. Странно одновременно ощущать что-то пальцами и видеть. Как будто совершаешь что-то лишнее. Как будто мир давит на тебя слишком избыточно.

– Хорошее вино? – спросил Гимп. Мальчишка не ответил. Гимп глотнул прямо из кувшина. – Сносное. А ты, надо полагать, немой?

– Нет. – Мальчишка поставил поднос на стол.

– Тогда почему молчишь?

– С гениями лучше не разговаривать.

– Почему?

– Опасно, – нехотя отвечал парнишка.

– Это почему же опасно? – Гимп расправил плечи. Откинулся назад и глянул свысока. Преобразился. На мгновение сделался прежним – опекуном Империи, олицетворением её власти. – Так почему же? – настаивал Гимп.

– Вдруг я что-нибудь пожелаю, а ты исполнишь…

Гимп расхохотался.

– Этой власти у нас больше нет.

– Как же! – недоверчиво пожал плечами паренёк. – Вот Понтий пожелал, чтобы Элий не возвращался из Месопотамии, и Цезарь погиб.

– Это всего лишь совпадение.

– Совпадений не бывает. Сосед мне показал письмо: просил, чтобы наш дом сожгли. И через семь дней мы стали погорельцами. Теперь мать с сестрой ютятся на вилле патрона в одной комнатушке.

– Письмо? Кому?

– Неважно. Ешь. Вы, гении, и не такое человеку устроить можете.

Гимп рассмеялся через силу, хотя смеяться ему не хотелось.

– А ты тоже желаешь что-нибудь в этом роде – убить, сжечь? И боишься своих желаний?

Парнишка направил Гимпу в лицо луч фонарика, и глаза гения мгновенно залила тьма.

– Я ничего не желаю.

Луч фонарика метнулся в сторону. Зрение вернулось.

– А если пожелать кому-нибудь удачи, сбудется?

– Не пробовал.

– А ты попробуй.

– Мне некому желать такое. Мой отец погиб в Месопотамии, – юный тюремщик повернулся к гению Империи спиной.

Когда дверь отворилась, Гимп разглядел за нею опять только черноту. Гимп рванулся следом. Но прежде чем шагнуть в чернильную тьму, Гимп обернулся и широко распахнул глаза, вбирая частичку света из комнаты и пряча её под веками. Он плотно зажмурился. И очутившись за спиной юного тюремщика, поднял веки. Но увидел не коридор, не плечи и затылок юноши, а город на фоне гор, кирпичную зубчатую стену и вспышку, которая поглотила все – и город, и стену, и горы. Гимп закричал. Ему казалось, что увиденный свет выжигает глаза, и из пустых глазниц сейчас покатятся кровавые слезы.

– Андабат… – сказал равнодушный голос где-то рядом.

Глава 8

Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Состояние Августы пока без изменений. Врачи не могут определить причину её болезни».

«Вчера закончились Римские игры. Победителем объявлен Авреол. Он принёс счастливчикам, поставившим на него, более двадцати миллионов сестерциев в сумме».

Порции было тошно. Но ведь она не знала, что Тиберия изувечат на самом деле. Прежде такое запрещалось цензорами – нельзя было желать никому вреда… И она… как бы в шутку… то есть не в шутку, а, так сказать, в сердцах… То есть она хотела, чтобы Тиберий… споткнулся, разбил колено… или… Но сломать ноги! Нет, она не сама лично… сама бы она ни за что не смогла такое устроить. Чисто физически не смогла бы. Виноваты те мерзавцы, что изувечили старика. Мерзавцы! Порция повторила это слово раз сорок, прежде чем добралась до редакции «Первооткрывателя». А сквозь плёнку ужаса прорывалось: а если бы старик не измывался над Порцией, то не попал бы в беду… за дело наказан, за дело! Пусть и чересчур сурово, но все равно. Сам виноват.

«Да, да, сам виноват!» Порции сделалось немного легче.

Ведь как он над нею измывался! И Элий тоже поступил несправедливо. А что же прикажете ей делать? Терпеливо сносить незаслуженные удары? Но почему? За что? Разве мало она перенесла в жизни? Замужество длиною в пять дней и бесконечное вдовство. Работа урывками, мизерная зарплата. Хозяева, то наглые, то равнодушные. И эти вечные предложения прийти то на дом, то в гостиницу. То брошенные мимоходом, то настойчивые. Одни можно игнорировать, от других невозможно отказаться. Жизнь, липкая, как перезревшая груша, над которой рой мух и ос. Хлеб, вино, не выученные уроки сына, кофе, долги и повсюду сор. Где взять деньги на квартплату… кончился тюбик помады… Деньги патрона украли из сумочки в поезде… Постоянные боли в боку. Левая нога плохо сгибается. Нет денег на хорошего медика. А городской архиятер не слушает жалобы и строчит рецепты на тысячи сестерциев. Старость маячит у порога. А из-за плеча её выглядывает мерзкая рожа Одиночества и строит паскудные гримасы. И после этого всего Тиберий смел издеваться над нею! А Элий выгнал, потому что она захотела жить чуточку лучше. Она отомстила. Никто не смеет её ни в чем обвинять. Да, не смеет… Но почему же так тошно?