Станислав Смакотин - Цусимский синдром
– Дайте сюда! – высокомерно протягивает руку.
Даю. Несколько секунд тот вертит его, рассматривая со всех сторон. Не найдя ничего сверхнеобычного, не отдает обратно, положив поверх бумаг. Затем, кряхтя, усаживается на свое место.
Ну вот зачем тебе он, а? Разбирать станешь? На «Камчатку» отдашь мастеровым, чтобы вынесли, так сказать, «вердиктъ»?.. И что они скажут?.. Шайтан-машина-де?..
Неожиданно Рожественский властно указывает на диван:
– Садитесь.
Садитесь?! Вот это поворот! Что это с тобой? Поверил наконец? Про суд чести-то я зря ляпнул, наверное. Хотя… Гляди ты, как зацепило! Чайку не предложишь?
Мы с Матавкиным тесно усаживаемся рядом. Острое колено врача упирается в ногу и напряжено, будто высечено из камня.
Адмирал вновь листает страницы паспорта, останавливаясь почти на каждой. Подносит к глазам, разглядывая на свет. «На зуб его еще попробуй… – невесело думается мне. – Хотя… В иллюминатор не выкинул, и на том спасибо. Впрочем, в Россию-матушку у меня теперь путь один, так что…»
– Предположим, я вам поверю. – Флотоводец откладывает злосчастное удостоверение, так и не попробовав на зуб. – Хоть и звучат ваши слова весьма фантастично и неправдоподобно. – Наливает воды, выпивая одним махом. Отставляет стакан в сторону, упирая в меня тяжелый взгляд. – Послушаем, что вы расскажете. А вы, Аполлоний Михайлович, садитесь сюда и записывайте! – указывает на стул.
Матавкин срывается, усаживаясь с краю стола.
Прям вот все-все тебе рассказать? Включая полет Гагарина и атомную бомбу? А на закуску про авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов», чтобы ты от зависти тут же крякнулся? Обойдешься. Кто тогда эскадру во Владик поведет?!
– Господин адмирал, разрешите одну просьбу перед тем, как я начну рассказ? – вкладываю в голос все свое обаяние. Оно у меня от природы так себе, но тут уж чем богаты. Сойдет и так.
Получаю в ответ сдержанный кивок. «Похоже, упоминание «суда чести», да еще при подчиненном, не забыто. И вряд ли вообще забудется когда-либо…»
– Господин адмирал, позвольте мне рассказывать исключительно о будущем сражении и том, что с ним связано. – Во рту сухо. Эх, водички бы из графинчика хлебнуть… – А про историю ближайших ста лет по возможности умалчивать? – Облизываю пересохшие губы.
Матавкин макает перо, начиная записывать. «Эй, ты чего, полный протокол ведешь? Это ведь личная просьба!..»
Лицо Рожественского непроницаемо. С эмоциями он справился достаточно быстро, и сейчас на меня глядит властный карьерист. Дослужившийся до высших чинов, между прочим…
– Сейчас меня интересует исключительно предстоящее сражение, господин… – вопросительный взгляд на Матавкина.
– Смирнов, – поднимает тот голову, за долю секунды успевая подмигнуть и едва заметно улыбнуться. Робко, лишь уголком губ.
На душе ощутимо легчает. Хоть невелика поддержка, но приходит весьма вовремя.
– Господин Смирнов. – Адмирал кивает. – Кстати, забыл спросить: вы дворянин? Ваш чин?
Мм… Что тебе на это сказать? Прадеды мои из раскулаченных… В бархатной книге не числились. Крестьяне мы! А про чин гражданский…
– Зиновий Петрович, в будущей России табель о рангах упразднена. Как и… – Прикусываю язык. Про ликвидацию дворянства как класса я, пожалуй, смолчу. Мало ли! – Как и чины! – невпопад заканчиваю я.
Бред сморозил, чины-то у нас есть! Ты меня ловишь, что ли? Первый же вопрос, и сразу про будущее? Просил ведь русским языком: не надо!
Взгляд Рожественского бесстрастен. Кивает:
– Перейдем к сражению.
Ладно, сам напросился. Слушай же теперь про свое Ватерлоо, глава эскадры! Впрочем, до битвы народов Цусиме далеко, так что сравнение – так себе. Скорее уж бегство французов из Москвы…
Набрав полные легкие, начинаю:
– Днем, четырнадцатого мая сего года, господин адмирал, Вторая Тихоокеанская эскадра встретится с японским флотом в Цусимском проливе. Произойдет это примерно в обед…
Конечно же я волнуюсь. А кто не переживал бы, окажись на моем месте? Полный идиот разве. Это, простите, не ко мне… Поэтому, излагая, я безбожно путаюсь в деталях и названиях. Впрочем, Рожественского мои эмоции волнуют мало. У него своих тараканов предостаточно.
В процессе описания последовательной гибели новейших броненосцев его лицо несколько раз меняет цвет. От пепельно-серого, бледного до пунцового, со вздувшимися на лбу синими прожилками… И – вновь по кругу. В такие минуты мне кажется, что через секунду-другую вот-вот – и он просто взорвется. Наблюдать за этими пертурбациями даже мне, со стороны, весьма жутко. Можно лишь догадываться, какого масштаба бури и величины цунами бушуют в душе этого гордого человека… К его чести, он почти не перебивает, каждый раз умудряясь взять себя в руки. Лишь однажды не выдержав, когда речь заходит о сдаче эскадры в плен. В частности, на моменте поднятия вражеского флага.
– Японский флаг?.. Сами подняли?! – все-таки взрывается он. – Не верю! – Адмирал резво вскакивает, позабыв о подагре. – Не было подобного в истории русского флота!.. – нервно расхаживает он по каюте. Исписавший несколько листов Матавкин, кажется, тоже не может представить подобного. Ему я, кстати, об этом не упоминал.
Веришь, не веришь… Факт остается фактом, товарищ Рожественский. Вопрос к коллеге Небогатову, не мне.
– Не было и не… – Разъяренный Рожественский замолкает, опомнившись.
Не будет, хотел ты сказать? Еще как будет! Если меня не станешь слушать. Так что садись на место и сопи в тряпочку, флотоводец. Я сейчас главный!
Словно прочтя мои мысли, тот, как-то сразу сникнув, вновь превращается в разбитого старика. Минуту назад здесь рычал разъяренный тигр, теперь за стол усаживается пожилой избитый пес…
– Продолжайте, слушаю вас…
Чего? Слушаешь меня?.. Как быстро все меняется… Ну, раз слушаешь, держи напоследок.
Не моргнув глазом, описываю пленение эскадры вкупе с политическими последствиями для всей империи. На закуску не забыв упомянуть трогательный эпизод посещения адмиралом Того в больничной палате, собственно, самого виновника торжества. С цветами и бережным участием в дальнейшей судьбе. Видел такую японскую гравюру, ага… На просторах интернета… К моему удивлению, сей убийственный факт у будущего пациента реакции уже не вызывает, и он тупо смотрит в стол. «Не переборщил я напоследок? Дедушка, ты в порядке?»
Дед еще вполне жив. Рано я его хоронил. Поднимает глаза, с усилием спрашивая:
– Каковы японские потери?
Да уж… Вечер у тебя выдался так себе, господин Рожественский… Японские потери ему подавай… Нет их почти!..
– Кажется, три миноносца. Один именной, остальные номерные. Да и то… – Делаю паузу, вспоминая. – Один погиб от столкновения со своим кораблем. Все три утонули ночью, во время минных атак с четырнадцатого на пятнадцатое. Из броненосцев – самые большие повреждения будут у «Микасы», потому что в начале боя вы прикажете сосредоточить огонь на нем. Но – не критичные, останется на плаву… Адмирал Того будет именно там, – добавляю я.
А вот это уже посильнее больничной палаты с букетом. Действительно, каково боевому адмиралу слышать, как мало того что он проиграет подчистую все, что можно, так еще и никого не утопит при этом?!
В каюте гробовая тишина. Кажется, даже машины броненосца застопорились, мрачно негодуя: «И вот для этого мы преодолели полмира? Чтобы вот так?.. Никого?!»
Матавкин сидит, обхватив руками голову. Позабыв о субординации, водит остекленевшим взглядом по исписанным листам. Адмирал молчит не шевелясь, глаза направлены в никуда.
Что-то я… Вновь сентиментальность, и откуда только она берется? Становится почему-то очень жаль этих двоих. Особенно, конечно, Матавкина, но и Рожественского в том числе. Вспоминаю, как на судебном процессе вроде бы старался взять вину на себя… Требуя себе смертной казни и отчаянно выгораживая подчиненных. Опять же – провел разношерстную эскадру по всей планете, не потеряв ни одной боевой единицы… Бесконечные погрузки угля, изматывающая жара, ожидание минных атак по ночам. Гулльский инцидент… В котором далеко не все так чисто, как описал Новиков… И для чего? Дабы бесславно утопить ее у берегов Японии? Опозорившись на весь белый свет…
– Можно воды? – нарушаю я молчание.
Угрюмый кивок в ответ.
Стакан на столе лишь один, но мне уже без разницы. Наливаю из графина прямо в адмиральский, осушаю залпом. Теплая жидкость не несет облегчения, и я повторяю попытку. В голове немного проясняется.
Ладно, хватит их убивать… Пора о хорошем. То есть о том, что еще можно предпринять.
– Господин адмирал… – звучно ставлю я стакан на поднос. Звон заставляет того вздрогнуть. – Поражение весьма подробно разобрано будущими историками, и основные причины я смогу назвать прямо сейчас.
