Святослав Логинов - Россия за облаком
– Нонеча, ваше благородие, беглых нету, а что в нетях сказался, то сами посудите, при разделе земли мне такое охвостье досталось, что как есть сгинул бы. Вот и подался на отхожие промыслы.
– Ты, я вижу, шибко грамотный! Мнения вздумал иметь! Сейчас посажу в холодную – мигом отучишься рассуждать. На заработки ходить – дело дозволенное, ежели его по закону исполнять. А ты разрешение выправил? Отпускное свидетельство у тебя есть?
– Вот и я о том, ваше благородие. Мне бы пачпорт выправить.
– Сразу так и паспорт? А ты о своём барине подумал? Ты перед ним – временнообязанный.
– Так ведь землицу мою мир забрал. Значит, и все повинности забрал.
– Что-то ты много понимаешь. Я всегда говорил, что в мужицкой грамоте самая крамола и есть. А ты подумал, сколько паспорт денег стоит? Бумага гербовая и печать!
– Так ведь я, ваше благородие, со всей охотой! – Платон добавил ещё два серебряных рубля.
– Что ты бренчишь своими копейками? Ты вдумайся, это же паспорт! Слово французское, значит – ходи, где захочешь! За такое и тысячу рублей отдать не жалко. Вот, скажем, выправить свидетельство купца первой гильдии, знаешь, сколько стоит? Страшенных денег! А ты три рубля суёшь.
– Так ведь нету больше.
– Ладно, снизойду к твоей скудости. Плати десять рублей, и будет тебе паспорт.
– Смилуйтесь, ваше благородие! Откуль у меня такие деньжищи? Свят крест, нету больше! Хоть бы и в бурлаки податься, за лето больше трёх рублей не выколотишь.
– Выколотил, однако, – заметил становой. – В общем так, покуда я тебя отпускаю, а ты на неделе приедешь и недостачу привезёшь. Да не вздумай обмануть, хожалые твою личность теперь хорошо различают. В самый раз в холодную загремишь, а там – этапом к месту жительства!
– Премного благодарен, ваше благородие! А покуда, снизойдите к нашей скудости, позвольте поклониться овсишком. Овёс у меня, по нонешнему времени, годячий. А вы уж позвольте, пока денег не наскребу, без билета торговать.
– Ладно, ладно, – раздобрев отмахивался становой. – Будет тебе… Я же не мазепа какой, людскую нужду понимаю. Ейкин, где ты там запропастился? Сходишь вот с ним ко мне домой, покажешь, куда овёс ссыпать. Ну всё, ступайте с богом, у меня ещё дел непочатый край.
Горислав Борисович ожидал Платона в Ефимкове у кума Матвея. В этот раз они приехали вдвоём, Фектя не могла слишком часто бросать хозяйство на немощных соседок. Сначала Горислав Борисович беседовал с Чюдоем, потом читал захваченную из дома книгу, наконец начал волноваться.
Платон вернулся поздно, без товара и денег. На расспросы ответил угрюмо:
– Хожалые меня схватили. Насилу откупился, а то засадили бы в кутузку, что тогда?
– Чем ты так провинился?
– Признал меня кто-то на базаре, что я нетошный, самовольно из деревни ушёл. Это в Ефимках у меня документы в порядке, и на Фектю, и на детей, а тута я беспачпортный.
– И что теперь?
– А ничего. Привезу становому денег, и он мне пачпорт выпишет. Десять рублей требует. Три рубля я ему отдал, так ведь он, наверное, заново весь червонец захочет. У их благородий память хромая. Хороша она только ежели им должны. А что уже дадено, о том память мигом отшибает. Но зато хожалые пока что меня трогать не будут. А там расплачусь и стану человеком.
Горислав Борисович кивал, слушая Платоновы рассуждения… Становой, квартальный надзиратель, хожалые – экая экзотика! А приглядись, так по-нонешнему: начальник районного отделения, участковый, патрульные милиционеры. Как есть, ничто не меняется в России, кроме названий.
Шёл я по Невскому проспекту,Выражался по русскому диалекту.Тут подходит ко мне хожалый,Говорит: «В отделенье пожалуй!»
Если сравнить с известной песней:
Шёл я по проспекту Октября,Воздухом дышать было нельзя…
– много ли разницы наберётся? И там, и там требуют с рассказчика три рубля штрафу. А что касается названий, то догадайтесь с трёх раз без подсказки, как назывался проспект Двадцать Пятого Октября до семнадцатого года и как он называется сегодня?
Глава 4
Быстрее чужих детей растут только собственные года. Вроде бы только-только достиг заветной пенсии и, выражаясь словами почтальона Печкина, можно начинать жить, ан, годочки уже поднакопились, и понимаешь, что стал стариком. Здоровьишко уже не то, и от жизни хочется всё меньше и меньше. Потому, наверное, люди и умирают в конце концов, что им уже ничего не надо, а всего менее – жизни будущего века и загробного блаженства. Бабка Зина в последний год такой была: «Как подумаю, что на том свете опять что-то будет, так в дрожь и кидает! Нет уж, ну её, райскую жизнь, к бесу, зароют в земельку и буду себе лежать».
Выросли и чужие дети. Никита закончил десять классов и ушёл в армию. Горислав Борисович уговаривал парня поступать в институт; как-никак серебряная медаль получена. Сам себе удивлялся: вроде бы приводил Савостиных, чтобы они в деревне жили, а дошло до дела, сам же в город направляет. В институт Никита не захотел, напросился на службу в десантные войска. Мама его в детстве столько солдатской шапкой стращала, что поневоле захотелось эту шапку примерить.
Шурёнка после десятого класса пошла в экономический техникум. Какой уж из неё бухгалтер выйдет, Горислав Борисович не загадывал, с математикой у Шуры было не ахти, на одной старательности выезжала. Рядовому бухгалтеру, впрочем, большего и не надо. Зато техникум был поблизости, в райцентре, и общежитие имелось. Стояло общежитие неподалёку от новой церкви, где батюшка открыл воскресную школу для взрослых. Теперь всё чаще случалось, что Шурка не приезжала домой с пятничным автобусом, оставаясь на выходные в городе. Оно и понятно: автобус ходит дважды в неделю, вторник и пятница. В пятницу приедешь к родителям, значит, или понедельник прогуливай, или топай на занятия тридцать вёрст пешком. Хорошо, если кто знакомый едет, так подвезёт, а незнакомую попутку одинокой девчонке ловить опасно. С воскресной школой Шурка и на выходных оказывалась при деле: бухгалтерский учёт на буднях, а закон божий – для души.
Теперь уже не Феоктиста наставляла Шурку, а та учила мать:
– Ты сама подумай, что говоришь! Нет никакой Казанской божьей матери. Богоматерь у нас одна, а Казанская не богоматерь, а чудотворная икона!
– Пусть по-твоему будет, – соглашалась Фектя. – Чудотворная икона Казанской божьей матери.
Платон такими разговорами был недоволен.
– Девка у нас слишком богомольной задалась. Ей бы на гулянки да на посиделки, а она – богу молиться. Какие такие грехи отмаливает? Не нажила ещё грехов.
– Опомнись, Паля, что несёшь-то? Радоваться надо, что Шурёнка скромница. У других, сам небось знаешь, подолы драные, тут с этим строгости нет, не то что в прежние годы.
– Дура ты! – беззлобно внушал Платон. – Было бы ноне как в прежние годы, я бы Шурку давно замуж выдал. Ведь ей двадцатый год идёт. Засидится в девках – что тогда? Я на свадьбе гулять хочу. Вина пить нельзя, так я и тверёзый спляшу. Мне внуков охота потискать, чтобы целую охапку!
У самой Фекти после Миколки детей уже не было. Вроде и не старая, а от тяжёлых родов нутро повредилось, так что Фектя больше носить не могла. Врачиха из женской консультации утешала: мол, по нынешним временам и трое детей редкость, многодетная семья считается. Фектя соглашалась, а руки тосковали по малышам, которых можно нянькать, кормить, пеленать… Вся надежда оставалась, что внуки появятся, хотя дети внуками радовать не спешили. С Никитой понятно, он на службе, прежде солдатчины свадьбы не ладят. А Шура?.. Ведь и впрямь девке двадцатый год. У самой Фекти об эту пору уже Никита был, и Шурку ждала. Но Шура замуж не торопилась, словно не видела, что Миколка уже большой и мать скучает.
Миколке сравнялось двенадцать лет и, как водится среди младших сыновей, себя он считал умнее всего мира вообще, и родителей в особенности. Учился без особой старательности, перебиваясь с четвёрки на троечку, но в школе был на хорошем счету – двое старших Савостиных оставили по себе добрую память. Книгочеем в отличие от Никиты он не стал и, заходя в гости к соседу, предпочитал сидеть у телевизора. Родителей поругивал за скопидомство и отсталость. Телика у них нет, кассетник купили, но не той фирмы, да и вообще, кто сейчас кассетник слушает? Плеер нужен хороший, видак, комп…
– Где ты всё это в избе поставишь? – снисходительно спрашивал Горислав Борисович.
– Ага!.. Конечно, в избе не повернёшься. Все нормальные люди давно в городе живут, одни мы, как дураки, в Ефимках сидим.
– А ты знаешь, сколько квартира в городе стоит? Один квадратный метр дороже, чем весь ваш дом. Где ты такие деньги возьмёшь?
– Ну да, если сеном торговать, то и будешь век быкам хвосты крутить. А вот я бы привёз в Ефимково фонарик на фотодиодах и – прямо к царю! Он бы мне за него золота отсыпал – на сто квартир хватит.
