Александр Мазин - Место для битвы
Гости для виду поотнекивались немного – и согласились.
Все срасталось в лучшем виде.
* * *– Квасу дай,– лениво попросил Духарев.
Девка торопливо скатилась с ложа, черпнула ковшиком. Двумя руками поднесла посудину княжьему гостю… И тут же шмыгнула обратно, мужчине под бочок.
Серега с удовольствием напился холодного квасу и снова улегся, вытянулся поперек кровати, положив голову на теплый девкин живот. Да… Пуховые перины под льняными простынками – это не травка под попоной. А живой женский животик – это вам не седло.
Лихая оказалась девка. С виду тихонькая, скромница. А когда Серега взялся ее обрабатывать со всей искушенностью начала третьего тысячелетия, постельная подружка визжала и орала, как дюжина завидевших купца печенегов. Духарев же чувствовал себя этаким секс-демоном. Хотя понимал, что среди прочих здешних мужиков выделяется не потому, что немерено крут потрахаться, а потому, что никто из здешних, особенно воинов, бабским удовольствием не заморочивается. Бабе полагается радоваться уже от того, что герой баталий соизволил на нее взгромоздиться. Вот женщины, многие, были довольно искусны. Особенно те, кого привозили с востока. Но ценились они только… ценителями. И в стандарт местной красоты не вписывались. Мелки, чернявы, ни косы пшеничной, в руку толщиной, ни сисек четвертьпудовых, ни голоса зычного. Впрочем, теремные девки, вполне соответствующие местным понятиям, тоже дело знали. Собственно, для этого их и держали при гридницах. Надо сказать, что их блядская по сути профессия не считалась позорной. Многих потом и в младшие жены брали. Свой кадр, проверенный.
Умиротворенная девка перебирала пальчиками Серегины желтые кудри и что-то говорила.
Духарев в ее речи не вслушивался, полагая, что обычная болтовня. Пока не уловил случайно «нурман» и «убить». Тут Серега включился, словно поисковая система, «поймавшая» ключевое слово.
– Ну-ка, ну-ка…– проворчал он.– Повтори, еще разок, малышка!
Девка запнулась, перестала перебирать пальчиками… Но тут же протараторила бойко:
– Ой не ездил бы ты, витязь, завтри на охоту-ть!
– Это почему же?
– Я ж и говорю: Бьярка-нурман убить тя задумал.
– Откуда ты это знаешь? – Духарев взял в ладони румяное девкино личико.
– Птичка начирикала!
– Ой, не верти, моя радость! – строго произнес Духарев.– Начала песенку – так заканчивай. Не то я и рассердиться могу.
– Ай я глупая,– искренне запечалилась девка.– Пожалела молодца, а молодец…
– Ша! – оборвал причитания Духарев.– Я тебя разве обидел?
– Н-нет,– не слишком уверенно ответила подружка.
– Так говори, не бойся. Дальше моих ушей не уйдет. Слово варяга!
– Дружка моя слыхала, Бьярка с угром своим говорил, мол, завтри варяги с князем лесовать пойдут. И ладно будет, коли больший варяг с охоты не вернется. Еще сказал, за мертвого варяга кое-кто серебра насыплет – сколь в большой шлем войдет!
– Ишь ты! – удивился Духарев.– Неслабая премия.
– Чёй-то они задумали нехорошее,– наморщив лобик, сделала вывод девка.
– Да уж,– согласился Духарев.– А что это ты, красавица моя, обо мне так заботишься?
– А полюбился ты мне! – дерзко заявила девка. – И вот ей! – она погладила между ног.– А Бьярка… Он злой! И с татями дубравными знается! Вот!
– Ну-ка, ну-ка! – еще больше заинтересовался Духарев.– Уж не этих ли татей серебро за мою голову?
Девка испуганно прижала пальцы к губам.
Перепугалась не на шутку!
Духарев обнял ее, погладил по теплой нежной спинке.
– Не трясись,– проговорил он тихо.– Я ж сказал: дальше меня не уйдет.
– Ага…– обиженно протянула девка.– Вы-т уедете, а нурман меня замучит! Иль степнякам продаст!
– Шутишь?
– Как же! Я первая, что ль?
– Так ты разве не Князева? – удивился Духарев.
– Князева. Только князь, он против Бьярки слова не скажет. Бьярка к нему от Киева приставлен.
– Сколько ты всего знаешь! – похвалил Духарев.
– Дак мы ж… Нас же никто… Мы ж вроде вот как эта изложница[13]. От нас тайны не прячут. Только и защитить нас некому-у-у!
Девка всхлипнула.
Серега обнял ее покрепче.
– Если нурман и впрямь с разбойниками якшается, я его прищучу! – пообещал он.– Никакой киевский князь ему не поможет! А тебя с собой увезу, в Полоцк!
– Наложницей? – оживилась девка.
– Вольной. И денег дам.
– Сколько?
– Три гривны.
Сумма была немалая, но если выяснится, что девушка действительно спасла его жизнь…
– А почему в наложницы не возьмешь? – девка улыбнулась кокетливо.– Иль я тебе не понравилась?
– Жена не позволит,– честно ответил Духарев.– Ну, договорились?
– Угу. Слушай меня, витязь…
Устах спал. Рядом, свернувшись калачиком, спала блондиночка – светлая головка на широкой Устаховой груди. Запереть дверь на щеколду варяг не потрудился.
Духарев, переступив порог, помедлил немного… И разглядел, как рука Устаха медленно подползает к рукояти меча…
– Спокойно,– сказал Сергей.– Это я.
– А-а-а…
Устах не спросил, чего ради Духарев разбудил его среди ночи. Раз разбудил – значит, есть причина. Спихнул блондиночку, которая так и не проснулась, начал одеваться.
– Пошли ко мне,– сказал Духарев.– Есть новости.
Девка из «нумера» уже испарилась. Как ей и велено.
– Короче, так,– сказал Духарев.– Заправляют тут двое. Вожак разбойный и Бьярни. Один – тут, другой – в лесу, но и сюда наведываться не стесняется. Сам – из гридней. Не черниговский, но со здешними – накоротке.
– Откуда узнал?
– Оперативная информация.
– Чего-о?!
– Девка поведала.
– А-а-а…– Устах расслабился, на глазах теряя интерес.– Поверил девке!
– Поверил. И ты поверишь.
Надо, блин, ломать замшелые стереотипы.
– Брось,– лениво сказал Устах.– Обидел нурман девку, она и соврала. Слыхала, что мы с ними – на мечах, вот и наплела всякого.
– Наплела, значит? А не хочешь ли ты узнать, как зовут главного разбойничка?
– Ну?
– Свейни!
– И что с того?
– А ты припомни Смоленск. Как того десятника звали, нурмана, приятеля Хайнарова, с которым ты бился?
– Свейни,– ответил Устах.– Ну и что? Я тебе еще троих Свейни могу назвать. И все, заметь, нурманы[14]!
– Допустим,– Духарев ухмыльнулся.– Но, как я уже сказал, этот Свейни имеет наглость лично заявляться в здешний Детинец.
– В смелости ему не откажешь,– одобрил Устах.– И что же Рунольт, так его и привечает?
– А что Рунольт? На лбу ведь не написано, что разбойник. Так что особой смелости тут нет. Половина здешней дружины, сам же видел, обленилась просто позорно. А остальные, как я понимаю, в доле. Пляшут под дудку Бьярни. А нашего смоленского знакомца девка описала очень точно. Просто как живой перед глазами встал.
– Все равно не верю! – упрямо заявил Устах.– Чтобы из десятников княжьих – в разбойники? Не верю! Что приезжал сюда – может быть, а остальное…
– За мою голову между прочим, хорошие деньги посулили! Полный шелом серебра!
– Тоже от девки узнал?
– Так,– рассердился Духарев.– Устах, ты мне друг?
– Друг, конечно!
– Тогда поверь. Не девке, мне поверь: завтра, когда мы будем охотиться на кабана, кое-кто будет охотиться на нас. И мы с тобой, я и ты, должны быть начеку!
– Я всегда начеку,– флегматично ответил Устах. – Ты лучше выспись. Проку больше будет, чем бабью болтовню слушать. Не все бабы такие, как твоя Слада.
– Ага,– заметил Духарев.– Все-таки вспомнил, что и у женщин бывают мозги?
– Бывают.– Устах зевнул.– Только не у девок теремных.– Ладно, ты как хочешь, а я спать пошел,– и двинулся к дверям.
– Завтра увидим, кто прав! – крикнул вслед Духарев.
Вот ведь упрямец! Даже его своим неверием заразил!
* * *Конечно, до киевского или даже полоцкого охотничьего великолепия черниговскому Рунольту было далеко. Но воздух так же звенел от собачьего лая, алели флажки, рычали рога доезжачих, горячили коней охотники в легких круглых шлемах. Собачки у Рунольта были разномастные, в основном гончие. Еще – четверка тяжелых лохматых волкодавов в стальных ошейниках и несколько борзых, которых можно было бы и не брать. От борзых в чащобе проку ноль.
Ехали сначала трактом, потом свернули на скошенные поля.
У леса остановились.
Князь черниговский, уже промочивший горло, восседал на могучем жеребце, зычно раздавал команды загонщикам, определял, кому куда встать.
Два самых перспективных места были отданы гостям.
Сереге очень не хотелось отделяться от Устаха, но протестовать тоже было нельзя. Еще не хватало, чтобы в трусости обвинили.
В напарники Сереге князь определил лучшего своего боярина, Бьярни. Скорее всего, по просьбе самого нурмана.
