Борис Давыдов - Московит-2
Глава 16
– О господи… За что же мне такое счастье? – тихо всхлипнула Анжела, припав мокрой щекой к моей груди.
– Сам не знаю! – с шутливой нежностью отозвался я, поглаживая растрепавшуюся золотисто-медовую шевелюру жены. Ну, прямо шелк, текущий между пальцев, пришла вдруг мысль на ум, и я даже немного испугался: что-то слишком сентиментальным становлюсь… А-а-а, ладно! Молодожену это простительно. – Наверное, все-таки есть за что…
– Самодовольный, самоуверенный, как все мужики! – тут же с притворным возмущением фыркнула моя ненаглядная блондинка. Или, может, не с притворным… Разбираться времени не было. Да и желания, честно говоря, тоже. Вот другое желание вновь нарастало, причем со скоростью, удивившей меня самого.
«Гляди-ка, отставник, а потенция, как у первогодка!» – тут же влез ехидный голос. И услышав мысленное направление, по которому ему следовало убраться, искренне изумился: «Э-э-э… Ты уверен, что именно туда?! Я вам не помешаю?..»
Теперь уже я не был в этом уверен. Но менять вводную было поздно. Поскольку, ощутив оное «нарастание», к делу подключилась Анжела, моментально забывшая про мою самоуверенность и самодовольство… Ох, хотел бы я посмотреть на тех идиотов, которые искренне уверены, что блондинки холоднее брюнеток! Любимая моя, ненаглядная, ненасытная-я-я…
Потом, когда мы снова тяжело дышали, восстанавливая дыхание – точнее, я-то его восстановил очень быстро, но ведь в XXI веке было равноправие, так что польстим немного слабому полу, – мысль «за что мне такое счастье?» пришла уже в мою голову. Ответа я не знал. Но зато очень хорошо понимал одно: если Анжеле будет грозить опасность, вырву глотку кому угодно. Глаза выдавлю, шею сломаю. Хоть пресветлому князю Иеремии. Невзирая на последствия.
– А ведь ты, мой любимый, двоеженец… – с приторной укоризной выдохнула женушка, снова укладываясь разгоряченной щечкой мне на грудь. – Ведь не развелся же, правильно? И не стыдно?
– Не-а! – совершенно искренне отозвался я.
– Бессовестный! – это слово прозвучало с такой игривой нежностью, что организм чуть снова не отреагировал должным образом. Но, немного подумав, решил все же передохнуть.
«Правильно, рассчитывай силы! – снова не утерпел противный голос. – И так уже из-за свадьбы график работ нарушен…»
Я задумался, куда бы его отправить… Но тут снова послышался голос Анжелы:
– Андрюша!
– Что, любимая?
– Ты только не возражай… И не смейся! Я хочу, чтобы ты дал мне одно обещание.
– А какое?
– Нет, так не пойдет! Сначала дай слово, что исполнишь!
Я медленно покачал головой:
– Прости, любимая, но ты знала, за кого выходишь. Для спецуры невыполнимых задач нет – раз. Но именно поэтому она обещаниями не разбрасывается – два. Не упрямься, объясни, в чем дело!
Анжела резко отодвинулась, отвернулась. Судя по обиженному сопению, молодая жена всерьез раздумывала, не устроить ли сцену в брачную ночь. Но все-таки здравый смысл взял верх.
– Андрюша, ты знаешь мое прошлое…
– Мне наплевать на него! – со всей искренностью и страстью воскликнул я.
– Подожди, не перебивай… – ее голос нервно завибрировал. – Да, я была дрянью. Подстилкой. Содержанкой. Но это все осталось там, в нашем мире… Клянусь всем, что мне дорого, я люблю тебя одного. И буду любить, пока жива. И ни один мужик, кроме тебя, ко мне не прикоснется. Но если вдруг… уж не знаю, каким чудом или колдовством… Дай слово, что тогда убьешь меня!
Хорошо, что меня не видели мои ребята… Нет, божественно красивая голая блондиночка рядом с их командиром привлекла бы, конечно, их внимание, но лишь в пределах допустимого и естественного мужского интереса. А вот растерянная, недоумевающая командирская физиономия точно ввергла бы в ступор.
– Ну?! – нетерпеливо воскликнула Анжела.
«Не запрягла еще, не нукай!» – пришла в голову старая-престарая фраза. Естественно, там и оставшаяся. Про тупость военных не зря ходят анекдоты, но в спецуре все-таки дураки не водятся. Потому что не выживают… Экзаменатор-то больно суровый, а шанса на пересдачу может и не быть.
Вместо этого я привлек ее к себе, нежно поцеловал ушко, тихо выдохнул:
– Даю слово… Убью… – И после короткой паузы добавил чуть различимым шепотом: – Его!
– А меня?! – вскинулась было моя лапушка, но ее протестующий возглас был тут же погашен…
– А тебе – надеру задницу! А потом надену пояс верности! И под арест! На хлеб и воду!.. – с притворной свирепостью рычал я, покрывая страстными поцелуями ее тело.
«Глаза бы мои не смотрели… – простонал противный голос. – Сексуальный маньяк, ей-богу! Второй Гришка Распутин нашелся!..»
– Я тебе такой пояс покажу… – шептала женушка, закрыв глаза и лихорадочно гладя мое лицо, волосы, шею. – Домострой развел, блин… Да я тут борьбу за равноправие начну… Мы вас, мужиков, в ежовые рукавицы… А-а-а… Мой любимы-ы-ыййй…
* * *Степке Олсуфьеву, худородному новику, и в страшном сне не могло померещиться, что он рискнет повысить голос на думного дьяка. И впрямь – не рискнул. Хоть искушение было диавольское.
– Григорий Васильевич, батюшка… – чуть не плакал Степка, умоляюще глядя на главу Посольского приказа и нетерпеливо ерзая с ноги на ногу, точно чувствовал позыв к малой нужде. – Христом Богом молю – дозвольте! Дело-то первостепенной важности! Объявился подлец Андрюшка наконец-то! Петр Афанасьич весь уж исстрадался, этого известия дожидаючись…
– Нет, и не проси! – отрезал, сдвинув брови, думный дьяк. – Сам знаю, сколь важно дело, и Астафьева зело уважаю. А только порядок есть порядок. Выносить письма иль иные документы из Приказа без повеления великого государя нельзя. Сделай список[13] и беги с ним к Петру Афанасьичу, порадуй. – Видя, что новик от отчаяния вот-вот расплачется, смягчился, заговорил успокаивающе: – Сам помысли, велика ли беда от столь малого промедления? Ждали долго, получасом больше, получасом меньше… А ежели поспешишь, так еще скорее управишься.
По-отечески положил руку на плечо новику, после чего кивнул: ступай, мол, и без тебя дел хватает. Не отвлекай.
Вот и пришлось Степке переписывать письмо, пришедшее из канцелярии гетмана Войска Запорожского… Весь извелся, чуть клякс не насажал: руки-то тряслись от нетерпения и жгучей обиды. Хорошо ему, старому пню (Степка, по свойственной молодежи привычке, скопом зачислял всех мужей старше тридцати пяти годов в старики), рассуждать: погоди, мол, еще немного! Каких-то полчаса, подумаешь! Да тут каждая лишняя минута адовы муки приносит…
Ясное дело, и строки вышли кривоватые, и несколько раз ошибся, херить[14] пришлось. Ну да ничего, авось Петр Афанасьич в вину не поставит. Спешка-то ради благого дела была!
Кое-как закончил список, торопливо посыпал песочком, стряхнул. Чуть ли не бегом домчался до подьячего, воротил драгоценное письмо, выскочил во двор. И там уж, не сдержавшись, крикнул во все горло:
– Коня мне! Живо! Дело государево!
Глава 17
Свадьба была устроена наспех, чуть ли не тайком, и самым скромным образом, что вызвало большое неудовольствие ясновельможного: невместно, мол, его первому советнику так принижать и себя, и свою невесту! Это же невольно бросает тень и на самого князя! Мне стоило немалых усилий убедить Иеремию, что самому очень жаль, но так будет лучше: ни к чему привлекать к моей скромной персоне лишнее внимание, время еще не пришло… Пока мне лучше оставаться в тени, и моей суженой – тоже. Князь в конце концов согласился, хоть и весьма неохотно:
– Только из уважения к пану первому советнику… Ох, не нравится мне это!
Вторая моя просьба – выделить нам с молодой женой отдельное «жилое помещение» – поначалу была воспринята с полной благосклонностью: мол, о чем разговор! Конечно же, у пана первого советника с супругой будет свой дом! Но когда Иеремия узнал, о какой «жилплощади» идет речь, он чуть не подскочил в кресле:
– Надеюсь, пан шутит?!
И снова пришлось потратить немало времени и нервов, убеждая и упрашивая… Я его уломал, конечно, но изрядно утомился. А князь, похоже, окончательно решил, что все люди нашего времени были с «приветом»… Но все-таки дал добро. Как я и надеялся, окончательно сломил его сопротивление аргумент, что именно таким образом лучше всего удастся сохранить секретность. А также клятвенные заверения, что супруга никоим образом не будет в обиде, не испытает бытовых неудобств и не сочтет подобное обращение неучтивостью. (Все-таки польская галантность – не пустой звук, черт побери! Все эти «Падам до нужек» и прочее…)
– Заверяю ясновельможного, там будут и устроены комнаты, и приведены в надлежащий вид. Я лично прослежу, чтобы их украсили, сделали уютными. Тем более в выбранном мною месте будет жить не одна дама, а две…
