Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина
— До Камерино уже близко, — хором сказали Джанни и Джанпаоло и опять рассмеялись.
— Будем останавливаться?
— Да ну его к черту, — сплюнул на обочину Бальони. — Змеиное гнездо.
— Теперь наше змеиное гнездо, — уточняет Оливеротто. На этот раз изображает уже не Герарди, а Его Светлость. Выходит, надо признать, очень похоже, и тон, и манера.
— Теперь просто наше. — педантично поправляет его Джанни. — Перестроим, будет наше гнездо. А нашим змеиным гнездом оно станет разве что, если в наместниках вдруг окажется кто-нибудь из Сфорца — у них же змеи в гербе. Потому что Варано до страшного суда сюда не вернутся.
— У Сфорца не змеи, у них там червяк. Который в яблоке. Сидит в своей Флоренции как в яблоке, мягкий, хлипкий, а поди выковыряй. — чуть наклоняется в седле Рамиро.
— Зачем выковыривать? — пожимает плечами Оливеротто. — Съесть яблоко, и вся недолга. С червяком. Только не в пятницу, чтобы пост не нарушать.
Джанни тихонько фыркает.
Да уж, оба не могли бы лучше описать самих себя и по приказу Его Светлости.
А змеиное гнездо все ближе и ближе, и по обочинам дороги — рытвины и следы колес, поваленные деревья и наскоро прикопанные кострища, горелые проплешины на полях, проломы в каменных изгородях. Змея еще не сменила шкуру, хотя к весне все эти ссадины заживут.
Джулио Чезаре Варано готовился не к той войне. Ему везло. Он принял все мыслимые меры. Он даже умудрился заручиться союзом с Галлией — и имел основания рассчитывать, что если кампания хоть чуть затянется, Тидрек успеет вмешаться — а ссориться с ним герцог Беневентский пока не хотел. Венанцио Варано, сын старика, оказался отличным кавалерийским командиром и после первого столкновения старший Орсини еще долго собирал выживших… Стены Камерино были крепки, а не по сезону рано начавшиеся дожди — и особенно оползни — сильно досаждали пришельцам.
Всего этого — и многого другого — хватило бы, чтобы враг ушел, не солоно хлебавши. Еще пять лет назад хватило бы.
Но когда артиллерию все же подвезли под стены, жители Камерино не захотели разделить судьбу Фаэнцы.
Можно было бы сказать, что они пожелали разделить судьбу жителей Имолы и Форли, вот только на саму Катарину Риарио-Сфорца подданные не держали сердца, им больше не нравилось ее правление — поборы, тирания и беззаконие. Уехала и ладно. Джулио Чезаре Варано и его семейство, несмотря на все, что они сделали для края, неблагодарные подданные любили так страстно, что весь лагерь осаждающих запомнил долгую цветистую жалобу Бальони, мол, сейчас же разорвут эту сволочь сами, и ни кусочка гостям не оставят.
«Нет, — ответил тогда Его Светлость молодым людям из Камерино, пришедшим ночью в лагерь. — Не нужно приносить мне голову в доказательство. Не нужно избавлять меня от врагов. Между каждым из вас и Варано — кровь ваших родных. Откройте мне ворота, никто не сочтет это предательством. Остальное — мое дело».
Ворота они открыли, и победители с неспешным торжеством въехали в город, не слишком опасаясь ни ловушки, ни засады — но старый змей с сыновьями и внуками успел улизнуть в крепость и спрятаться там. «Хоть какое-то удовольствие», плотоядно усмехнулся герцог — но судьба была к нему неблагосклонна, крепость осаждать не пришлось. Приближенные Варано взбунтовались в первую же ночь.
А дальше все было очень-очень просто. Люди стояли вдоль стены — и те, кто сдал крепость, и те, кого они выдали, вперемешку, а Его Светлость шел вдоль ряда и всматривался в лица. Иногда спрашивал имя или задавал еще какой-то вопрос. Но чаще просто смотрел. Потом кивал — направо или налево. Те, кто уходил направо, отправлялись вниз, в подвалы, ждать «милости и удовольствия Святого Престола». Те, кто налево — получали эту милость немедленно. В виде священника и двоих солдат покрепче, с не очень толстой узловатой веревкой. Судя по лицам горожан, милость была велика. Венанцио Варано — единственный, кто стоил осаждающим крови, к общему удивлению отправился в подвал.
Джанни потом сказал, что уже видел кое-что похожее. Асторре сам догадался, когда и где.
Сам он не смог бы отличить агнцев от козлищ, ему просто казалось, что крепость заляпана мутной слизью, что оконные проемы затянуты паутиной, а под потолком носятся летучие мыши. Библейская мерзость запустения, наверное, внешне должна была проявляться именно так. Смотришь на прочную еще, хоть и старую, тесную крепость, на богато одетых людей, на серебро и хиндский палисандр, а видишь полуразрушенный склеп.
И хозяина склепа, которому, вроде, и шести десятков не дашь, а изнутри проступает развалина… Гроб повапленный. Перед ним герцог тоже постоял, помолчал. Потом сказал:
— А вы будете исповедаться вслух. При всех. Или не будете вовсе.
Асторре смотрел на бывшего уже тирана Камерино, на человека, который ради своей выгоды пытался погубить его — тоже бывший? — дом. На того, чью голову он оценил выше родового титула. На того, кто повинен в кровавой резне в Перудже. Если бы деяния проявлялись в человеке, как учили философы, Джулио Чезаре Варано должен бы выглядеть исполином, облеченным в адское пламя… а он был моложавым стариком, раздавленным, словно жук под булыжником. Не раскаянием, не совестью и даже не поражением. Предательством ближних. Той участью, которую он уготовил своим жертвам.
Вместо торжества было пусто, скучно и противно — никогда Асторре не нравилось давить жуков и гусениц. Можно было радоваться за стоящего на шаг впереди Джанпаоло, можно было взять под руку брата — жесткое шитье рукава, живое тепло, еле сдерживаемое напряжение — у Джанни тоже нетерпеливого удовольствия при виде врага было в избытке. А у старшего Манфреди — не было. Только брезгливость.
— Будьте вы прокляты… — бессильно сказал Варано.
Его Светлость покачал головой.
— Вам сейчас нужно совсем другое. Но не мне вас уговаривать. Нет, так нет. Господа друзья мои, я дал вам слово, и я его держу. Этот человек ваш.
Сделал шаг в сторону и вдруг снова повернулся к Варано.
— Да, чуть не забыл. Еще один мой друг просил передать вам, что вам дали неудачное имя.
Старик зашипел — и змея, и кошка позавидуют. Оскалился, плюнул вслед. Потом быстро понял, что только добавляет удовольствия смотрящим на него в упор врагам, осекся. Выцветшие глаза потухли, наполняясь глубинной мстительной сосредоточенностью.
Герцог уже стоял рядом с Асторре, смотрел на пленника и улыбался. Улыбка была нехороша, но не пугала, как
