Студент 2 - Всеволод Советский
— Уединяться… со всякими типами! — сардонически возвысил голос он. — Продаваться им!
Я не поверил своим ушам. Алиса окаменела. Константин Валентинович начал грозно поворачиваться в кресле. Что произошло в душе Нины Григорьевны, я распознать не успел.
— Так, — сказал я ледяным тоном. — Надеюсь, вы понимаете, что после этих слов находиться в порядочном обществе вам невозможно?
— И что? — нагло и пьяно переспросил он.
— А вот это.
Я схватил его за замшевый воротник, дернул так, что стул с грохотом упал на паркет, Макс неистово заголосил в прихожей, а что сделалось с пугливой Ниной Григорьевной, не знаю.
Щуплый организм даже с добавкой пиджака, штанов и прочей требухи вряд ли превышал килограмм шестьдесят. Я легко волок тело по паркету, не давая ему возможности обрести равновесие, отчего Петр Геннадьевич ногами отчаянно выкидывал коленца, отдаленно схожие с пляской вприсядку, а руками пытался ухватиться за углы, за ручки дверей… Успеха это не имело. Стремительное извержение живописца из квартиры под злорадный лай Макса чуть притормозилось у выхода, пока я одной рукой отпирал замок. Отпер, рывком развернул страдальца тылом к себе — и резким толчком ноги, как из катапульты отправил в полет в сторону противоположной двери, куда он врезался, как спутник в плотные слои атмосферы. Что сталось с жильцами за той дверью, неизвестно.
Вслед портретисту полетели черные лакированные штиблеты, сиротливо оставленные у порога.
— Не вздумай сунуться назад, говно! — предупредил я. — Загремишь с лестницы.
Захлопнул дверь и подмигнул мопсу:
— Что, Макс? Справедливость торжествует?
— Гафф! — одобрительно брехнул пес.
Изумленный Константин Валентинович возник в прихожей. Макс что-то проворчал, по-своему докладывая хозяину о происшествии.
Я махнул рукой на дверь:
— Вышел. В открытый космос. Сказал ему, чтобы на орбиту не возвращался.
Но тут в дверь бешено забарабанили — Петр Геннадьевич, похоже не внял моим указаниям.
— Нет, ну бывают же такие бестолковые! — возмутился я и пошел отпирать.
Воинственно-взъерошенный художник предстал передо мной в носках. Башмаки так и валялись на площадке. Судя по всему, он вознамерился произнести много чего горького и гневного, но я, конечно, не дал ему и рта раскрыть.
— Так! Тебе что сказано, скверная рожа? Не понял по-хорошему, да?.. Не понял, вижу. Ладно, будет по-плохому!
Этот хмырь и вправду рассердил меня всерьез. Я решил, что вразумить его надо. Да и делать ему здесь не хрен. Пятое колесо!
Хрясь! — и я применил свой коронный прием — резкий удар головой в подбородок.
Глава 7
Сдерживал себя. Но этого хватило. Вышел самый настоящий нокаут. Гаврик порхнул через всю площадку, с грохотом вторично врезался в несчастную дверь, сполз по ней на кафельный пол. Фалды пиджака задрались как плавники летучей рыбы. Выражение бородатого лица — ни в сказке сказать, ни пером описать. Полный отказ воспринимать реальность. Будто бы на востоке вдруг взошло четыре Солнца вместо одного, и с этим теперь как-то надо жить.
Я тщательно запер дверь на два оборота ключа.
— Прошу прощения. Соседи ваши… — я кивнул назад, — он их два раза бомбил. Не знаю, что они подумают. Если надо, лично извинюсь.
— Да их там и нету никого, — машинально пробормотал хозяин. — На даче все…
В коридоре появилась Алиса.
— Ну что? — очень спокойно спросила она. — Уволен из женихов? — и показала взглядом на дверь, за которой наступила тишина.
— Надеюсь, — с чувством произнес КВ и наконец-то заулыбался. — Ну что мы стоим? Или жизнь кончилась⁈ Прошу за стол, у нас ведь, с позволения сказать, еще столько дел! В смысле блюд.
И мы вернулись в зал. Обретший свободу Макс, смешно пыхтя коротким носом, зацокал коготками по паркету следом за нами.
Бессловесная Нина Григорьевна суетилась за столом. Рухнувший стул уже стоял на месте.
— Прошу… — поспешно лепетнула она, делая шаг назад. — Боюсь, что гусь остыл, но…
— Боюсь, что гусь? — продекламировал хозяин. — А ты не бойся! И успокойся!
И расхохотался, очень довольный сомнительными рифмами.
Тем не менее этот не слишком удачный юмор разрядил обстановку. За стол уселись как давние друзья (Макс ухитрился вскарабкаться на диван и с сопением взирал на пиршество оттуда), разлили по рюмкам и фужерам «Дивин» и «Саперави».
— Ну, — с подъемом произнес глава семейства, — давайте воспримем просто так, за все хорошее! И пожелаем его друг другу! Это самое хорошее.
— Хорошего будущего, — уточнила Алиса.
— Так точно! — бодро отчеканил КВ.
Против этого возражать трудно. Все выпили. Я глотнул коньяк очень аккуратно, памятуя о физическом возрасте. Алкоголь немедля прокатился по мозгам, но я не дал ему завладеть мной, держа все под контролем.
Бог весть почему фраза Алисы о будущем зацепила меня. То есть, понятно, почему. Ведь я-то знаю это будущее! Я знаю, что вот здесь, сейчас — последние спокойные, ясные годы Советского Союза перед долгими непогодами, а потом и вовсе катастрофой. Скоро пойдет Афган, умрет Брежнев, еще несколько лет протянутся в унылом безвременье… Ну а потом Перестройка, ложные призраки надежд, обманувшие миллионы людей…
Конечно, кто знает, как обернется ход событий в этой ветке времени! Но очень уж много пробудилось воспоминаний. Они побежали сами, и в какой-то миг я не то, что встревожился, но решил, что эти волны памяти сейчас ни к чему. И пригубил еще «Дивина».
Константин же Валентинович к этой минуте принял на грудь куда больше моего, раздухарился, разоткровенничался об отношениях с деклассированным Петром Геннадьевичем.
— … Петька-то, понимаешь, он кто? Он племянник нашего зампреда покойного!
— Кого?
— Сейчас объясню.
Выяснилось, что покойный дядя был заместителем председателя Союза художников. Местного отделения, разумеется. И в свое время очень крепко поддержал начинающего живописца Константина…
— … ну, человек он был сложный. С ним непросто было. Многие были в обиде. Может, и по делу… Но ко мне отнесся очень хорошо. С позволения сказать, крестным отцом в искусстве стал. По сути, он меня в Союз и принял. А без этого, сам понимаешь…
Я кивнул, понимая. Членские билеты творческих объединений в СССР: Союзов писателей, художников, кинематографистов и прочих — даровали человеку статус фрилансера, при том, что слова такого, естественно, слыхом никто не слыхивал. Так вот, покойнику очень пришлись по душе творения молодого художника, тогда тяготевшего к
