Убей-городок - Евгений Васильевич Шалашов
Эх, товарищ капитан в отставке. Романтик вы, а вроде и фронтовик. Но это я так, про свое будущее.
[1] Дрыгин Анатолий Семенович – первый секретарь вологодского обкома КПСС с 1961 по 1985 гг. Во время Великой Отечественной войны был политруком роты, замполитом батальона, а потом и комбатом. С 1943 по 1945 года командовал стрелковым полком. Трижды ранен, имел шесть боевых орденов. В 1984 году удостоен звания Героя Социалистического труда.
Глава шестая. Участковый у себя дома
Как говорил когда-то царь Соломон: «Все пройдет». Вот и срок пребывания в горбольнице подошел к концу. Меня наконец-то выписали, и я, попрощавшись с собратьями по несчастью, собрал свои нехитрые манатки, отправился домой. Понятное дело, что сразу из больницы никто на работу не выгонит. А мне еще на перевязки ходить.
Удивительно, но пока ты лежишь в больнице, то те люди, с которыми делишь палату, начинают казаться едва ли не родственниками. И думаешь, что станешь поддерживать с ними связь, и дружба ваша на всю оставшуюся жизнь. Но я уже знал, что проходит какое-то время и ты уже забываешь — с кем лежал рядышком, и, вообще, нужно ли тебе о них помнить? Примерно тоже самое бывает в пионерском лагере. Или в армии. Хотя, кое с кем из армейских друзей (спасибо социальным сетям!) поддерживаю связь до сих пор.
До дома — то есть, до общежития на улице Металлургов дом 55 (адрес еще не забыл!) от улицы Данилова, я обычно ходил за полчаса,а теперь плелся час, если не полтора.
В мое время, то есть, в далеком будущем, в этом доме размещается наркодиспансер и обитает «группа анонимных алкоголиков». С наркодиспансером все понятно, а вот что такое «анонимные алкоголики», мне до сих пор не особо ясно. Не то люди, решившие «завязать» с вредной привычкой, не то напротив — те, кто пьют «втихаря», да еще и скрывают свои имена друг от друга.
— Ой, Лешенька, здравствуй дорогой, — заулыбалась мне наша вахтерша тетя Катя. — Выписали? Вот и славно. А мы тут переживали — как там наш Леша?
— Жив, — кивнул я. Подумав, добавил. — Но еще не очень здоров.
—Так ты на больничном пока, или как? А кто тебя ножом-то пырнул, узнал?
Вот ведь тетя Катя! Все-то ей надо знать. Вместо ответа я просто кивнул — мол, на больничном, а потом пожал плечами — дескать, а кто пырнул не знаю. Но тетя Катя все понимает без слов. Отдавая мне ключ, сказала:
— Тут без тебя пару раз Петр Васильевич заходил, я ему ключ давала. Ничего?
— Все правильно, — кивнул я, мучительно вспоминая — а какой номер комнаты-то у меня? У тети Кати, вроде бы, спрашивать неловко. Этаж, кажется, второй. Или третий? Если бы я в своей жизни жил только в одном общежитии, то возможно, что и запомнил, а я их сменил штуки три.
— Ты чего задумался-то? — заволновалась вдруг тетя Катя. — Или тебе плохо стало?
— А вот, теть Кать, показалось, что номер своей комнаты позабыл.
— Так и что тут такого? А номер твоей комнаты — тридцать четыре.
Тетю Катю чем-то удивить в этой жизни сложно. Даже постояльцем, который забыл номер комнаты. Так у нас и не такое иной раз бывает. И номера комнат забывают, а то и общаги путают. Был как-то случай, когда прошел человек в комнату, лег спать, а потом выяснилось, что он из другого общежития. А то, что ключ подошел, так у нас почти все ключи типовые. Рязанов свою «Иронию судьбы» еще не снял (или уже снял?), но ситуаций схожих не счесть[1]. А я еще молодец, что вспомнил, что нынче живу на улице Металлургов, а то ушел бы на Ленина. Там тоже общага, только семейная и комнаты больше. Мы там с моей нынешней (или будущей?) супругой прожили два года, пока не получили квартиру.
— Вот, точно — тридцать четыре, — хмыкнул я. — Значит, помню еще.
Я пошел на свой третий этаж. Шел медленно, словно старик, время от времени останавливаясь. Но дошел до двери, провернул ключ и вошел.
Кажется — все здесь знакомо и, одновременно, незнакомо. Но так бывает и в собственном доме, если уезжаешь куда-то — да хоть бы в загранпоездку, недели на две.
Скинув ботинки и, плюхнувшись на кровать, прямо поверх покрывала, принялся изучать свои «хоромы». Впрочем, для ясности — они не мои, а государственные и, вообще, о таких вещах, как «своя квартира», можно забыть лет так .. . на двадцать. Все тут у нас социалистическое.
Ничего нового в комнате я не увидел. Стандартный набор из любой общаги, хоть советской, а хоть и другой. В постсоветское время в общежитии жить не приходилось, но не думаю, что там что-то переменилось. Кровать с панцирной сеткой, в углу круглый стол, тумбочка, вроде той, что в больнице, да платяной шкаф. А что еще-то человеку надо? Хотелось бы, конечно, еще и свою кухню, пусть даже крошечную, да санблок, где имеется душ, унитаз и раковина. Но кухня у нас общая на весь этаж, два туалета, а душевые кабины внизу, в
