Шофер - Андрей Никонов
— Даже и не знаю, — Травин отдал Смолкину ключ, и пошёл в управление.
Машинистка Сима что-то печатала, при виде молодого человека она скорчила гримаску, стрельнула глазами в сторону двери начальника гаража, и приложила палец к губам. За дверью слышались два голоса, один принадлежал Коробейникову, а другой — секретарю партячейки Ливадской. Секретарь что-то бубнила неразборчиво, а вот Алексей Семёнович в выражениях не стеснялся, матом крыл так, что аж дверь тряслась. Внезапно дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул счетовод Малкин, один из активистов профсоюза. Он протирал краем рубахи толстые очки.
— Товарищ Олейник, вы товарища Травина позвали?
— Так вот же он, — Сима показала на Сергея.
Малкин нацепил очки на нос, и уставился на Травина, словно видел его первый раз в жизни.
— Мы вас ждём, товарищ, — сказал он, — что же вы никак не идёте?
Сергей зашёл в кабинет, сизый дым плавал под потолком, никак не выходя через открытое окно, за столом сидел Коробейников, а на стульях рядом примостились Ливадская, Малкин и кладовщик Сидоркин. Кладовщик вздрогнул, увидев Травина, и хотел было из кабинета выскочить, но не решился.
— Детали привёз? — первым делом спросил Кробейников.
Молодой человек кивнул.
— Вот видите, товарищи, в свободное время ездит за деталями для самоходных машин, а между прочим, это ему никто не оплачивает. Из трудового энтузиазма. Сергей, тут писулька…
— Жалоба, — поправила его Ливадская, симпатичная женщина лет тридцати с короткой стрижкой и в солдатской рубахе, она работала в гараже начальником склада, секретарём партячейки стала совсем недавно.
Коробейников скривился.
— Жалоба, — сказал он, — которую завподотдела Гантшер получил, ей дали, значит, ход, прислали обратно с визой «разобраться», и теперь мы тут разбираемся. Есть что сказать?
— А чего тут говорить, — Сергей насупился, — у меня времени нет жалобы писать, я работаю, а у кого свободного времени вагон, те и строчат. Да, Сидоркин?
Кладовщик вжал голову в плечи.
— Товарищ прав, — сказал Малкин, — труд — вот что главное. А не умение писать.
— Значит, вы против грамотности? — Ливадская потёрла виски, голова у неё раскалывалась и от папиросного дыма, и от криков Коробейникова, и от того, что спала она едва ли пять часов, разбирая накопившиеся документы. — Впрочем, неважно. Трудовая дисциплина для того и введена, чтобы её соблюдать.
— Золотые слова, Зоя Герасимовна, — тут же поддержал её Малкин, — без дисциплины никуда. И без грамотности. Последний съезд ВЦСПС отвёл дисциплине большое значение.
— Алексей Семёнович, вы ведь здесь всё обсудили? — Травин подошел поближе, — увольняете? Так я хоть сейчас.
— Разбежался, а работать кто будет? — Коробейников стукнул кулаком по столу, — у меня нет свободных шоферов, чтобы за руль сажать, у меня пятнадцать машин по две смены в день, сорок пять человек, и днем, и ночью.
— А вот это плохо, — твёрдо произнёс Малкин, — ночью зачем? Ночью надо спать. Трудящийся человек приходит после работы, откушает яичницу с колбасой, выпьет сладкого чая и ложится в кровать, ему такси в полночь не нужно, а если вдруг приспичит, то и ножками может прогуляться.
Воцарилась тишина. И Коробейников, и секретарь партячейки смотрели на Малкина так, словно видели его в первый раз. Сергей даже к стенке отошёл, чтобы все могли на активиста налюбоваться.
— Собрание заканчиваем, — наконец выдохнул Коробейников, — а то мы тут неизвестно до чего договоримся. Предлагаю вот что, Травина переводим в ремзону на месяц, а Чурикова из проката ставим в такси, он давно хотел. К сентябрю придёт пополнение на новые машины, которые вот-вот поступят, кто-то им должен помочь освоится, вот Сергей и займётся. Он на войне взводом командовал, значит, сдюжит. Возражения есть? Товарищ Ливадская? Остальные?
Возражений не было, Коробейников чирканул карандашом на листе, и вызвал Симу — превратить корявые записи в отпечатанный протокол собрания. Ливадская вышла первой, за ней выскочил Сидорчук, Малкин не торопился, он порывался продолжить разговор, но начальник гаража его оборвал.
— Завтра, — сказал он, — мы всё обсудим.
Активист хотел было возразить, что завтра — воскресенье, и обсудить ничего не получится, но не решился, махнул горестно рукой и ушёл. Через минуту Коробейников и Травин остались одни.
— Кури, — начгар кивнул на пачку папирос, — у меня работы по горло, а они собрания устраивают. Расстроился?
— А чего расстраиваться, — Сергей зажёг спичку, затянулся, — работа, она и есть работа. В деньгах потеряю, зато по городу не надо мотаться, клиента искать, воскресенье — законный выходной. Пыжикова жалоба была?
— Его. Но не тронь.
— Надо больно. Только ты меня на утреннюю смену поставь, которая с семи, хорошо? И если по прокату будет что взять, я готов, шоферов-то больше не стало.
— Вот что ты за человек такой, тебе внушение сделали по партийной и профсоюзной линии, а торгуешься, — Коробейников вздохнул, — будет тебе первая смена, и подзаработать дам, но смотри, чтобы без глупостей. Всё, ты тоже иди, сил моих нет тебя видеть.
Сергей вышел, аккуратно прикрыв дверь, Сима строчила на машинке протокол.
— Я уж боялась, тебя уволят, — сказала она, — собрание устроили, как будто аутодафе. Значит, теперь ты по воскресеньям свободен?
— Полностью, — молодой человек присел на край стола. — В половине второго на кругу?
— Хорошо, — машинистка чуть покраснела, смутилась от этого и покраснела ещё больше. — Жарко здесь, вот бы завтра погода не подвела.
Глава 7
Глава 7.
До революции Сокольники были дачной окраиной Москвы, но не простой, а зажиточной — селились на дачах состоятельные столичные граждане, поэтому сначала сюда ходила конка, а потом провели электрический трамвай. Владельцы дач гуляли по аллеям, которые назывались просеками, слушали музыку на Большом Оленьем пруду, где на островке, в китайском домике, играл оркестр, или до пяти утра гуляли в ресторане «Золотой якорь» под пение цыган и танцы кордебалета. В восемнадцатом году большую часть строений национализировали, и приспособили для нужд молодого советского государства. Дача Лямина, стоявшая между пятым и шестым просеками, превратилась в санаторий для ослабленных детей, в доме бывшего водочного короля Смирнова на Поперечном просеке организовали госпиталь для красноармейцев, а в «Золотом якоре» обосновался Сокольнический совет депутатов.
За парком больше не ухаживали, он зарастал, терял лоск, публика тоже поменялась, стала проще, в будние дни совсем пропадала, а в воскресенье, напротив, было многолюдно. Вместо вальсов и мазурок звучали частушки, революционные марши и модный фокстрот «Фараон». Рабочие из коммуналок семьями выбирались на Путяевские пруды, молодёжь собиралась на стадионе Опытно-показательной площадки Военведа, где проходили футбольные матчи первенства Москвы. Центральный круг оккупировали торговцы снедью, пивные киоски и продавщицы Моссельпрома, по просекам ездили повозки и маршировали пионеры, а по тенистым тропам и полянкам уединялись влюблённые парочки.
Травин ждал Симу возле Императорского павильона, похрустывая сушками с сахаром. На часах было без четверти два, женщина опаздывала.
— Серёжа, — раздался голос из-за спины.
Молодой человек обернулся. В метре от него стояла Кольцова в рубахе и холщёвых брюках, в руке она держала бутылку сельтерской воды.
— Ты чего не звонишь? — Лена подошла ещё ближе, почти вплотную, лукаво улыбнулась, — совратил девушку, а сам в кусты?
— Ничего я не в кусты, — спокойно ответил Травин, прикидывая, что сушек осталось ещё на пять минут ожидания, а потом придётся идти за новой порцией, — как поживает муж?
— Не ревнуй, это мещанство, — Кольцова расцвела, — я же сказала — бывший. Мы просто друзья. А ты что здесь делаешь?
— Даму жду.
— Вот как. И где же она? Опаздывает? Может быть, совсем не придёт?
Сергей хотел было ответить, что это, собственно, не её, Кольцовой, дело, но тут из-за павильона появилась Сима. Женщина принарядилась, синее платье было схвачено белым пояском, подчёркивая талию, на ногах блестели модные туфельки, волосы она завила в кудряшки по последней моде, на золотой цепочке висел кулон с синим камушком. Сима подошла к Травину и уставилась на Кольцову, та в ответ уставилась на неё. У обеих женщин возник один вопрос — «Кто она?». Травин интригу разводить не стал.
— Сима, познакомься, это Лена Кольцова, она учится в университете. Лена, это Серафима Олейник, мы вместе работаем.
Сима едва заметно поджала губы, и так же едва заметно прищурила глаза. Подружка Травина ей сразу не понравилась, во-первых, со своей мальчишеской фигурой и короткой стрижкой «гарсон» она словно сошла со страниц модного французского романа «Холостячка», во-вторых,
