Западный рубеж (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Хорошо, — сказал Книгочеев, склонив голову. — В бытность мою руководителем разведки в Норвегию отправили одного человека, и двое ушло в Финляндию. В Финляндии у меня была своя агентура еще со времен службы в жандармерии, но она ориентировалась на работу с политическими преступниками. Кто ж знал, что Финляндия станет независимым государством? В Норвегию же отправили человека под легендой торгового представителя с задачей просто познакомиться с обстановкой и вернуться. Никаких глобальных целей никто не ставил. Считать количество кораблей, численность вооруженных сил? Да не смешите меня. В Норвегии это можно узнать, прочитав газеты. Во время Мировой войны Норвегия заняла нейтральную позицию, но реально она пляшет под дудку англичан. На норвежцев у бриттов имеется самый мощный рычаг воздействия — каменный уголь, не говоря уже о флоте. Я вообще считал, что создание внешней разведки для государства, обреченного на гибель, нелепица, но генерал Махрушевский на что-то надеялся. Агенты, отправленные в Финляндию, при первой возможности сдались властям, а с тем, кого отправляли в Норвегию, прервалась связь. А позавчера он вернулся, сумел отыскать меня, хотя я и не давал ему своего адреса. И что я должен был сделать? Я приказал ему отправляться в чека и сдаться самому Аксенову, вот и все. И то, что вам стало известно о разведке, вы узнали не от меня.

Мне очень захотелось встать и дать товарищу жандарму в ухо! Ишь, какой мне здесь спектакль устроил.

— Александр Васильевич, а вам говорили, что вы не просто сволочь, а очень толстая, жирная и большая сволочь?

— Ох, Владимир Иванович, вы не представляете, сколько раз.

Мы с бывшим жандармом переглянулись и расхохотались. Отсмеявшись, я спросил:

— Ваш поручик может мне пригодиться?

— Потылицын профессиональный военный, закончил Михайловское артиллерийское училище, прошел войну, награжден орденами, знает четыре европейских языка. Умен. Умеет выходить сухим из воды в любых ситуациях. Но он авантюрист. Любит пощекотать нервы, ходить по краю. В жандармерию мы таких не брали, может повести себя непредсказуемо. В губчека он вряд ли способен что-нибудь сделать. Вот, если бы направить его в разведку, цены бы ему не было.

Умный авантюрист с артиллерийским образованием, да еще со знанием четырех языков? Берем! Дайте двух.

Глава 8. Смена имиджа

Форма одежды моих сотрудников оставляла желать лучшего. Да и какая форма? Из серии «форма номер восемь». Сноску делать не стану, большинство читателей служили, поймут. Пиджак, накинутый на гимнастерку, галифе и фуражка со звездой — идеальный вариант для чекиста. Но, обычно, солдатские штаны соседствуют с гражданской рубахой, а гимнастерка заправлена в партикулярные брюки, у большинства красуются либо заплаты, либо грубая штопка. У половины сотрудников вместо сапог какие-нибудь стоптанные башмаки, а в уездных бюро чекисты «щеголяют» в лаптях. Обувь — это вообще самое наше больное место. Центральный аппарат нам ничего не предоставлял, добываем сами. На практике это означает, что начальник губчека клянчит для своих бойцов у начдива Филиппова десяток-другой комплектов обмундирования, у комбрига Терентьева — еще штук пять, у губисполкома — десяток «завалявшихся» на складах английских мундиров, а у моряков — не пользующиеся популярностью среди личного состава офицерские кителя. Кителя, кстати, все ушли сотрудникам женского пола, по два на брата (виноват, на сестру), они их перешили, умудрившись соорудить жакеты и юбки. Теперь единственные, кто более-менее напоминает работников военизированного подразделения, это машинистки канцелярии и сотрудницы отдела кадров. При виде барышень, одетых в черные мундиры, вспоминается фильм про Штирлица. Утешает, что этот фильм, если кто и увидит, то не скоро, а реальных женщин, одетых в черную эсэсовскую форму не увидит никто. И вообще, я сейчас меньше всего задумываюсь о единообразии одежды своих подчиненных, да и специфика службы такова, что в строю мы стоим редко, а привлекать к себе лишнее внимание тоже нежелательно. Вот потом, позже, когда «сверху» спустят единое обмундирование, мы поделимся на оперативный состав, что носит шинели и гимнастерки лишь по большим праздникам, и на прочих, для кого форменная одежда стала второй кожей.

Кое-что удалось. И народ ходит в приличном виде, и сапоги в своем большинстве научились чистить, и подворотнички пришивать умеют. Еще сумел «запустить» собственную столовую. Кормят в ней, в основном, рыбой, зато ее у нас много.

Не так давно я узнал, что подчиненные именуют меня «батей». Вроде, должно польстить, но это отчего-то царапнуло. Для такой разновозрастной толпы не хотелось становиться батей и в пятьдесят, а уж тем более, в неполные двадцать два года. Они что, всерьез думают, что я опекаю их из любви к ближнему? Отнюдь. Я не мать Тереза. Как когда-то в Череповце, забочусь по более прозаическим причинам. Ежели сотрудник, облеченный немалой властью, начнет ходить в рубище и голодать целыми днями, то это не добавит авторитета Советской власти. К тому же, если власть, которой ты служишь, станет забывать о собственных верных слугах, то появляется слишком много соблазнов поправить ситуацию и заполучить то, что тебе «недодано», а можно и сверх того.

И вот я как-то задумался — а не позаботится ли о себе любимом? Форменная одежда у меня вполне приличная, без заплат и дырок, но отчего-то вдруг захотелось обновку, желательно штатскую. Она мне пригодится и на выступлениях, да в Польше, если на то будет воля товарища Дзержинского, тоже. И, кстати, что еще в апреле, губисполком, распределяя между ответственными сотрудниками кое-какие материальные «ценности», выделил мне отрез английского сукна — не то пять, не то шесть метров. Я поначалу не понял, а что мне с ним делать, собрался даже подарить кому-нибудь из девушек-подчиненных, но не решился. Отдай — так поползут слухи, сплетни. Оно мне надо?

Выяснил «оперативным» путем, что лучшим портным в городе Архангельске является Исаак Соломонович Губерман. Правильно, кто же шьет лучше, нежели старый еврей? Замечу — в моем высказывании нет ни капли антисемитизма, а только голые факты.

Выбрав свободный вечер, отправился делать заказ и, уже придя в скромную квартиру, до меня дошло, что Губермана могли бы просто доставить ко мне в кабинет. Наверное, впоследствии так и начну поступать и не чванства ради, а в силу недостатка времени.

Последний раз я заказывал костюм в ателье… да, в одна тысяча девятьсот восемьдесят… году, накануне окончания школы. Он обошелся мне… Уже не помню, во сколько именно обошелся, что-то около восьмидесяти рублей, но твердо запомнил, что мне пришлось три раза приходить на примерку, терпеть, что с тобой поступают, как с бездушным болваном, пережить укол булавки, которую мастер воткнула совсем не туда. Пережил, а костюм мне прослужил целых три года (год на первом курсе, два года потом висел в шкафу, ожидая моего возвращения из армии, но там выяснилось, что он стал мал). С тех пор ни разу не шил костюмы ни у портных, ни в ателье, а на все вопросы отвечал словами мудрой старой женщины: «Хоромину бери крытую, а одёжу — шитую!».

Говорили, что в прежние времена Губерман шил исключительно первым лицам города, не ниже градоначальника, или купцам первой гильдии, брал за работу не меньше семидесяти рублей, а во время интервенции ему делали заказы исключительно английские генералы (и откуда они взялись в таких количествах?), а теперь вынужден перебиваться заказами жен ответственных партийных и советских работников, брал за работу продуктами, не меньше, чем полупуда муки или два фунта сала (ни хрена себе!), но клиентуры у него нынче не очень много.

У меня нет ни муки, ни сала, а советские деньги я даже не отваживался предлагать. Впрочем, нисколько не сомневался, что удастся договориться. И, разумеется, мы договорились — Исаак Соломонович пошьёт костюм, а за работу я ему оставлю остатки материи. По моим прикидкам, из нее останется только на жилетку, но, судя по загоревшимся глазам старого портного, Губерман сошьет из этого, как минимум, юбку. У меня даже закралась мысль — а не продешевил ли я?