Декабристы. Перезагрузка (СИ) - Янов Алексей Леонидович

Иосиф согласно кивнул головой.

– Ты мне лучше скажи, печать такую сможешь подделать? – дал ему в руки свой билет.

– Вам надо сам штамп подделать или печать такую вырезать?

– А ты что можешь?

– И то, и это, просто время займет разное.

– Вот тебе задание и испытание – и печать вырежи, и штамп срисуй – сделаешь, будешь ежемесячно у меня зарплату только за своё мастерство получать, а как подоспеет работа в типографии, будешь получать еще и зарплату литографа. Но условие, первые три года живёшь и работаешь только у меня, а потом как захочешь, можешь на вольные хлеба уйти, можешь съехать, но остаться работать на меня – дело твоё, хозяин – барин. Как тебе мое предложение Иосиф?

– Зарплату, какую положите?

Я задумался, расценок на работу литографов не знал.

– Знаешь, какая у литографов зарплата? – увидев утвердительный кивок добавил. – Вот и будешь получать ее в двойном размере. А если у меня появится какая – то специфическая работа по твоему профилю, то за неё отдельно буду платить. – Такими талантами разбрасываться нельзя, также как и держать их в «черном теле».

– Хорошо. Где прикажите над печатью работать у вас или у меня?

– У себя это где?

– Снимаю комнату в доме.

– Оплачена комната?

– Да, до конца месяца.

– Столоваться и жить у меня будешь. Недели тебе хватит на работу?

– Постараюсь. Но мне всё равно надо отлучиться, привезти из дома кое-какие вещи и инструменты.

– Без вопросов, со Стахом поедешь.

Иосиф съездил, приехал, да так у меня и остался жить и работать, прекрасно выполнив порученное ему задание. С ирландцами он быстро сошёлся, да и с прочими учениками и рабочими, что появятся у меня несколько позже, у него никаких проблем не возникало. Обещанный ворам остаток денег выслал с «МакКлаудом», претензий у договаривающихся сторон по результатам сделки друг к другу не возникло.

ГЛАВА 4

Июль 1822 года

В воскресение, как и обещал, навестил Хованского, а еще через пять дней его родственника Нелединского-Мелецкого. Что мне запомнилось на этих встречах, помимо того, что все окружающие рассматривали и слушали меня, словно забавную заморскую зверушку?

У князя Хованского говорили не о новых технологиях печати тех же ассигнаций, на что я искренне рассчитывал, а на куда более возвышенные темы – тайного советника российского императора интересовала религиозная жизнь в САСШ. Несмотря на внешнюю мишуру, личностью он оказался глубоко религиозной. По его же собственным словам, он по нескольку раз в год «говел и приобщался к святой тайне». Поскольку я со всеми тонкостями нынешнего религиозного бытия среди русских вельможных прихожан знаком не был, то мне оставалось лишь делать заинтересованный вид и слушать князя со всем вниманием и почтением.

Спасала ситуацию старшая сестра князя Екатерина Николаевна. Эта женщина хоть и была в годах, но, судя по всему, совершенно не испытывала чувства глубокого религиозного трепета, столь характерного для ее брата. Екатерина Николаевна то и дело отвлекала от глубокомысленных витийств своего младшего брата, поэтому мне, к «сожалению», так и не удалось узнать все тонкости местных религиозных практик и обрядов. Ну, да, это обстоятельство не сильно расстроило. Хотя встреча с князем бесследно для меня не прошла. Во-первых, я дал себе мысленный зарок хотя бы по воскресным дням ходить на церковные службы, а то, как бы на костре не сожгли, шучу. Во-вторых, Екатерина Николаевна, пригласила посетить ее собственный дом. Причем намекнула, что во встречи со мной заинтересована не только она, но и ее дражайший супруг Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, мать его за ногу, с его фамилией!

Пребывание в доме у Нелединского-Мелецкого мне изрядно облегчало то обстоятельство, что Юрий Александрович, помимо прочих своих регалий и высоких государственных постов, являлся еще и придворным поэтом. Большая часть его стихотворений представляла собой дружеские послания к вельможам, элегии на их кончину, «хоры», «польские» и «марши» для придворных празднеств и поэмы «на случай».

Еще, оказывается, он и песни сочинял, вводя в них фольклорные мотивы. Недолго думая, сенатор сел за пианино и исполнил пару песен: «Выйду я на реченьку…» и «Милая вечор сидела…», которые, как не сложно догадаться, получили распространение в народной среде. На меня, понятное дело, особого впечатления песни не произвели, также как и ранее продекламированные поэтом стихи собственного сочинения, но пришлось лицедействовать, восхваляя таланты сенатора.

Несмотря на эту сторону своей жизни, князь имел вполне себе боевую биографию, которая началась Русско – турецкой войной 1768–17774 г., что разгорелась в далекие сейчас времена правления Екатерины Второй.

В доме сенатора гостили одна из его дочерей – Аграфена Юрьевна, состоявшая в браке с сенатором и тайным советником А.П. Оболенским, а также его сын Сергей Юрьевич, приехавший в отчий дом из Калуги, где он проживал после увольнения со службы с формулировкой «по домашним обстоятельствам». Хотя карьеру Сергей Юрьевич начал лихую – участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов, адъютант Д.С. Дохтурова; был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость» (Аннинское оружие); адъютант Великого князя Константина Павловича. Последние два года, уволившись со службы, Сергей Юрьевич безвылазно просидел в Калуге. Пообщаться тет-а-тет мне с ним не удалось. Он был замкнут и молчалив, без всякого видимого интереса в пол уха слушая ведущиеся в доме отца разговоры. Поближе познакомиться с ним мне удастся несколько позже. К моему немалому удивлению, Сергей Юрьевич окажется не только масоном, но и членом Северного общества, правда весьма инертным и безынициативным, но то дело будущего.

Так как Нелединский-Мелецкий состоял в Опекунском Совете Петербургского воспитательного дома, то я поинтересовался, могу ли я взять к себе оттуда нескольких подростков для работы в типографии. Никаких проблем сенатор в этом вопросе не увидел, обещал посодействовать, но и обговорил условия, на которых недорослей забирают на производства. Так, воспитанники воспитательных домов отдавались на фабрики до совершеннолетия с возраста около 12 лет. Фабрикант обязывался содержать их за свой счет и платить им весьма ничтожную плату – 1 рубль в месяц. По достижении совершеннолетия воспитанники получали от фабриканта пару платьев и 100 рублей денег. Меня подростки интересовали из-за того, что квалифицированных рабочих в столице наблюдался явный дефицит, а переучивать мужиков из крестьян выйдет себе дороже.

Со слов сенатора выходило, что вдовствующая императрица, еще в свои юные годы организовала в Павловском дворце первый в России литературный салон, и салон по изобразительным искусствам. Она и сама увлекалась рисунком и живописью, а также, что меня слегка ошарашило, Мария Федоровна, являлась одной из первых женщин своего времени, сумевшая овладеть токарным делом, вытачивая на нем изделия из янтаря и слоновой кости: настольные украшения, чернильницы. Тут я сделал стойку, намереваясь попытаться познакомить императрицу-мать с фотографией. Женщине ее склада ума и характера, фотографировать, думаю, понравится.

Сенатор, казалось, только и ждал момента, когда я проявлю любопытство относительно творческой деятельности императрицы, после чего, отделавшись в ответ парой слов, пригласил меня посетить Павловский дворец. Дескать, всем известно, что творческие люди друг к другу тянутся, взаимно интересуются трудами и работами своих коллег по ремеслу в широком смысле этого слова, и Мария Федоровна вовсе не исключение. Отказываться от ТАКОГО приглашения я, конечно, не собирался, особенно, если принять во внимание степень влияния матери на императора, а оно было не малым! В ее лице можно было попытаться обрести хоть какую-то защиту и протекцию в местном бомонде и во власть предержащих структурах.

Заручившись поддержкой сенатора, не откладывая дело на потом, я направился в Сиротский дом, находящейся на Каменноостровском проспекте. Позже, при Николае Первом сюда переедет Царскосельский лицей. Правда, само здание было пока еще деревянным, его разберут и перестроят в камень после наводнения 1824 года. Здесь сирот не просто так содержали, но и даже, к моему удивлению, учили их грамоте. Поэтому здесь я рассчитывал найти будущих учеников для обещанного Шиллингом мастера-литографа.