Иван Долгушин - Миссия Артура Саламатина

— Короче, загремели в дурдом, — подытожил Георгий.

— Ты пришёл, чтобы забрать нас отсюда? — с надеждой в голосе спросил Фортуна, — ты ведь встретился уже с президентом?

— Эх… — Саламатин потупил взгляд — ему стало по- настоящему стыдно, ведь он не оправдал доверия этих преданных, замечательных людей.

— Понимаю, понимаю, — Аполлон положил Артуру руку на плечо, — не пустили, да? Бюрократы проклятые… вот и мне учёную степень по философии не дали, даже за взятку отказались, блин…

— Да ты того… не дрейфь, наставник! — , — мы ещё им всем покажем! Подожди — ка, сейчас я ещё баб… пардон, дам позову, — он высунулся в коридор и заорал: — Моне — ета! Аська!

В палату вбежала Ася и остановилась, уставившись на Арутра.

— Поклонись наставнику, — толкнул её Фортуна.

— Не кланяйся, — поспешил остановить её Саламатин.

— Артур, вы… ты вернулся? Ты спасёшь нас отсюда?

— Н-не зна…

— Спасёт, спасёт! — Фортуна чуть не прыгал от радости и возбуждения.

— Спасёт! — Ася пританцовывала и смеялась, — ура, ура!

В дверях появилась Монета.

— Вот, рекомендую! — указал на неё Георгий, — по её милости мы здесь и находимся!

— Ха! — Монета подбоченилась, — дядя Гоша, да если б я тогда к докторам не обратилась, мы бы сейчас под мостом ночевали!

— Нашли время ссориться! — возмутилась Ася, — радоваться надо, верно, Артур?

— Что радоваться, делать что — то надо…

Вокруг уже толпились едва ли не все пациенты отделения, и, чувствуя важность момента, Аполлон двинул проповедь.

Но слушали его без особого интереса, всё внимание было сосредоточено на Артуре; и тот понял, что рано разочаровался в своей миссии, и тоже стал говорить, и говорил много, увлечённо и смело.

А потом был обед, и медицинские процедуры, и ругался на непонятливых больных Могильцов, а медсёстры ставили уколы и заставляли пить мерзкие таблетки; а после ужина снова сидели в палатах.

Ася и Монета, прихватив с собой двух бабок — внучку Сталина и Екатерину Великую — тайком пробрались в мужскую; старухи считали выручку от краденых с кухни продуктов и громко ругались, а Ася присела на подоконник возле койки Артура, вокруг которой сейчас толпилось пол — палаты, и слушала мудрые, возвышенные речи.

Уже темнело; над деревьями повис белый кособокий полукруг луны. Где — то там, за сотни километров отсюда, пикировали из темноты самолёты, и рушились здания, и земля содрогалась от взрывов; чёрные флаги над чёрной землёй окрашивались в алый отблесками пожаров. Всё сильней становилась великая Россия, но вместе с тем неумолимо приближался день её гибели; спокойно спали и Минск, и Дублин, и Пекин, уже идущие, помимо собственной воли, к великим потрясениям и мировому господству.

Однако в психиатрической клинике под Москвой не спали доблестные повстанцы, и горел жёлтый свет в окнах жёлтого дома.

Глава 7

…Оставим на некоторое время Артура — никуда он не денется из психбольницы, по крайней мере, в ближайшие дни — и посмотрим, что же происходило в то время с его другом, бульварным писателем Юрием Точилой.

Юрий, надо сказать, был пропажей Саламатина ошарашен и подавлен. На Красной площади и в Кремле он его, само собой, не обнаружил — ведь в то время Артур уже давно был схвачен и как раз проводил время за светской беседой с доктором Могильцовым.

Найти иголку в стоге сена, прямо скажем, непросто; найти; найти человека, потерявшегося в Москве, практически нереально.

Расспросы прохожих не принесли результата — редко кто из гостей и жителей Москвы задерживается в каком — нибудь месте дольше, чем на час. Тогда Юрий обратился к людям более опытным — экскурсоводам, уличным актёрам и музыкантам, и после множества долгих, сумбурных разговоров выяснил, что туристы нынче пошли наглые и бедные, что полиция совсем офигела и гоняет музыкантов из Александровского сада, что под Красной площадью есть секретный бункер с подземным ходом в Севастополь и что, по непроверенным слухам, утром копы сцапали у Грановитой какого — то неадеквата.

Ничего более определённого, к сожалению, разузнать так и не удалось; но, по крайней мере, стало ясно, что Артур угодил — таки в руки властей.

Просто махнуть на всё это рукой Юрий никак не мог; он твёрдо решил хоть как — то помочь своему несчастному другу.

И пришлось Точиле встать на полную опасностей стезю частного сыска.

— Надо узнать, куда увезли Артура, — думал он, — наверняка кто — нибудь видел полицейскую машину, в которой его везли.

Не один день странствовал Точило по Москве, собирая всю, какую только возможно, информацию о возможном месте заточения Артура; наконец у него скопилось множество блокнотов, все листы в которых были испещрены записями свидетельских показаний.

Тогда писатель повесил на стене номера большую карту Москвы.

— Теперь надо отметить места…

Юрий распотрошил блокнот на листочки и стал пришпиливать их к карте красными булавками.

— Здесь должно быть перечисление улиц…

Когда листки закончились, он взял красную бечёвку и начал соединять булавки в лишь ему известном порядке.

— Теперь всё встаёт на свои места.

На карте явно читались цифры «2» и «3».

В дверь постучали.

— Открыто.

В комнату вошёл Кипарисов.

— Добрый день, я пришёл за вещами Артура.

— Зачем вам его вещи?

— Так вы не знаете, где Артур? —

— Знаю, он на хлебном заводе.

— На каком ещё хлебном заводе! Его поместили в Микулинскую спецлечебницу. Я пришёл за его личными вещами. Вы можете их дать? Мне нужно. Это очень поможет для написания диссер… истории болезни.

— У него нет своих вещей.

Кипарисов собрался уходить; его взгляд упал на карту.

— Я конечно знал, что туристы строят грандиозные планы по осмотру достопримечательностей, но это явно перебор.

«Этот город боится меня. Я видел его истинное лицо. Я знаю каждую улицу, каждый переулок этого города. Кто — то скажет, что это невозможно. В ответ я только усмехнусь. Я провёл этот день гуляя по этому странному многолюдному, но такому одинокому городу. Его следы везде. Он не замечает как много изменяют в поступки этот мир. Но я вижу всё. Галахад, я знаю, чего ты хочешь добиться. Я вижу твою цель. А ещё я знаю, где ты сейчас. Галахад Стоун, я иду за тобой.»

Глава 8

…В психушке жизнь шла своим чередом. Пациентов пичкали таблетками, кормили овсянкой и молочным супом, устраивали им процедуры и проводили разного рода терапию, показывали по вечерам «Спокойной ночи, малыши», а изредка отпускали погулять вокруг корпуса под присмотром отряда санитаров.

Одинаковые, серые дни сливались в один сплошной дурман, за которым легко можно было потерять счёт неделям и месяцам.

От такой жизни легко было потерять всякую веру в освобождение и волю к победе, слиться с дурдомом, стать его частью; сойти с ума по — настоящему и сделаться полнейшим психом, таким, как те несчастные, что ютились во флигеле, в отделении для идиотов и дегенератов.

Без сомнения, всё это рано или поздно произошло бы и с Арутром, если бы не его тайная жизнь — жизнь, неподконтрольная ни всей армии медсестёр и врачей, ни самому доктору Могильцову.

Вечерами, после ужина, когда в отделении оставались лишь дежурные санитары, Саламатин вместе с сектантами и ещё несколькими пациентами — своими новыми друзьями — обсуждал перспективы своей великой миссии, строил планы и готовил вооружённое восстание.

Да, революция! Это слово впервые было произнесено Фортуной, когда они с Артуром распивали стащенный у Монеты лимонад — который она, в свою очередь, свистнула у санитара, а тот скоммунидзил у поварихи.

— Ты бы, наставник, власть в свои руки брал, — сказал Фортуна в тот памятный вечер, — развалюцию пора устраивать! Взашей этого Могильцова вытолкать — да пойти брать Минск, что ли… ну, или как скажешь.

Крепко запали эти слова в душу Арутра; да так крепко, что он и впрямь решил воплощать их в жизнь.

Ему уже стало ясно, что с его заточением скоро будет покончено.

Идея встретила самую горячую поддержку.

— Я ведь тоже участвовал в революции! — воскликнул двухметровый амбал — местный Наполеон[2].

— И я, — заметил Ленин, — долой ца`ря, вся власть Советам!

— Ну что, пойдём громить кабинеты? — Фортуна потряс в воздухе кулаком.

Тут в палату заглянула медсестра, и восстание пришлось отложить до лучших времён.

Лучшие времена, после недолгой перепалки, были назначены на завтра. Поздним вечером новоявленные повстанцы с воодушевлением принялись за подготовку.