Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу
После того, как убежище было закрыто, аббат быстро и без шума забрал все найденные там документы и реликвии. Запертые, по слухам, в кабинете Аркоса, они стали недосягаемы для изучения. Для любых практических целей они были потеряны. Но, хотя все это и отправилось на полку в кабинете аббата, всеобщее обсуждение находок продолжалось: то об одной, то о другой шептались в коридорах. Франциск изредка слышал эти перешептывания. Со временем они прекратились и возобновились только тогда, когда до братии дошли обрывки разговора аббата с курьером из Нового Рима. Беседовали они в трапезной, монахи кое-что услышали и шептались потом несколько недель после отъезда курьера, а затем снова утихли.
Брат Франциск Джерард из Юты на следующий год вернулся в пустыню и снова постился в уединении. Он возвратился слабый и истощенный, и вскоре был вызван к аббату Аркосу, который захотел узнать, не вел ли он на этот раз бесед с представителями небесных сил.
— О нет, мой господин аббат! Днем там не было ничего, кроме канюков.
— А ночью? — подозрительно спросил аббат.
— Только волки, — сказал Франциск и осторожно добавил: — Я так думаю.
Аркос решил не обсуждать осторожную поправку, а просто нахмурил брови. Как заметил брат Франциск, нахмуренный взгляд аббата служил источником некоей энергии, которая преодолевала пространство с определенной скоростью и была еще не очень хорошо изучена, если не считать испепеляющего воздействия на любой поглощающий ее предмет, причем в качестве этого предмета обычно выступал постулант или послушник. За то время, что протекло до следующего вопроса, Франциск поглотил пятисекундную вспышку этой энергии.
— Ну, а как насчет прошлогоднего дела?
Послушник судорожно сглотнул.
— Старик?
— Старик.
— Да, дом Аркос.
Стараясь, чтобы в его тоне не промелькнуло даже намека на вопрос, Аркос пробубнил:
— Всего лишь старик. Никто больше. Теперь мы убеждены в этом.
— Я тоже думаю, что это был всего лишь старик.
Отец Аркос утомленно потянулся за ореховой линейкой.
Удар!
— Deo gratias!
Удар!
— Deo...
Когда Франциск был отпущен в свою келью, аббат крикнул ему вслед в коридор:
— Между прочим, я хотел напомнить тебе…
— Да, преподобный отец?
— Никаких тебе обетов в этом году, — заключил Аркос и исчез в кабинете.
7
Семь лет провел брат Франциск в искусе, семь великопостных бдений в пустыне. Он стал весьма искусен в имитации волчьего воя. Для развлечения братии он созывал к аббатству целые стаи волков, воя вечерами со стен. Днем он прислуживал на кухне, скреб каменные полы и продолжал в классе изучение древности.
Однажды в аббатство верхом на осле прибыл курьер из духовной семинарии Нового Рима. После длительных переговоров с аббатом он пожелал увидеться с братом Франциском. Он был явно удивлен, обнаружив, что тот, теперь уже настоящий мужчина, все еще носит одеяние послушника и скребет кухонные полы.
— Последние несколько лет мы изучаем обнаруженные тобой документы, — сказал он послушнику. — Многие из нас убеждены, что они подлинные.
Франциск опустил голову.
— Мне запрещено обсуждать это, отец, — сказал он.
— А-а…
Курьер улыбнулся и протянул ему кусок бумаги с печатью аббата и его собственноручной запиской: Ессе Inquisitor Curiae. Ausculta et obseqvere. Arcos, AOL, Abbas.38
— He волнуйся, — поспешно добавил он, заметив, что послушник напрягся. — Я говорю с тобой не как официальное лицо. Кто-нибудь другой из суда позднее выслушает твой рассказ. Ты ведь знаешь, не правда ли, что найденные тобой бумаги некоторое время находились в Новом Риме? Я привез часть их назад.
Брат Франциск покачал головой. О том, как на высоком уровне приняли его находку, он знал гораздо меньше любого другого. Он заметил, что курьер носил белые одежды, и с некоторой долей беспокойства подумал о том, какой суд имел в виду монах. В районе тихоокеанского побережья активно действовала инквизиция, но он не мог себе представить, какое отношение тот суд может иметь к реликвиям блаженного. «Ессе Inquisitor Curiae» было написано в записке. Очевидно, аббат имел в виду «следователь»39.
Доминиканец выглядел мягким, веселым человеком и не имел при себе никаких видимых орудий пыток.
— Мы надеемся, что вопрос о канонизации основателя вашего ордена вскоре будет вновь открыт, — пояснил курьер. — Ваш аббат Аркос проявил мудрость и расчетливость, — он тихонько рассмеялся, — передав реликвии для изучения другому ордену и закрыв убежище до окончания расследования… ну, ты ведь понимаешь, о чем я говорю, не правда ли?
— Нет, отец мой, я полагал, что он счел эти вещи слишком обыденными, чтобы тратить на них время.
Монах рассмеялся.
— Обыденными? Не думаю. Но если ваш орден обнаруживает доказательства, реликвии, чудеса и тому подобное, суд должен исследовать источник. Каждой религиозной общине не терпится увидеть своего основателя канонизированным. Поэтому ваш аббат очень мудро сказал вам: «Руки прочь от убежища». Я уверен, это расстроило всех вас, но для дела вашего основателя лучше, чтобы убежище было исследовано в присутствии посторонних свидетелей.
— И вы приехали, чтобы снова его открыть? — нетерпеливо спросил Франциск.
— Нет. Но когда суд будет готов к этому, он пошлет своих наблюдателей. Тогда все, что будет найдено в убежище и сможет повлиять на ваше дело, будет сохранено на тот случай, если оппоненты усомнятся в его подлинности. И конечно, основным поводом для предположения, что содержимое убежища может оказать влияние на дело, были те бумаги, которые ты нашел.
— Могу ли я спросить, каким образом, отец мой?
— Одним из препятствий для канонизации была прежняя жизнь блаженного Лейбовича… до того, как он стал монахом и священником. Адвокаты противной стороны пытались бросить тень сомнения на этот период, до Потопа. Они пытались доказать, будто Лейбович никогда толком не разыскивал свою жену, и что она могла быть жива в момент вступления его в духовный сан. Конечно, это был бы не единственный случай, когда давалось разрешение от брачного обета, но не это главное. Advocatus diaboli40пытались бросить тень сомнения и на репутацию вашего основателя. Они намекали, что он возглавил святой орден и дал обет еще до того, как полностью убедился в том, что его семейные обязанности утратили силу. Оппозиция пала, но они могут попытаться снова. И если те человеческие останки, которые ты нашел, действительно… — он дернул плечом и улыбнулся.
Франциск кивнул.
— Это поможет установить точную дату ее смерти.
— В самом начале войны, после которой все было кончено. И по моему личному мнению, рукопись в коробке или написана рукой блаженного, или это очень тщательная подделка.
Франциск покраснел.
— Я не имею в виду, будто ты являешься участником какой-то фальсификации или интриги, — поспешно добавил доминиканец, заметив смущение послушника.
Но послушник всего лишь вспомнил свое собственное мнение по поводу этих каракулей.
— Расскажи мне, как это случилось? Я имею в виду, как ты нашел это место. Я хотел бы услышать от тебя эту историю с начала и до конца.
— Ну, все это началось с волков.
Доминиканец начал записывать.
Через несколько недель после отбытия курьера аббат Аркос послал за братом Франциском.
— Ты все еще считаешь, что твое призвание — быть с нами? — любезно спросил Аркос,
— Если господин аббат простит мне мою отвратительную гордыню…
— Давай забудем на минуту о твоей отвратительной гордыне. Да или нет?
— Да, magister metis.
Аббат просиял.
— Ну, теперь, сын мой, мы тоже в этом убедились. Если ты готов навсегда посвятить свою жизнь богу, то пришло время принести священный обет. — Он сделал паузу, чтобы посмотреть на выражение лица послушника, и был разочарован, не обнаружив особых изменений. — Так что же? Или ты не рад слышать это? Ты не ра… О! Что случилось?
Лицо Франциска по-прежнему оставалось застывшей учтивой и вежливой маской, но эта маска быстро теряла свой цвет. Вдруг колени его подогнулись.
Брат Франциск был в обмороке.
Две недели спустя послушник Франциск, установив, вероятно, рекорд выносливости по времени бдения в пустыне, покинул ряды послушников и, дав обет вечной бедности, целомудрия и послушания вместе с другими особыми обязательствами, свойственными данной общине, получил благословение аббата и котомку, и стал монахом Альбертианского ордена Лейбовича, прикованным им самим выкованными цепями к подножью распятия и законам ордена. Трижды во время ритуала вопрошали его: «Если господь призовет тебя стать его книгоношей, готов ли ты умереть, но не предать своих братьев?» И трижды Франциск отзывался: «Всегда, господи!»
«Тогда встань брат Книгоноша и брат Запоминатель и прими поцелуй братства. Esse quara bonum, et quam jucundum…»41
