Патрик Карман - Тёмный Эдем. Начало
Они не делают ей плохо. Они стараются помочь.
Девятнадцать операций, а с головой у неё по-прежнему не всё в порядке. Я лично думаю, что это провал.
Давай поговорим об этом, о несчастном случае и о том, где ты была, когда это произошло.
Давайте не будем.
Это важно, Кейт.
Нет, не важно. И я не хочу об этом говорить.
В этом-то и заключалась проблема с Кейт Холландер. Она приходила в ужас от врачей, от любого, кто мог ей помочь. Иногда во время сеансов складывалось впечатление, что Кейт здесь главная, а доктор Стивенс лишь поддакивает ей. Но, прослушивая записи, я заметил, что Кейт — разная. Она могла быть спокойной, способной понять собеседника. Иногда она плакала, потому что испытывала страх или чувство вины. А временами бывала ранимой, как маленький ребёнок. В такие моменты она говорила о том, чего я не понимал.
Мне нравится боль. Она моя. Я могу контролировать её.
И тогда я начинал понимать, что её страх связан не столько с врачами, сколько с чем-то более глубоким, с тем, чего я тоже не понимал. Я знал, что её мать попала в аварию, оставившую шрамы по всему лицу и голове, лишившую её красоты и чего-то ещё. С тех пор мама Кейт сильно изменилась. Она не то чтобы отсутствовала, но держалась как бы в стороне от дочери.
Кейт Холландер встала, и я вынул наушники. В руке она держала толстую кисть, как и Бен Дуган. Подойдя к стене, девушка закрасила цифру 2 толстым слоем пурпурной краски. Покончив с этим, она бросила кисть под ноги и, не оборачиваясь, почесала затылок, как будто этот поступок её озадачил, потом вышла из кабинки.
Я снова подумал, что же означало это зачёркивание номеров, и до меня стало доходить. Если Кейт была номером 2, то тем самым она как бы стирала свой страх и вместе с ним удаляла часть себя.
Я быстро переключился на главный зал и увидел, как она выходит из спальни девочек и смотрит на стол, где все её ждут. Коннор поднял сжатую в кулак руку, остальные тоже её приободрили. Кейт повернулась к средней двери, которая располагалась между дверями в спальни девочек и мальчиков, и открыла её.
Девушка скрылась, и я стал размышлять, где она теперь находится. Я мысленно представлял себе план помещения, словно уровень видеоигры. Там должен быть длинный коридор, а в конце лестница.
Насколько далеко находилась пурпурная комната, в которую ей предстояло войти и где она обнаружит шлем с проводами? Если на том же уровне, что и покои Рейнсфорда, то очень глубоко под землёй.
По моим ощущениям, прошло много времени, чуть ли не час. В главном зале, похоже, никто не двигался. Мир Эдема объяла тишина.
Экран одного из шести потухших мониторов слегка замигал. Они располагались по кругу от центрального — того, который я мог контролировать. Монитор Бена находился наверху, а теперь включился тот, что был справа от него. Значит, это и есть монитор Кейт.
Меня поразило, что помещение это отличалось от помещения, в котором находился Бен Дуган. Во-первых, оно было выкрашено не в синий, а в насыщенный пурпурный цвет с грубыми чёрными разводами. Во-вторых, Бен Дуган сидел в простом деревянном кресле, а здесь кресло было поизощрённее, похожее на те, что стоят в парикмахерских.
Впрочем, шлем был таким же: переплетение трубок и проводов, уходящих под потолок.
Я посмотрел на часы и поразился тому, что прошло всего три минуты. Три минуты? Всего три минуты, чтобы выйти из общего зала и спуститься в фиолетовую комнату с парикмахерским креслом? Вряд ли Кейт шла по той винтовой лестнице. Должен был быть какой-то другой способ туда спуститься.
Как и во время видео с Беном, я услышал слабое гудение, доносившееся откуда-то из стены, — глухие электрические помехи, которых в остальное время в бомбоубежище слышно не было.
Кейт взяла шлем, надела его на голову и села в парикмахерское кресло. На экране появились данные, как и прежде. Справа шевельнулась пурпурная полоска — пока что просто жирная точка, — а слева пробежали слова с цифрами:
Кейт Холландер
15 лет
Острый страх: врачи, больницы, поликлиники
Какое-то время ничего не происходило, и я даже подумал, уж не сильнее ли сопротивление Кейт того целительного средства, которое изобрёл Рейнсфорд. Но вот кресло крутанулось сначала в одну сторону, потом в другую, как если бы его поворачивала невидимая рука.
«Мне жаль, Кейт, — подумал я, — но неприятности только начинаются».
Картинка на экране расплылась и сменилась изображением врача в белом халате. Я смотрел на него как бы изнутри шлема и видел то, что видела Кейт. Конечно же, я задался вопросом, откуда взялось это изображение. Врач неожиданно приблизился, на его повязке отчётливо виднелось пятно крови размером с десятицентовик. Он посмотрел на меня, то есть на Кейт, и склонил голову, словно продумывая план нападения. Глаза его странно вращались, одновременно пустые и что-то высматривающие. Подведя руку к экрану, он оттянул резиновую перчатку и щёлкнул ею. Что он сказал Кейт? Под маской нельзя было различить.
Изображение сменилось видом пурпурной комнаты, в которой дрожало и вращалось из стороны в сторону парикмахерское кресло. Кейт Холландер цеплялась за ручки побелевшими пальцами.
Изображение вновь перепрыгнуло к тому, что видела Кейт: затылок женщины со светлыми волосами. Эта женщина вела машину, а камера показывала её сзади, со стороны того, кто сидел на заднем сиденье. Постепенно обзор переместился чуть вниз, на маленькие ноги ребёнка лет пяти-шести. На полу валялась плюшевая игрушка. Одновременно бомбоубежище наполнилось странными звуками, как будто стена с мониторами прорывала себе ход в иную реальность, реальность снов.
«А звуков на этот раз больше, — подумал я. — И они более жуткие».
Кресло крутилось и раскачивалось, картинка постоянно переключалась с панорамы пурпурной комнаты на изображение в шлеме. Врач сначала отвёл взгляд, а когда повернулся, то держал в руках ржавое металлическое приспособление, предназначенное скорее всего для того, чтобы зафиксировать голову пациента. Через металлические пластины были пропущены длинные болты, слегка покорёженные от времени, острые на концах. Врач подошел ближе, надел эту штуку на голову Кейт и начал завинчивать болты. Я вдруг понял, что извиваюсь всем телом, как и сама Кейт.
По экрану пошли помехи, а потом показали, как женщина за рулём обернулась на ребёнка. Они разговаривали, ребёнок хотел освободиться от удерживавшего его ремня и нагнуться за игрушкой. Женщина — мать Кейт, надо полагать, — смотрела то вперёд, на дорогу, то назад, протягивая руку за сиденье.
Кресло снова повернулось, и показался врач, нажимающий на поршень шприца, из длинной иглы которого фонтанчиком выплеснулась пурпурная жидкость.
«О нет! Дело плохо», — подумал я.
Камера задрожала, Кейт вцепилась в подлокотники кресла, но тут же на экране снова появился врач.
«Откуда ему всё это про нас известно?» — спросил я себя.
На это можно было дать три разных ответа.
1) Рейнсфорд долгое время следил за нами и записывал происходящее на камеру, или, что хуже, сам всё это подстроил.
2) Шлем каким-то образом вытягивал воспоминания из Кейт и Бена. Рейнсфорд изобрел способ оживлять эти воспоминания и выводить их на экран.
3) Доктор Стивенс узнала подробности происшедшего вплоть до мельчайших деталей, что-то узнала от родственников, что-то пациенты рассказали сами под гипнозом. Потом эти сцены были воссозданы, чтобы пробудить чувство сильнейшего страха.
Пока врач размахивал хирургической пилой, водя ею по точильному камню, меня мучил главный вопрос: «Зачем вы всё это с нами делаете?» Похоже, врач собирался пилить голову Кейт, но, когда он подошёл поближе, кресло снова повернулось. Пурпурная полоска сбоку экрана росла быстрее, чем в случае с Беном Дуганом. Кейт Холландер окаменела от страха.
Со стороны стены раздался странный звук — как будто кашлял мотор в раскачивающейся на морских волнах лодке. Камера перенеслась в автомобиль, где мать Кейт наклонилась к заднему сиденью и посмотрела на пол. Дорога перед ней завиляла. Потом на ней вырос грузовик.
А после этого — вспышка яркого, мертвенно-бледного света с жутким звуком, который я ни за что не хотел бы услышать снова: словно в бетономешалке с хлюпаньем ворочаются огромные булыжники.
Монитор вернулся к Кейт. Пурпурная полоска доросла до самого верха. Проводки на шлеме ожили. Кейт содрогнулась всем телом, но только на мгновение, а затем замерла.
Свет в пурпурной комнате был приглушён, кресло повернулось в последний раз и остановилось чуть боком, как останавливают велосипед в конце тупика. Единственным звуком в бомбоубежище было моё дыхание.
