Герман Романов - Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
Уж слишком удачным было выбрано время и место покушения, именно в тот самый вечер, всего через несколько минут после разговора с ним по телефону!
К великому удивлению Слащева, ждавшего отставки и даже увольнения, Михаил Александрович его доводы принял и одобрил. Как главнокомандующий он приказал принять прежний 1-й армейский Крымский корпус, которым генерал и командовал.
— Все вернулось на круги своя!
Черное море
С командиром Остолоповым происходил процесс, который в свое время генерал Арчегов назвал полным охреновением, хотя это было сказано по несколько иному поводу.
Вначале у моряка несколько выкатились глаза, и он, не в силах поверить, уставился на портрет Михаила Александровича, что висел на стене переборки, на самом почетном месте.
Две другие стенки украшали картины с морской тематикой, изображавшие парусники в шторм. Что это за корабли, фрегаты, корветы или бриг, Семен Федотович не мог определить — в морском деле он был полным профаном.
Командир эсминца снова посмотрел на снимок ошарашенными глазами, затем перевел взгляд опять на парадный портрет и только сейчас поверил собственным глазам — на карточке, что он держал в руках, был изображен именно государь Михаил II Александрович в генеральской форме с Георгиевским белым крестом на груди.
Фотография была сделана в январе этого года в Красноярске, а орден одолжил генерал Войцеховский, ибо награды последнего российского императора изъяли в свое время чекисты.
Надпись, что была нанесена сверху, несомненно, оставила его собственная высочайшая рука — «Моему верному другу и спасителю Семену Федотовичу. Михаил».
— Скажите, Мария Александровна, вам ведь приходилось бывать в танке мужа? — кто-то из молодых моряков задал интересующий его вопрос, и тут же получил ответ, правда, голосом не гордой казачки, а недавней гимназистки, чуточку восторженным.
— Меня мой муж недавно по причалу провез. Внутри там тесно, трясет, кругом железки — я локоть больно ушибла. Еще пахнет отвратно, бензином и маслом, даже в глазах резь и дышать плохо. И от двигателя теплом несет, как от печки…
«Милая моя, тебя прокатили по удивительно ровному бетону, и все равно танк трясло, потому что на „Марках“ подвеска хуже не бывает — ее как таковой нет. И со скоростью „манежного черепашьего галопа“, две версты в час. Везли бережно, как фарфоровую китайскую вазу немыслимой ценности. И всего две минуты, иначе дышать было бы не просто отвратно, а вообще затруднительно. Так что извини, но правду, моя дорогая женушка, как и все наши милые отрядные женщины, ты знать не будешь. Ибо нас война с румынами ждет, а вы тогда изведетесь».
Семен Федотович почти не прислушивался к голосу жены, взирая искоса на Остолопова. У моряка оказалось железное хладнокровие, когда он рассматривал второй снимок, на котором был заснят американский «Рено» в четко видимых пулевых отметинах, будто лицо человека, переболевшего оспой, и их с царем, в танкистских куртках — обнявшись, они стояли у люковых створок механика-водителя.
На обороте было написано той же высочайшей рукою — «Сеня, твоя атака произвела впечатление, ты настоящий герой. Такие „кони“ нам нужны. Твой Мики».
Правда, тогда на лицо Семена попал солнечный «зайчик», поэтому черты вышли смазанными. Именно потому эту фотографию ему оставил Арчегов в обоснование «легенды».
Снимок был сделан в феврале, когда под Омск прибыли в эшелоне 10 американских легких танков, изготовленных по образцу французского «Рено». Вот только экипажей для них не имелось, и тогда Семен Федотович решил рискнуть и тряхнуть молодостью — вместе с инструктором американцем, лихим вторым лейтенантом, согласившимся повести танк, они атаковали по подтаявшему насту, поддержав наступление «волжан» генерала Каппеля.
Из 37-мм пушки Фомин сбил три пулемета, и, несмотря на то, что танк даже пытались подбить гранатами, обратил красноармейцев в бегство, нагнав на них жуткого страха. После боя на броне насчитали почти полторы сотни пулевых и осколочных отметин — на Михаила это произвело сильное впечатление, и он, несмотря на возражения Семена, наградил своего генерал-адъютанта орденом святого Георгия 4-й степени.
Но в печати подробностей подвига не приводилось, как и упоминания об американце, который настоятельно просил этого не делать, а вместо награды выдать ему тысячу долларов и ящик виски, чему заокеанский гость был очень доволен…
— Скажите, Семен Федотович, а воевать в танке страшно? Говорят, потери большие?!
— Нет, воевать не страшно! — Семен ответил как можно безмятежнее, поймав настороженный взгляд Маши.
Моряки переглянулись между собою, некоторые высокомерно улыбнулись, решив, что на море намного хуже, и воевать на каких-то там танках одно сплошное удовольствие. Нехорошие были у них улыбочки, и именно это взбесило Фомина.
Заметив, что Маша заговорила о чем-то с капитаном эсминца, он решил рискнуть поведать морякам то, что испытал на собственной шкуре. И сбить спесь с этих водоплавающих, которые и войны-то зачастую не видели, пройдясь по ней бочком — пару раз постреляли с противником без потерь, разошлись в стороны и герои.
Вояки, мать их, задницы в ракушках!
— На танках воевать не страшно, — тем же безмятежным голосом произнес Семен Федотович, но перешел с русского языка на английский. Благодаря усилиям Михаила Александровича за два прошедших года произношение стало весьма сносным. Это и легло основанием в новую биографию, что была разработана без его участия.
— На танках воевать очень страшно, редко кто не пачкает подштанники в первом же бою!
Маша с удивлением подняла глаза на него, а он, прекрасно зная, что жена владеет только французским, говорил на английском с той же безмятежностью. Потому жена снова заговорила о чем-то с Остолоповым, не обращая внимания на монолог излучавшего спокойствие мужа.
— Жутко страшно. Когда двигатель набирает обороты, мощь две с лишним сотни лошадиных сил, шум такой, что ничего не слышно, разговариваем на пальцах. У многих из ушей кровь течет, глухота наша обычная болезнь. Через четверть часа двигатель нагоняет температуру внутри танка до парилки в бане. Жара такая стоит, что после часа тело истекает потом так, что обезвоживается. В глазах темнота, многие сознание теряют. Баки сконструированы плохо, двигатели отрегулированы скверно — мы постоянно дышим парами бензина, идем в бой с открытыми люками и бойницами, ибо вентиляция не справляется. Электропроводка искрит, пары могут воспламениться в любую секунду, а там или взрыв, или пожар. А он страшен — ибо здесь за борт можно выпрыгнуть, а в танке как в печке, одни головешки остаются от парней!
Фомин остановился, обвел взглядом моряков — все молчали, улыбки с их лиц стерлись, взоры напряженные…
Северная Таврия
— Неужто нашли? Так вон они…
Майор Михаил Вощилло не мог поверить собственным глазам, вглядываясь до рези в расстилавшуюся под ним, чуть тронутую осенней желтизною, ровную, как стол, степь.
Происходившее внизу напомнило ему одну картинку из детства, когда они с другом разворошили в старом доме угол за печкою, и оттуда хлынули черными толпами тараканы и тут же стали разбегаться по сторонам.
Вот только не безобидные насекомые были внизу — то десятки махновских тачанок, ощетинившихся пулеметными стволами во все стороны, уже уходили в глубокий прорыв, основательно потрепав и разогнав 7-й Донской казачий полк.
Не думал и не гадал сибиряк, что жизнь выкинет очередной фортель. После польской кампании, в которой он принимал самое деятельное участие в качестве красного военного летчика и командира авиаотряда, его наградили орденом Боевого Красного Знамени, который пришлось тут же спрятать в качестве диковинного курьеза. Дабы потом, в кругу друзей, посмеяться над очередным поворотом судьбы.
Но вместо благополучной Карелии, занятой белыми, сибиряков перебросили на юг, и в сентябре они оказались в северной Таврии, только что уступленной большевиками белым.
Здесь получили новехонькие аэропланы «ДХ-9а», только что прибывшие из далекой Америки, и приготовились их неспешно осваивать, предвкушая длительный отдых.
Однако не мир и спокойствие царили в этой части южной России — три года здешние земли трясла жестокая анархистская вольница, стекавшаяся со всех сторон под черные знамена Нестора Махно.
Терять времени белое командование не могло себе позволить — война с румынами настоятельно требовала привлечения всех средств и сил. Оставлять в тылу такую вооруженную вольницу было смертельно опасно, прошлогодний пример как нельзя наглядно это показывал.
Было решено задействовать против махновцев, снова собравшихся в степи и смерчем промчавшихся по опустевшим городам Мелитополю и Александровску, почти все подвижные силы, собранные в единый кулак — три донские казачьи и две кавалерийские дивизии, усиленные бронеавтомобилями и конной артиллерией.
