Валерий Белоусов - Раскинулось море широко
«Убью! Располосую, твари!! Никоненко, кнут!!»
Из-за решётчатой дверцы послышался лязг кандалов, а потом ледяной голос учтиво произнёс: «Слушайте, Вы! Животное! Это я к Вам, прапорщик обращаюсь! А ну, ВСТАТЬ как положено.»
Касатоненко испуганно дёрнулся, а потом с облегчением выдохнул: «А-а-а… это ты… поп… а ну заткни хлебало, пока сам не огрёб…»
Брат Антоний, ещё более вежливо: «Это у тебя, прапор, гнилой ебальник, прости меня, Господи, а у меня – рот, я им Святое Причастие принимаю… А огребать – мне не привыкать стать, я Государя Михаила Грозного не боялся, а уж тебя, вошь…»
Касатоненко схватил свою «селёдку» и с размаху ударил ножнами по пальцам брата Антония, сжимавших прутья клетки… Из-под ногтей брызнули капельки крови. Однако брат Антоний даже не дрогнул лицом… Только чуть – одной щекой – презрительно ухмыльнулся…
«Слышишь, ты – конвойная крыса? Ежели уж решил кого-нибудь запороть сегодня – так начни с меня… что, слабо? Духу твоего вонючего не хватит?»
Касатоненко хищно оскалился:«Что, поп, не терпится? Никоненко, привязывай его»
Дюжий унтер разорвал остатки подрясника, обнажив покрытую синяками спину Антония…
Потом Никоненко поставил на бочку рядом с решёткой люка обтянутый кожей ящичек, расстегнул фигурные медные замочки на нём…
Внутри – оказался ещё один ящичек, красного бархата… А в нём – в должного размера углублении покоилась кожаная, потемневшая от долгого пользования рукоятка и сложенный в несколько раз витой хвост…
Это был КНУТ… Которым палач мог с одного раза пересечь хребет казнимого «торговой казнью»… или сделать тоже самое – но последним ударом, нанося все предыдущие только для одного лишь мучительства…
Пока двое конвойных привязывали Антония – палач извлёк орудие казни и предварительно его опробовал… это не было жестом устрашения – а просто подготовкой к экзекуции… Кожаный хвост мелькнул в воздухе, с сухим, отчётливым щелчком… Наблюдавшие за казнью арестантки с ужасом увидели, что на конце хвоста – был завязан стальной крючок…
Потом унтер развернулся к Антонию боком – широко расставил ноги, отвёл кнут назад в опущенной вытянутой руке… Резко выбросил руку вперёд, сильным и плавным движением… кожаный хвост просвистел меньше чем в футе от решётки, за которой, обнявшись, испуганно сжались Лена и Кэт…
На худой спине Антония мгновенно появилась горизонтальная багровая полоса, и капли крови забрызгали пол и подволок…
«Один» – радостно произнёс Касатоненко…
Кнут снова свистнул… плеть рвала кожу и мясо на узкой мускулистой спине (вертикально… горизонтально… снова вертикально – рисуя безукоризненные квадраты), но Антоний ни разу даже не вскрикнул…
Он только рефлекторно сужал зрачки после каждого удара, ни на миг не отводя от Касатоненко горящих неприкрытой ненавистью глаз. После десятого удара он потерял сознание…
Ведро забортной солёной воды привело его в чувство… Антоний было чуть всхлипнул, но, придя в себя, быстро оправился, и самым светским голосом предложил:«Ну что, господа? Продолжим?»
После пятидесятого удара он снова впал в беспамятство…
… Когда добрый Карл Иванович смазывал ему спину, и сердито ворчал – зачем, мол, это донкиШотство… брат Антоний, до крови закусывая губу, чтобы не стонать, глухо ответил:«Заслужил-с… у меня личного состава четыре человека погибло, и восемнадцать легкораненых… а они ведь мне верили… Эх, эх… если бы не обет…»
«Да что Вы, голубчик – наша воинствующая католическая церковь этот вопрос уже давным-давно решила! Например, была на заре рыцарства такая штучка, моргенштерн – вроде русского кистеня… крови не проливает ну абсолютно! А у русских – есть киянка, ослоп, дубина боевая комлеватая…»
Брат Антоний был явно заинтригован… Сколь много познавательного можно услышать от доброго доктора!
…«Вот это мужик! Даром что поп… а взял, и вместо нас – под кнут пошёл, надо же! И симпатичный какой…»
«Лена, сердечко моё. Ты свой зелёный блядский глаз на него даже и не клади. Обижусь»
Хайфа! Древняя, библейская, опалённая солнцем, плоскокрышая… морские ворота Палестины… центр нелегальной иммиграции.Если верить Брокгаузу и Ефрону – название города происходит от слов «хоф яфе» – «красивый берег». Также есть версии происхождения от «ha-яфа» – «красивая» и от «хай по» – «живёт здесь».
Как бы то ни было, согласно тому же Энциклопедическому словарю, «Хайфа славится атмосферой дружелюбия и терпимости – религиозной и национальной.» Здорово, да? «Как были б, милый, счастливы с тобою – мой милый, если б не было войны…». Шестидневной.
Но в нашей реальности… кто знает? Может, и не будет… Во всяком случае, турецкие султанские власти таких глупостей, как религиозная и национальная рознь, старались не допускать… а армяне? Так Кемаль-Паша ещё только в солдатики играет… на плацу Стамбульского военного училища… и о армянах думает лишь то, что у них всегда можно достать «харам»…
Впрочем, по воспоминанию современника: «Нижний город Хайфы представлял собой стандартный оттоманский форт – окружённый стенами прямоугольник со сторонами примерно один на полтора километра, с воротами по центру каждой стены, в котором царили вонь, антисанитария, грязь и преступление, и пересечь который из конца в конец, не будучи ограбленным или убитым, для чужестранца было истинным чудом.» Ну, видимо, просто не повезло человеку…
Во всяком случае, наш герой, Валера Петровский, охотно посетил бы берег… если бы механик не запряг его на стояночную вахту… Интересно же посмотреть разные чудесности – например, пещеру, в которой Илья-пророк жил… монастырь кармелитов (само собой, на горе Кармель)… мечети, христианские коптские церкви, синагоги…
А вместо того – котёл Brown Boveri, изрядно надоевший, для подачи пара «собственных нужд»… на динамо-машину, например…
«Окончив кидать, он напился воды, воды опреснённой, нечистой…» Всё так.
В кочегарке номер два почти никого не было. Подвахтенный мирно дремал прямо у угольной ямы… было тихо, уютно… как бывает в преисподней во время Рождества…
Валера присел на специальную табуреточку и начал, по обыкновению, медитировать на водомерную трубку… в принципе, с тем же успехом он мог бы разглядывать собственный пупок. Достигая почти нирваны…
Над головой что-то лязгнуло – и прямо на его затылок, обвязанный на пиратский манер пёстрой банданой, шлёпнулась здоровенная заржавленная гайка…
Гайки на судне должны быть не только туго затянуты (а до этого смазаны солидолом либо графитовой смазкой), но и насмерть законтрены… потому что «Вода – смертельный враг, готовый в любую минуту ворваться в корпус» (с) – найдёт в случае чего малейшую дырочку… гуманитарию просто невозможно вообразить, сколько воды за минуту поступит в отсек, находящийся на семь метров ниже ватерлинии, через дырочку – величиной с пятикопеечную монетку… тонна! За час – цистерна…
Так что эта гайка обязана была быть затянута… но – мы ведь на русском судне, значит – на плавучей частице России… и всемирная история в очередной раз сменила течение своё…
«Мужчи-и-ина… я Вас таки умоляю! Ви не можете чего – нибудь со мной сделать? Я застряла.» – с очаровательной наивностью в голоске пропищала золотокудрая головка… На Валеру смотрели огромные зелёные глазищи… и невинно хлопали ресничками…
«И погиб казак!» Когда очаровательная барышня предлагает вам, дорогие читатели, что-нибудь с собой сделать… а вы берега с самой Одессы не нюхали… мысли возникают самые платонические, да…
…«Нет, Ви скажите – я ведь думала, что ежели голова пролезла – и всё остальное тожеть пролезет… а у меня – извините – таз застрял…»
«Уф… уф… не путайте, барышня, криминологию с гинекологией… да пихайтесь, пихайтесь… тяну-у…»
«Ай-ай… оторвёшь голов… еть! выскочила! Мерси Вам, мужчина. Вы теперича мене выдадите?»
«Я что, похож на сикофанта?»
«Чиво?!» – и барышня премило покраснела, даже розовыми ушками…
«Это по-гречески – доносчик…»
«Ой, мужчина, какой Вы умный… а как Вас зовут?»
… слово-за слово… прикосновение маленькой нежной ручки к бедру, обтянутому штанами из чёртовой кожи… мелкие, быстрые покусывания широкой, потной груди с татуировкой «Переборы-89»… оба тяжело дышат… она закидывает ногу ему на бедро, и тихохонько водит вверх-вниз… он берёт в ладони ее маленькую и нежную грудь… а потом опускает руки ниже, чтобы подхватить её ягодицы… и прижать её теснее… она задирает серую юбку до пояса, садится на него верхом – и движением руки, таким же стремительным – каким она высыпала снотворное в чужую рюмку – обнажает его… вводит в себя… он с восторженным ужасом обнаруживает, что овладел женщиной – или это она овладела им…
А в угольной яме громко, с переливами, храпит подвахтенный…
