Сергей Шхиян - Время Бесов
— Почему, не прав? — воскликнула она. — В том-то и дело, что прав! А я самая обыкновенная дрянь!
С этим трудно было спорить, но уже то, что она заговорила человеческим голосом, многого стоило.
— Как тебя угораздило вляпаться в революцию, да еще на стороне эсеров? — спросил я, чтобы как-то ее отвлечь. Слушать исповеди и выяснять всю ночь отношения у меня не было никакого желания.
— Ты был прав, к нам на дачу каждое лето приезжал студент и привозил запрещенные книжки. Я прочитала «Овода» и возненавидела тиранов…
— Понятно, студент тебя соблазнил и втянул в подпольную работу.
— Нет, он был не такой, он женщинами не интересовался. К тому же я была совсем еще девчонкой. И вообще, его волновала только революция. Потом его казнили, — неожиданно кончила она свою романтическую историю.
— За что?
— За теракт. Они с товарищами совершил покушение на жандармского генерала. Я посчитала, что должна отомстить за него. Так и стала революционеркой. Как раз в это время произошла Февральская революция, власть захватила буржуазия…
— Тебя как звать? — спросил я.
— Товарищ Ордынцева.
— Фамилию твою я знаю, имя у тебя есть?
— Есть, Даша, только так меня уже давно никто не зовет.
— Так вот что, Даша, давай сейчас поспим, а утром решим, что тебе нужно делать дальше. И запомни, если останешься в эсерах, тебя большевики через пару, тройку лет расстреляют, как нечего делать.
— Что ты такое говоришь! — воскликнула Ордынцева. — Мы же союзники!
— Когда делят власть или деньги, про друзей и союзников забывают. Не веришь, прочитай, как проходила французская революция. А у нас все получается жестче. Представь, что будет, если тебе что-то придется делить с Телегиным? Он за красные штаны и кожаную куртку сегодня застрелил человека. Правда, такого же мерзавца, как и сам, но это не суть.
— Как застрелил?
— При тебе же разговор был, что бывший командир продотряда пытался бежать.
— Но ведь он был врагом революции!
— Все, — устало сказал я, — давай обо всем поговорим завтра.
— А можно, товарищ Алексей, я лягу к тебе поближе, а то мне холодно. Ты не думай, у меня только голова немытая, это чтобы, ну, понимаешь, чтобы товарищи не думали…
— Понятно, чтобы не приставали. Ладно, ложись, утро вечера мудренее.
Мы обнялись, чтобы было теплее спать, Даша еще несколько раз всхлипнула и мирно засопела.
Глава 5
Утром, когда я проснулся, Ордынцевой на топчане уже не было, она тихо, так что я не слышал, встала и ушла. Одевшись, я заглянул в «столовую», там уже начали собираться на завтрак коммунары. Петь с ними я не хотел и отправился на улицу. Погода была сырая и прохладная, но дождя не было Я умылся у колодца по пояс, и только после этого вернулся в трапезную. Там уже были в разгаре песнопения. Товарищ Август успешно руководил хором и, когда прихожане допели последний революционный псалом, провел занятие политпросвета:
— Товарищи коммунары, — начал он свою важную в идеологическом отношении информацию, — наша доблестная Красная армия бьет проклятых беляков в хвост и в гриву! А так же и на международном фронте без изменений. И, вообще, скоро грянет мировая революция.
Доведя до сведений присутствующих эту важнейшую политическую информацию, товарищ (Телегин) Бебель несколько слов добавил о внутреннем положении в коммуне.
— Покамест наши любимые товарищи сражаются и льют свою дорогую кровь, отдельные наши коммунары продолжают пьянствовать и предаваться. Это недопустимо. Седни ночью, например, товарищ Перетыкин, хоть он и есть беззаветный боец невидимого фронта, допустил. Мало того, что он по пьяному делу снасильничал над товарищем Надькой Зарубиной, которая есть не б…дь, а, напротив, наш товарищ и соратник, он пропустил убежание наших заклятых врагов с продотряда. С этим, товарищи, надо кончать раз и навсегда. Во имя товарищей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, аминь.
Ритуал с ложками повторился, и коммунары набросились на пшенную кашу с прежним задором. Ордынцева сидела на давешнем месте, наискосок от меня, прятала глаза и выглядела не такой воинственной, как вчера днем. У меня были свои планы на утро, и я после завтрака к ней не подошел, а сразу же направился в барское поместье.
За сто двадцать лет там все изменилось. Вместо небольшого деревянного помещичьего дома, который получил в наследство мой предок, следующие владельцы выстроили вполне пристойный кирпичный дом с венецианскими окнами по фасаду и ионическими колонами. Судя по архитектуре, это строение было первой половины XIX века. Теперь дом был в полном запустении, с выбитыми окнами, но штукатурку пока еще не успели сбить, как и выдрать и разворовать паркетные полы. Сохранилось даже несколько внутренних дверей, загаженных, но не унесенных. Кому принадлежал дом до революции, я не знал. Здесь, в стороне от села никого из местных жителей не было и спросить оказалось не у кого.
Я обошел комнаты первого этажа. Они были совершенно пусты. Никаких остатков мебели я не обнаружил и просто присел на подоконник в просторной комнате, судя по росписи стен, бывшей гостиной. Я не знал, кто жил в этом доме, и куда делись эти люди, но вид разоренного жилища всегда вызывает грусть. Представить, что хозяева просто уехали, не получалось, напротив, я подумал, что их запросто могли убить или отправить в скитания. Лично мне делать здесь было нечего, я встал с подоконника и направился к выходу, когда услышал негромкий стук палки по паркету. Звук был ни на что не похож, этим меня заинтересовал. Ни в доме, ни поблизости, я не видел ни одного человека.
Он приближался к гостиной, из которой я не успел выйти, и в комнату вошла старенькая, лет восьмидесяти бабулька в чистом, длиннополом сарафане, когда-то малиновой, но давно сделавшейся бурой кацавейке и белом пуховом платочке на голове. В одной руке у нее была палка, в другой холщовый узелок. Увидев меня, она ничуть не испугалась, остановилась, упираясь в свою клюку, и пристально посмотрела выгоревшими от долгой жизни глазами.
— Здравствуй, бабушка, — первым поприветствовал ее я, с интересом разглядывая старушку.
— Здравствуй, батюшка барин, — ответила она, кланяясь и часто моргая темными без ресниц веками.
— Какой я тебе барин, бабушка, — ответил я, решив, что старуха перепутала меня с бывшим помещиком. — Барина здесь нет, а я просто так, прохожий, зашел осмотреть дом.
— Али не признал, батюшка? — спросила она вполне бодрым для ее лет голосом.
— Мы разве раньше встречались? — спросил я, даже не всматриваясь в ее лицо. Знакомыми мы с ней быть не могли никоим образом. — Я здесь первый раз и никогда тут раньше не бывал.
— Что, сильно я постарела? — спросила старуха, как мне показалось, горько поджимая губы. — Да и то, как не постареть, столько годов прошло! А ты, почитай все такой же.
Выяснять, кто как выглядит, мне было не очень интересно, и я начал прощаться:
— Будьте здоровы, бабушка, мне уже пора идти,
— Куда тебе спешить, батюшка, в коммунию, что ли? Мы с тобой еще толком и не поговорили. Помоги мне сесть, вот хоть на подоконник, устала я с дороги, совсем ноги не держат.
Она подошла к окну и, стряхнув коричневой ладошкой с низкого широкого подоконника пыль и осколки стекла, без моей помощи села. Я остановился у порога, не зная, уходить или остаться на несколько минут поболтать со старухой.
— Вы здешняя, из Захаркино? — вежливо спросил я.
— Раньше в ём жила, а потом перебралась сперва в Осино, потом в Перловку, — назвала она недалекие отсюда села. — Мне на одном месте долго жить не положено.
— Кому принадлежал этот дом? — спросил я, узнав, что она местная.
— После Антона Ивановича его старшему сыночку Ивану Антоновичу, а, как и он преставился, то его дочка Алена Ивановна продала имение Бекетову Николай Николаевичу,
— Какому Бекетову, биохимику?
— Этого я батюшка не знаю, слышала только, что ученый он, а чему учил, не ведаю, я отсюда почитай лет шестьдесят как в Осино перебралась.
— Откуда же вы знаете об Антоне Ивановиче? — спросил я, удивляясь, что она безошибочно назвала имя моего далекого предка, у которого я гостил здесь в XVIII века.
— Как же мне его не знать? — удивленно сказала старуха. — Я его, почитай, с той же поры, что и тебя знаю.
Теперь я уже не спешил уйти, а внимательно вглядывался в лицо новой знакомой, пытаясь за сетью морщин и времени, понять, на кого из моих знакомых той поры она похожа.
— Вижу, Алексей Григорьич, ты до сих пор меня так и не признал! — сказала она. — Бабка Ульянка я, батюшка.
— Бабушка Ульяна! — только и смог сказать я. — Сколько же вам лет?
Со старухой знахаркой мы познакомились в 1799 году. По виду ей тогда было уже хорошо за семьдесят. Она, кстати, сделала моей будущей жене Але своеобразный подарок, та начала слышать чужие мысли.
