Кир Булычев - Младенец Фрей

Возле Сталина остановилась Анна Ильинична.

— Иосиф Виссарионович, — предложила она, — может, желаете выпить чашку чаю? Самовар в столовой, горячий.

— Спасибо, — сказал Сталин, наклонив голову, чтобы вытолкнуть из себя это слово, — мне не хочется чаю. Я побуду здесь.

У него были тяжелые слова. Анна Ильинична тоже это почувствовала и отступила от Сталина, словно испугалась.

А тот продолжал курить, задумчиво глядя в пол. Затем, словно почувствовав мой взгляд, он поднял голову, и я еле успел отступить назад. Я понял, что он сейчас пойдет к лестнице, чтобы проверить, кто подслушивает. Но, на мое счастье, дверь в спальню открылась и оттуда вышел нарком Семашко.

— И как там у вас дела? — спросил Сталин. Он очень плохо говорил по-русски.

Семашко понизил голос, словно сообщал государственную тайну.

— Владимиру Ильичу дали касторку, — громко прошептал он.

— Зачем? — спросил Сталин.

— У товарища Л. не работает желудок, — сообщил нарком.

— Правильно, — сказал Сталин.

Они замолчали.

Я стоял вне поля их видимости, значит, и сам их не видел. Только мог по шагам и голосам догадываться, кто участвует в разговоре.

Скрипнула дверь. Явление следующее — те же и супруга вождя.

— Мне надо будет поговорить с Владимиром Ильичом наедине, — сказал Сталин.

— Но вы же знаете, он не владеет речью, — послышался голос Н.К.

М.И. говорил мне, что у Ленина произошел со Сталиным конфликт именно из-за Н.К. И якобы он послужил толчком к обострению болезни. Сталин и Н.К. не выносили друг друга.

— Мне не нужно, чтобы он владел речью. Но в свое время он обратился ко мне с просьбой. И я, надеюсь, смогу ему теперь помочь.

— Не думаю, что Владимир Ильич нуждается сейчас в вашей помощи.

— Это решаем мы с ним, а не вы, — тихо произнес Сталин. И мне показалось, что я заглянул в его рыжие глаза.

— Хорошо. — Голос Н.К. дрогнул.

Она скрылась в спальне Л. Семашко куда-то испарился.

Снова наступила тишина. Сталин откашлялся, будто рядом со мной — так тихо было в доме. Потом приоткрылась дверь в комнату Л., и оттуда донеслись голоса. Я осмелился выглянуть и увидел, как Сталин поднялся и, не вынимая изо рта папиросу, заглядывает в приоткрытую дверь. Мне запомнилось, что у него на ногах были валенки и галоши — с галош натекло возле стула, где он сидел.

— Ну что? Что там? — спросил Сталин.

Я понял, что он говорит с наркомом.

— Прослабило, — сообщил нарком.

— Да идите вы со своими клизмами! — рассердился вдруг Сталин. — Почему эта курица не выгоняет всех из комнаты?

— Сейчас, они меняют белье, — сообщил Семашко. — Вы же понимаете, Иосиф Виссарионович.

— Черт возьми, еще этого не хватало!

Поскрипывал рассохшийся паркет. Сталин быстро ходил по залу.

Потом шаги стихли, и я услышал голос Сталина:

— Тогда пойдите к Ильичу и скажите ему в ухо, чтобы он понял, что я привез то, о чем он просил. Я привез.

— О нет! — почему-то возразил Семашко. — Подождите немного, и вы сами ему скажете.

Послышались шаги, шуршание одежды. Я наклонился — из дверей спальни вышли несколько женщин: одна несла ночную посуду, вторая — свернутые в узел простыни, третья — пустой кувшин и таз.

В дверях стоял Дмитрий Ильич.

— Заходите, Иосиф Виссарионович, — сказал он. — И если вы не возражаете, я буду вам помогать.

Не ответив ему, Сталин вошел в комнату к Л.

Ночью, когда все в доме затихло, Сталин и Семашко умчались в Москву, а Л. заснул, Дмитрий Ильич поднялся ко мне и рассказал, как происходила последняя встреча Л. и Сталина.

Сталин, по словам Дмитрия Ильича, был поражен, увидев, как изменился Л.

Л. с трудом воспринимал связную речь, так что Дмитрию Ильичу пришлось выступить в роли переводчика. Сначала С. убедился, что никто их не подслушивает, затем он спросил Л., не изменил ли тот своего намерения. Того самого намерения, помочь в исполнении которого он просил Сталина еще полтора года назад.

Л. долго не мог понять, но, когда понял, глядя на Дмитрия Ильича, промычал слово «убить». Или «убил».

— Вы говорите о самоубийстве? — спросил Дмитрий Ильич.

— Вот именно.

Л. показал бровями, что удивлен, и Дмитрий Ильич истолковал его вопрос так:

— Почему вы изменили свое мнение? Вы ведь были резко против самоубийства?

— Я думаю, товарищ Л., — сказал тогда Сталин, обращаясь к умирающему, — что этим я выражаю вашу волю. Я ведь человек и должен помогать другим людям.

— Ни я, ни мой брат, — сказал мне тогда Дмитрий Ильич, — не поверили Сталину. Я чувствовал, как брат старается сжать пальцами мою руку, лежавшую на его кисти, и взялся истолковать невысказанные мысли Володи. Я сказал Сталину:

«Брат просит оставить привезенное с собой». — «Почему он думает… почему вы думаете, что я привез это с собой?» — «Это понятно», — сказал я.

Сталину не понравились мои слова, но он вынул из кармана и передал мне пакетик. И сказал, что это — цианистый калий.

— И тогда я увидел, что мой брат улыбается. И я понял почему. Теперь у него есть целых три пакета с ядом. Три смерти ждут его, не говоря об обыкновенной… Сталин ушел, недовольный мной и братом. Ему казалось, что его дурачат. Но он не понимал — истолковываю ли я Володю, понимаю его или придумываю от своего имени, тогда как Володя — не более как бессмысленное растение.

— Но почему вдруг Сталин привез яд? — спросил я. — Значит, ему нужен мертвый Л.?

— Почти правильно, — ответил Дмитрий Ильич, не удивившись моей излишней смелости. Даже в те годы рассуждать так с малознакомыми людьми было не принято.

Но, оказавши раз доверие, Дмитрий Ильич как бы позволил мне задавать такие вопросы.

— Раньше он отказывался даже обсуждать эту проблему, — сказал Дмитрий Ильич. — Я думаю, потому что ему нужен был живой, но беспомощный Ленин. Лучший ученик, верный последователь, замечательный организатор — я наслышался этих слов даже здесь. Да и брат полагал, что Сталин оставлен им в роли цепного пса, пока хозяин отлучился. Но цепной пес стал показывать нрав. Брат обсуждал с ним проблему ухода из этого мира — Сталин избегал этого разговора. Как только Володя умрет… — Дмитрий Ильич остановился, прислушиваясь, но в особняке было очень тихо — тревожной тишиной ночного бодрствования. — Как только Володя умрет, Сталину придется отстаивать свое место против сильных ветеранов. А по уму, способностям, силе воли он им не чета…

Как тогда ошибался Дмитрий Ильич! Впрочем, ошибались все. И даже те самые сильные ветераны.

— Так что же случилось?

— А то, что Володя понял опасность. Опасность, исходящую от Сталина, для партии, для всей страны, для мирового коммунизма. Он понял наконец, что Сталин вовсе не коммунист, а политический интриган, рвущийся к власти. И после инцидента с Надюшей Л. перешел в наступление.

— Союз хозяина и цепного пса распался? — неосторожно спросил я. Дмитрий Ильич поморщился; при свете настольной лампы мне было видно, как неприятно ему было слушать эти мальчишеские слова, причем виной тому был он сам — он произнес их первым.

— Простите, — сказал я.

— Ничего, — ответил Дмитрий Ильич. — Накурил он здесь — за два дня не выветришь… Последние шаги брата были направлены против Сталина. И тот должен понимать, что если Володя пошел в крестовый поход, то остановить его может только смерть. И тут Сталин вспомнил о просьбе Володи — когда станет совсем плохо, дать ему яд. Смотрите, Сергей Борисович, с какой скоростью он действовал: не прошло трех часов, как уехал профессор Авербах…

— М.И. не стал бы ему звонить.

— Что мы знаем о страхе? — отмахнулся Дмитрий Ильич. — Правда, не исключено, что Сталина информировала Фотиева или сам Осипов. Наш телефон хоть и плохо, но порой связывает с Москвой. Тут же приезжают Сталин и послушный ему нарком здравоохранения. Вынюхивают, высматривают, а у Сталина в кармане лежит яд. И он предлагает его Володе, как бы продолжая прерванный давно разговор. Значит, Сталин боится, что Володя может не умереть, ему нужно, чтобы он умер как можно скорее, чтобы не успел добиться смещения Сталина, чтобы не успел склонить Троцкого к борьбе… Сегодня Л. стал опасен, и его надо убить…

— Во-первых, Сталин не преуспел, — заметил я. — А во-вторых, вряд ли он прорвется к власти. Вы же сами говорили.

— Но он-то полагает, что между ним и властью лишь одно препятствие — Володя.

Мы замолчали. Внизу загремел таз, донеслись невнятные голоса.

— Что же теперь будет? — спросил я.

— Он завтра умрет. Я так думаю, — сказал Дмитрий Ильич. — Он устал бороться со смертью. Он устал от бесконечной пытки неподвижностью и немотой. Он — самый красноречивый и легкий в движениях человек на земле!.. — Дмитрий Ильич всхлипнул.