Евгений Таганов - Рыбья кровь
Договориться, впрочем, так ни до чего и не удалось – едва стало смеркаться, пришел один из стражников и погнал парней в городище. Те с неохотой подчинились, оставив Дарника в сильном сомнении относительно пополнения своих рядов.
К ночи начался дождь, и ватага попряталась в шалашах. Внешнюю ограду не выставляли – неизвестно было, как к этому отнесутся жители городища, а еще к ним добровольным сторожем прибилась одна из собачонок, что была с парнями. Прикормленный Лисичем куском мяса, пегий песик тут же определил, что в человеческой стае главный все же Рыбья Кровь, и вился только возле него, хотя юный вождь не делал ни малейшей попытки приласкать или покормить его.
Кривонос, который во время боевых игрищ безуспешно пытался выменять у тростенцов оленину на хлеб, пожаловался:
– Меня от мяса уже воротит. Хлеба хочу.
– Завтра у нас будет хлеб, – пообещал ему Дарник, отнюдь в этом не уверенный.
Ранним утром ватага Дарника тронулась в путь, увеличившись ровно вдвое, – кроме Лузги, толстяка Бортя и Меченого к ним присоединились еще две миловидные девушки-подружки, Черна и Зорька, которые прямо заявили, что им лучше быть наложницами храброго богатыря в Корояке, чем прозябать чьими-то женами в Тростеце. У девушек было по два каравая ржаного хлеба и четыре серебряных дирхема их «приданого», и Дарник сделал перед охотниками вид, что именно так им все и задумывалось.
Парни взяли с собой по круглому деревянному щиту с выпуклым железным умбоном посередине и настоящему мечу, а Лузга вообще явился на оседланной лошади, что вызвало ревнивое недовольство Кривоноса и Лисича, ведь меч, а тем более конь делал парней сразу более важными воинами, чем сами охотники. Рыбья Кровь легко разрешил их недовольство, разделив ватагу на новые пары: Кривоносу достался Лузга, Лисичу – толстяк Борть, а упрямца Меченого взял в напарники к себе. Кладь с кобылки Лисича Дарник приказал переложить на лошадь Лузги. Больше всех доволен перестановкой остался Лисич: и тем, что снова ехал верхом, и уравнением себя в старшинстве с Кривоносом. Сам Лузга не возразил ни слова, покладисто принимая все условия своей новой жизни.
Боясь из-за девушек погони старших родичей тростенцов, отряд долго шел по руслу мелкого ручья, а выйдя на лесную тропу, рубил и валил за собой молодые деревья, создавая возможным преследователям помехи. Вскоре они пошли по руслу другого ручья и только к полудню уверились, что погони нет.
Местные тропы были гораздо лучше проторены, и Лузга уверенно показывал нужный путь. Дарника смущала лишь ситуация с девушками: что ему делать с ними тремя? Затруднение само разрешилось на первом дневном привале. Пока охотники и парни занимались приготовлением к еде и отдыху, Черна и Зорька позвали Дарника в лес. Там они принялись всячески играться с ним, упрашивая сделать их тоже настоящими воинами. Многочисленные шлепки и касания закончились тем, что они все трое оказались лежащими в траве без одежды в веселом и непринужденном переплетении. Как и Вета, тростенчанки восприняли новую для себя роль совершенно естественно, но если с рабыней это было простое молчаливое соитие, то с ними – как некий радостно-праздничный ритуал.
– Разве я похож на храброго короякского богатыря? – чтобы скрыть неловкость, пошутил, чуть отдышавшись, бежецкий вожак.
– Если мы будем каждый день называть тебя богатырем, то ты им станешь! – уверенно ответила более бойкая Черна.
– Она просто боится твоих бородатых, – объяснила за подружку Зорька.
– А то ты не боишься! – воскликнула Черна и с некоторой тревогой поинтересовалась у Дарника: – Ты ведь нас никому не отдашь?
– Только более храброму короякскому богатырю, – пообещал Маланкин сын.
Вернувшись к стану, он пристально вгляделся в лица тростенецких парней: как они отнесутся к происшедшему с их двоюродно-троюродными сестрами? Конечно, по лицам девушек все сразу поняли, что именно произошло с ними в лесу, но отнеслись к этому со снисходительными улыбками, как к чему-то само собой разумеющемуся и даже обязательному. Дарник невольно примерил то же самое на своих бежецких братьев – там бы такое встретило совсем другой прием.
И парней, и охотников гораздо больше заботило их неожиданное слияние в одну ватагу, хотелось как можно скорей обрести в своих малознакомых спутниках добрых надежных друзей. Не было никаких стычек и перебранок, напротив, каждый, включая даже охотников, стремился быть благожелательным и радушным. Лузга считался не только первым бойцом, но был душой и заводилой любой компании. На замечания Кривоноса отвечал с такой готовностью, что тому нечего было возразить. С Дарником он держался подчеркнуто предупредительно, но даже это не мешало ему быть в центре всеобщего внимания. Черна с Зорькой тоже все время показывали, что гордятся своим двоюродным братом. Так, после полуденной еды они принялись упрашивать его почитать «ну, вон, ту, нашу любимую, быль». Не заставив себя долго упрашивать и спросив у Дарника разрешения, Лузга достал из своей котомки пергаментный свиток и стал его вслух читать.
Это была сказочная история про юношу, который, будучи околдован злой колдуньей, сильно влюбился в девушку, и, чтобы завладеть ею, ему приходится пройти ряд тяжелых испытаний. История читалась, видимо, не один десяток раз и столько же раз имела успех, потому что все тростенцы внимательно слушали, для первой же половины отряда она была вообще как великое откровение: рты раскрыты были не только у Веты и Селезня, но и у охотников. Неблагодарным слушателем оказался один Дарник. Во-первых, нечто похожее ему уже приходилось читать у себя на Черном Камне, во-вторых, искоса посматривая на лица ватажников, он не то чтобы ревновал их к неожиданному чтецу, но с досадой упрекал себя, почему не захватил с собой подобных рассказов.
При окончании чтения все замолчали, ожидая слов вожака, – его холодность не осталась незамеченной.
– Все очень хорошо, – похвалил Дарник. – Мне просто завидно, что все это произошло не со мной.
Ватажники добродушно рассмеялись – похожее чувство было и у них самих.
Вместо привычного молчания и тишины теперь их отряд двигался вперед с постоянными шутками и смехом. Несколько раз тростенцы даже запевали песни, и опять громче и звонче всех звучал голос Лузги. Дарник чувствовал легкую растерянность – какая-то часть власти переходила от него к общительному и веселому парню. Надо было срочно исправлять положение.
И вот вечером, после еды и боевых упражнений, когда Лузга взялся за еще один свиток, Дарник предложил для прочтения свою собственную грамоту. Развернул свиток с математическими формулами и геометрическими фигурами и «прочел» по нему историю про полководца, который хотел приучить своих воинов к большим прямоугольным щитам. Щит был тяжелым по сравнению с прежними небольшими щитами, и воины при всяком удобном случае их «теряли». Тогда полководец приказал всем воинам зашить свои карманы и отобрал кошели, а все их монеты велел запрятать в круглый выпуклый умбон посередине щита. С тех пор ни один щит в его войске не был потерян – даже когда воина убивали, его щит оставался в войске. Громкий хохот слушателей был ответом на эту немудреную историю, всем понравилась находчивость полководца и наказанная жадность ополченцев. Лузга тоже был в полном восторге и попросил прочитать свиток глазами. Дарник с некоторым сомнением протянул ему свиток.
– Я не пойму, что здесь написано, – удивился тростенец.
– Написано на старом словенском языке, – объяснил Рыбья Кровь.
– Ого! – восхитился Лузга, а с ним и все остальные.
После этого можно было не сомневаться – авторитету Дарника уже ничто повредить не могло. Плохо было только то, что, кроме Лузги, других грамотных во всем отряде не было.
С каждым привалом боевые упражнения становились все более изощренными и эффектными. Ватажники уже не только оттачивали личную ловкость, но практиковались и в групповой рукопашной: разбившись на две тройки, отрабатывали сомкнутые столкновения, чтобы освоить чувство локтя и совместимость общих движений. К коротким палкам, означавшим мечи, добавились длинные палки, как замена лепестковых копий. Пришлись по вкусу тростенцам и праща-ложка, и метательные диски.
Часто за палки и луки брались и Черна с Зорькой, но упражнялись они пока с одним Дарником. Обе подружки хорошо дополняли друг друга. Если Черна в их паре была носом и ртом, всегда чувствуя, что надо делать и что говорить, то младшая Зорька была глазами и ушами. Находясь рядом, она пристально следила, какое воздействие поведение Черны оказывает на окружающих, и готова была ее вовремя одернуть. Дарник такое разделение обязанностей только приветствовал: на живость и озорство Черны он реагировал с ответной веселостью, а тихая манящая застенчивость Зорьки вызывала в нем особую ласковость.
