Стивен Кинг - 11.22.63
— Да, на вид тот же самый. Но ты говоришь о кое-чем немного большем. Обернуться так, чтобы уберечь жизнь ДжФК.
— О, я говорю о много большем, чем просто это, так как это не просто какая-то бабочка где-то в Китае, дружище. Я также говорю о сохранении жизни РФК, так как если Джон выживет в Далласе, то Роберт, скорее всего, не будет баллотироваться в президенты в 1968-м. Страна не будет готова заменить одного Кеннеди другим.
— Ты не знаешь этого наверняка.
— Не знаю, но послушай-ка. Ты считаешь, что, если спасти жизнь Джона Кеннеди, его брат Роберт все равно окажется в двенадцать пятнадцать, пятого июня 1968 года в отеле «Амбасадор»? А даже если и окажется, то в тамошней кухне будет работать Сирхан Сирхан[76]?
Возможно, но, тем не менее, шансы на это крайне незначительны. Если ввести в уравнение миллион переменных, вероятно и результаты должны измениться.
— А что касается Мартина Лютера Кинга[77]? Будет ли он так же в Мемфисе в апреле 68-го? Даже если будет, будет ли он стоять на балконе мотеля «Лорейн» точно в нужное для этого время, чтобы Джеймс Эрл Рей его застрелил? Как ты думаешь?
— Если эта твоя теория бабочки правильная, то, наверное, нет.
— Вот, и я так думаю. А если МЛК остается жив, то и расовые бунты, которые вспыхнули после его гибели, не произойдут. Может, и Фрэда Хэмптона[78] не застрелят в Чикаго.
— Кого?
Он меня проигнорировал.
— В таком случае, возможно, и Симбиотической освободительной армии[79] не появится. Нет СОА — нет и похищения Патриции Херст. Нет похищения Патти Херст — есть небольшое, тем не менее, возможно, знаковое снижение страха перед черными среди белых американцев среднего класса.
— Ты меня теряешь. Припомни, у меня диплом всего лишь по языку и литературе.
— Я теряю тебя потому, что ты больше знаешь о Гражданской войне в девятнадцатом столетии, чем о той, которая раздирала нашу страну после убийства Кеннеди в Далласе. Если бы я спросил у тебя, кто играл главную роль в «Выпускнике» [80], уверен, ты бы мне ответил. Тем не менее, если я попрошу тебя сказать, на кого совершил покушение Ли Освальд всего за несколько месяцев до того, как он застрелил Кеннеди, ты только переспросишь: «А?» Так как вся эта история где-то почему-то потерялась.
— Освальд пытался убить кого-то еще до Кеннеди?
Для меня это было новостью, но большинство моих знаний об убийстве Кеннеди были взяты из фильма Оливера Стоуна[81]. Но что бы там ни было, Эл все равно не ответил.
— А что касается Вьетнама? Именно Джонсон начал ту сумасшедшую эскалацию. Кеннеди был холоднокровным бойцом, тут нет сомнений, а вот Джонсон перевел все на другой уровень. Он имел тот самый комплекс мои-яйца-больше-чем-ваши, который потом продемонстрировал и Дюбуа, объявив перед камерами: «А ну-ка, постарайтесь»[82]. Кеннеди был способен понять, что ошибся, и передумать. Ни Джонсон, ни Никсон на такое не были способны. Благодаря ним мы потеряли почти шестьдесят тысяч американских солдат в Наме. А вьетнамцы, северные и южные, потеряли миллионы людей. Разве был бы таким большим счет этой мясорубки, если бы Кеннеди не был убит в Далласе?
— Я не знаю этого. И ты тоже, Эл.
— Это да, но я теперь стал настоящим исследователем недавней американской истории, и думаю, что шансы на улучшение многих вещей, если его спасти, очень большие. И главное, что не светит ни одного фиаско. Если дела пойдут дерьмово, ты просто все изменишь назад. Легко, как матюг стереть с классной доски.
— Если я не смогу вернуться, в случае чего ни о чем не узнаю.
— Ерунда. Ты молод. Если тебя не переедет таксист, не хватит инфаркт, ты проживешь достаточно долго, чтобы узнать, каким боком все обернулось.
Я сидел молча, смотрел себе на колени и думал. Эл мне не мешал. В конце концов, я вновь поднял голову.
— Ты, наверное, много прочитал о том покушение и о самом Освальде.
— Все, до чего могли достать мои руки, дружище.
— Насколько ты уверен, что президента застрелил именно он? Так как существует не менее тысячи разных теорий заговора. Даже я об этом знаю. Что, если я вернусь в прошлое и остановлю его, а кто-то совсем другой хлопнет Кеннеди из-за Травянистого холма, или как там тот носит название?
— Травяная Купель[83]. И я почти полностью уверен, что стрелял сам Освальд. Все те теории заговоров, во-первых, довольно бессмысленны, да и большинство из них были опровергнуты на протяжении прошлых годов. Эта идея, например, что стрельцом был не Освальд, а кто-то похожий на него. Его тело подвергали эксгумации в 1981 году и провели тесты ДНК. Это он, без сомнений. Мелкий, ядовитый долбодятел. — Он сделал паузу, а потом прибавил: — Я с ним встречался, знаешь ли.
Я вытаращился на Эла:
— Ерунда!
— Да нет, правда. Он со мной говорил. Это было в Форт-Уорте[84]. Они с Мариной, его женой, она русская, наведывали брата Освальда в Форт-Уорте. Если Ли любил какого-то человека, то тем человеком был его брат Боб. Я стоял за штакетным забором возле двора Боба Освальда, прислонившись к телефонному столбу, курил сигарету и прикидывался, что читаю газету. Сердце у меня колотилось, по ощущениям, делало около двухсот ударов в минуту. Ли с Мариной вышли вместе. Она несла их дочь, Джун. Совсем кроха, меньше годика ей было. Ребенок спал. Оззи был в штанах хаки и в рубашке «Лиги плюща»[85] на пуговицах до самого низа, но с напрочь протертым воротником. Штаны были наутюжены, с острыми стрелочками, но грязные. С морпеховской прической он уже расстался, но волосы на голове у него все еще было короткие, не схватить. Марина — святой Боже, это была женщина полный отпад! Темные волосы, яркие синие глаза, безупречная кожа. Кинозвезда, да и только. Если отважишься на это дело, сам увидишь. Она что-то сказала ему по-русски, и они пошли по тротуару. Он ей что-то ответил. Улыбаясь при этом, но тут же ее толкнул. Она едва не упала. Ребенок проснулся и начала плакать. И все это время Освальд не переставал улыбаться.
— Ты это видел. На самом деле видел. Ты видел его. — Вопреки моему собственному путешествию в прошлое, я оставался, по крайней мере, наполовину уверенным, что это была или иллюзия, или безоговорочное вранье.
— Видел. Она вышла из калитки и прошла мимо меня со склоненной головой, прижимая ребенка к груди. Прошла так, будто меня там совсем не было. Ну а он подошел прямо ко мне, едва ли не вплотную, я почувствовал его парфюм «Олд Спайс»[86], которым он старался забить запах своего пота. Нос у него был усеян черными угрями. Взглянешь на его одежду и обувь — туфли были изношенные, с затоптанными каблуками — и становится понятно, что у него нет ни горшка, куда помочиться, ни собственного окна, из которого бы это выплеснуть, тем не менее, посмотрев ему в глаза, ты понимал, что все это не имеет ни малейшего значения. Для него, то есть. Он считал себя большой шишкой.
Эл на минутку задумался, а потом покачал головой.
— Нет, беру свои слова назад. Он знал, что он большая шишка. Остальной мир просто должен был немного подождать, чтобы разделить с ним это знание. Итак, таким он и предстал передо мной — рядом, хоть хватай его и души — и не думай, что такая идея не посетила мою голову…
— Почему же ты этого не сделал? Или еще проще, не застрелил его?
— На глазах у его жены и дочки? Ты смог бы такое сделать, Джейк?
Мне не надо было долго размышлять.
— Думаю, нет.
— Вот и я тоже. Кроме того, у меня были еще и другие причины. Одна из них — отвращение к штатной тюрьме… или электрическому стулу. Мы же стояли на улице, помнишь?
— А.
— Твое «а» здесь уместно. У него на лице так и держалась та полуусмешка, когда он приблизился ко мне. Напыщенная, и вместе с тем обманная. Эту самую улыбку он воспроизводит едва ли не на каждой фотографии, которые кто-нибудь когда- нибудь делал с него. Он воспроизводит ее в полицейском участке Далласа после того, как его арестовали за убийство президента и патрульного, что стоял на пути Освальда, когда тот пытался смыться. Вот он мне и говорит: «Что вы здесь глазеете, сэр?» Я говорю: «Ничего, дружище». А он мне: «Так не суй нос туда, где не твое дело».
— Марина ждала его в футах двадцати дальше на тротуаре, стараясь успокоить ребенка, убаюкать. Тогда знойный день был, хуже ада, но на голове у нее был платочек, в те времена много восточноевропеек такие носили. Он подошел к ней и схватил за локоть — словно коп какой-то, а не ее муж — и говорит: «Походу! Походу!» То есть: пошли, пошли. Она ему что-то сказала, возможно, спросила, не понес ли бы он ребенка немного. Но он ее лишь оттолкнул и гаркнул: «Походу, сука!» Иди, сука, то есть. Она и пошла. Они направились в сторону автобусной остановки. Это и все.
