Ольга Чигиринская - Ваше благородие
Смысл его речи поймать было трудно, но поняли так, что ведется о Крыме. И — небывалое дело! — упоминая Восточное Средиземноморье, Генсек вполне обходился без “врангелевских последышей”, “белогвардейского отребья” и “пособников мирового империализма”. Напротив, речь шла о “трагической ошибке”, о разверзшейся “пропасти между двумя братскими народами”. Война должна быть закончена любым путем, народы должны воссоединиться.
Что конкретно будут делать, никто не понял: то ли подписывать мир, то ли кидать на Крым ядрену бомбу.
Через две недели, как уже было сказано, Генсек потряс всех: полетел в Крым на переговоры.
Итак, крымское коллективное бессознательное было готово принять мирный договор с СССР; советское коллективное бессознательное было готово принять Крым.
Оставалась при этом неучтенной только одна сила, вернее, силы — forces in English.
* * *— Провокация, — выпустил с дымом Шевардин. — Я по-другому это не могу называть: провокация!
— Успокойтесь, Дмитрий.
— Я спокоен. Они ведут переговоры за нашей спиной, но я спокоен. Они хотят всех нас сдать снова, теперь уже наверняка, но я спокоен. Я спокоен, мать вашу так!
— Мы еще не знаем, о чем они ведут переговоры, — заметил Шеин. — Мы не знаем, на каких условиях будет подписан мир.
— Вы отлично знаете, что ни на какие другие условия, кроме присоединения к СССР, они не согласятся. И вы отлично знаете, что на присоединение не согласимся мы. Если я не прав, почему в переговорах не участвует никто из командования? Ни Адамс, ни Кронин, ни Берингер… Да перестаньте же вы!
Последнее относилось к Верещагину, который, сидя в кресле с ногами, перебирал самшитовые четки. Костяшки мерно щелкали, соскальзывая по нитке, это и вывело Шевардина из себя.
Какую-то секунду Шеину казалось, что сейчас Верещагин накричит на Шевардина в свою очередь или ударит его. Но тот спокойно сказал:
— Хорошо, — и отложил четки.
Ждали Кутасова, тот не ехал. А меж тем ночь перевалила за полночь и как-то незаметно начала становиться утром. Шеин в половине второго извинился и заснул в одной из комнат для гостей, заведя наручный будильник на пять утра. Он знал хороший способ легко проснуться вовремя: лечь одетым.
Когда он спустился на веранду, картина не изменилась: Шевардин метался из угла в угол, Верещагин перебирал четки. Если он занимался этим все три с половиной часа, немудрено, что Шевардин взбесился. Впрочем, и манера дроздовца ходить по комнате взад-вперед, на взгляд Шеина, не располагала к душевному равновесию.
Команда психов. Один весь в себе после разрыва с женой, второй весь вне себя от того, что его не допускают к переговорам…
— Послушайте, Шеин! — Дмитрий забарабанил пальцами по стеклу. — Кутасова нет, может быть, придется принять решение без него.
— Какое решение? — Шеин сделал вид, что не понимает.
— Вы сами понимаете, какое.
— Скажите вслух. Я хочу услышать…
— Нас предают. — Шевардин слегка ударил кулаком в раму. — Эта победа куплена нашей кровью, а теперь ее продают красным за грош. Я хочу потребовать сепаратного мира. Взять Кублицкого за его старую задницу, заставить изменить условия мирного договора…
— На здоровье. Потребуйте у премьера показать вам протоколы. Зачем впутывать нас?
— Боже, да перестаньте валять дурака! Мы создали платформу для этих переговоров, и мы должны диктовать условия! Мы, армия! А не кучка политиканов, которые отсиделись под метлой, а теперь корчат из себя правительство. Арт, да скажите же вы ему, почему вы молчите все время?!
— Это пройдет, — сообщил Верещагин.
— Что? — опешил Шевардин.
— Надпись такая была на кольце у царя Соломона. Снаружи было написано: “Это пройдет”. А внутри — “И это пройдет”.
Шевардин грохнулся в кресло, обхватил руками голову.
— Вы что, не понимаете? Или не хотите понимать? За что мы воевали? За что мы дрались, Арт? Помните ту ночь на первое мая, когда вас чуть ли не волоком притащили в Главштаб? Помните, что вы говорили: взять и победить? Ну, неужели вас купили так дешево: полковничьими погонами? Так их очень быстро с вас снимут! Еще раз вспомните ту ночь: вы для них ничто! Мы с Валентином Петровичем, может, еще отсидимся, но вам расчитывать не на что, с вами разделаются в первую очередь…
— И что же вы предлагаете? Конкретно. Я, как и Валентин Петрович, хочу услышать.
— Господи воззвах к тебе… Хорошо, будь по-вашему, все равно Кутасова нет. Я предлагаю объявить боевую тревогу нашим дивизиям. Сместить Кублицкого, выгнать с Острова этого коммунистического бонзу…
— Понятно. И вашему конвою опять нужен Резиновый Утенок? — Арт почесал левую руку, где на сгибе локтя был приклеен никотиновый пластырь. Шеин на секунду посочувствовал: сам он бросал курить несчетное количество раз, пользовался в том числе и этими нашлепками — все впустую.
— Я нахожу эти аллюзии неуместными.
— А я — вполне уместными. Потому что Корниловская дивизия сейчас еще не в том состоянии, чтобы представлять собой какую-то военную силу. Но вы с одиннадцати вечера обрабатывете меня, а не полковника Шеина.
— Да. Потому что вы один в некотором отношении стоите больше, чем вся ваша дивизия.
— Ну что ж, слово наконец-то сказано, — проговорил Шеин. — Нас позвали на эту чудесную загородную виллу, чтобы уговорить участвовать в военном мятеже.
— Я не понимаю, что вас так беспокоит, полковник, — скривился Шевардин. — Вроде бы вы один раз уже участвовали.
— Минутку! Это не был мятеж. Форсиз восстановили законное правительство.
— Вот! Мы восстановили — а где благодарность? Я уж не говорю о чести — буржуа это слово неведомо; где элементарная человеческая порядочность?
— Давайте остановимся на житейском здравом смысле, — предложил Верещагин. — Вы возьмете власть, выгоните партийного бонзу — что дальше?
— Дальше? Дальше мы перестаем быть азиатским аппендиксом и присоединяемся к цивилизованому миру.
— Что вы имеете в виду, говоря “цивилизованный мир”? — поинтересовался Шеин, заправляя кофеварку. — North Atlantic Treaty Organization?
— Да! И нас признают как независимое государство. И нам оказывают военную помощь, которая будет такова, что СССР носа в Черное море не покажет!
— Я не люблю таких маниловских прожектов на голом месте, — сказал Шеин. — Вы что, получили какие-то гарантии?
— Да.
— От кого же?
Шевардин назвал имя. Шеин присвистнул.
— И это значит, что мы должны будем разместить на своей территории “Першинги”, — тихо сказал Верещагин.
— А вы что предпочитаете — “Сатану”? — Дроздовец снова выскочил из кресла. — Как вы сами говорили — превратиться в дачный поселок для красной элиты?
Верещагин шумно вздохнул.
— Поеду я, — сказал он.
— Куда?
— Домой. В свою холостяцкую берлогу.
— Постойте, Арт… Погодите! Ну послушайте же вы меня, вы тут самый здравомыслящий человек, пораскиньте немного мозгами, что нам всем дает мое предложение!
— Это не ваше предложение. Это предложение, умело внушенное вам сами знаете, кем, а сейчас вы играете в “испорченный телефон”. Я слушал вас шесть часов, послушайте и вы меня: если бы ваше предложение действительно открывало какие-то возможности, я бы ни секунды не колебался. Но это — тупик. Больше того, это тупик, который может кончиться ядерным кризисом. Вас смертельно обижает, что переговоры ведутся без вашего участия? А вы не подумали, что сам по себе приезд советского лидера фактически во враждебную страну — акт экстраординарный? Вы не подумали, скольких усилий это могло стоить нашей разведке? В кои-то веки мы обзавелись таким агентом влияния в СССР — а полковник Шевардин предлагает гнать его обратно! Он предлагает поменять этого человека, который полностью находится сейчас в наших руках — на неверные гарантии НАТО, которые могут стоить столько же, сколько гарантии Антанты в 20-м. Вы думаете, ко мне не подъезжаои на этой козе? Кстати, не вы ли говорили, что проект “Дон” — предательство и, цитирую, плевок армии в морду? — конец цитаты…
Шевардин не сумел удержать лицо.
— Откуда вы узнали?
— А вы рассчитывали, что не узнаю? Штабисты сплетничают не хуже бахчисарайских торговок. Дело в другом: восхищаясь тут моим здравым смыслом, вы попросту лицемерили.
Шевардин на минуту потерял голос.
— Святоша… — просипел он. — Моралист хренов. Выскочка… Я — лицемерил…? А как тогда назвать то, что ты сделал? Если мы сейчас… сдадимся Союзу… Если вся эта кровь, что лилась из-за тебя… лилась зря… То она вся на твоих руках, Верещагин! Вся, до последней капли! И ты ее не смоешь. Я тебя понял, Верещагин. Я тебя поймал. Ты вроде Лучникова. Только ты хочешь наоборот: не Крым отдать Союзу, а Союз — Крыму. Вербуешь их в нашу армию? Хочешь спасти их души? Ни хрена у тебя не выйдет: у них нет душ, у них там труха. Они это крестиком вышили на твоей шкуре, а если ты еще не понял этого, то ты просто дурак.
