Дмитрий Шидловский - Самозванцы
Перед собравшимися замелькали картины многочисленных строек, возрождения разрушенных заводов и фабрик. Люди в русской солдатской форме без знаков отличия месили глину, клали кирпичи, укладывали рельсы. Потом зрители словно пронеслись по улицам городов с многочисленными магазинчиками, лавками, кафе и ресторанами.
– Обратите внимание, на предыдущей картине вывески были с ятями и твердыми знаками в конце слов, а здесь – без них, – заметил Чигирев.
– Действительно, – улыбнулся Алексеев. – А ведь это снято в Советской России, Крыму и Петрограде. Впрочем, различия были, и весьма существенные. На территории, где установилась советская власть, ввели нэп. Вы про него все знаете, и рассказывать подробно о нем я не буду. В Крыму Врангель все же сумел прийти к выводу о необходимости рыночных реформ.
Перед собравшимися возникли картинки крымских городов, где шло весьма интенсивное строительство.
– Врангель принял достаточно либеральное гражданское законодательство, – продолжил Алексеев. – Оно стимулировало частную инициативу. Кроме капиталов русских дворян и предпринимателей, оставшихся за границей, на полуостров пришли и иностранные инвестиции. Начался настоящий экономический бум. Впрочем, Крым действительно стал островком старой русской культуры. Здесь сохранились не только старый алфавит и календарь, здесь были воссозданы обычаи и уклад дореволюционной России. Да и законы здесь преимущественно действовали еще имперские. А вот в Петрограде дела шли иначе.
Теперь зрители видели панораму Невского проспекта, по которому фланировала богато одетая публика. По трамвайным путям с лихим звоном летел трамвай. Крапивин непроизвольно отшатнулся: ему показалось, что трамвай сейчас выскочит в гостиную и задавит его.
– Я еще понимаю, почему половина вывесок и реклам на английском языке, – заметил Чигирев. – Но откуда столько вывесок с иероглифами?
– Благодаря политике британских властей город начал быстро превращаться в космополитический мегаполис, – объяснил Алексеев. – Сюда устремились предприниматели со всего мира. Петроград восстановил свои позиции как финансовый центр. Благодаря притоку капиталов начала возрождаться промышленность. Опасность агрессии со стороны Советов, конечно, несколько сдерживала инвестиции, но налоги были настолько низкими, что желающих рискнуть хватало. Между прочим, бывшие подданные империи, которые не остались на советской территории, разделились. Монархисты и поборники русских традиций переехали в Крым. Там установились очень жесткие законы, пресса была под строгой цензурой, власти активно боролись с игорным бизнесом, проституцией… да и вообще с любой вольностью нравов. А вот либералы, западники и прожигатели жизни предпочли Петроград. Здесь соблюдались все гражданские свободы. Город жил не только по григорианскому календарю, но и в полном соответствии с нравами западного мира. Ну и казино и прочих сомнительных радостей жизни здесь хватало в избытке. Между прочим, в Крыму процветал антисемитизм и на государственном, и на бытовом уровне. А в Петрограде… Город‑космополит есть город‑космополит, и капитал всех имперских евреев сосредоточился на берегах Невы. Ага, вот, обратите внимание. Важный момент. Это не карнавал. В мае двадцать четвертого года городу было возвращено название Санкт‑Петербург.
– И слава Богу, – заметил Чигирев.
– Действительно, Петербург есть Петербург, – поддержал его Басов. – Но вы обратите внимание, как проходит празднество. Всего три года назад окончилась Гражданская война, а это уже смесь ночного Парижа и Рио‑де‑Жанейро.
– А теперь вернемся в Москву, – предложил Алексеев.
На трибуне какого‑то партийного съезда выступал Троцкий.
– Естественно, после смерти Ленина между вождями партии началась борьба за власть. Но благодаря вам, Янек, среди них не было Сталина. Поэтому произошло вот что.
Зрители увидели картины многолюдных митингов. Потом какие‑то выборы. Потом снова митинги, которые разгоняла милиция и армия. Потом вдруг все переменилось. Не было больше митингов и драк с милицией. На перекрестках Москвы стояли броневики, а улицы патрулировали кавалеристы и чекисты в кожанках.
– Троцкий получил большинство при партийном голосовании, – пояснил Алексеев. – В отличие от Сталина, кстати, который в нашем мире подтасовал итоги партийного референдума. Бухарин, Томский, Рыков, Каменев и другие попытались устроить переворот. Но Троцкого поддержали Дзержинский и Фрунзе. К двадцать восьмому году этот триумвират одержал полную победу. Все главные политические оппоненты сидели в тюрьмах. Остальные подчинились новой власти.
– Минуточку! – воскликнул Крапивин. – Но в нашем мире Фрунзе и Дзержинский умерли к двадцать восьмому году.
– Значит, в этом мире не было того, кто помог им отправиться на тот свет, – усмехнулся Басов. – Не ты ли тому причиной, Янек? Впрочем, туберкулез есть туберкулез. Дзержинский умер в двадцать девятом году и, похоже, без посторонней помощи. Это его похороны вы видите сейчас. А вот Фрунзе очень подозрительно разбился на самолете в тридцать втором, когда летел инспектировать войска Одесского военного округа. Вот теперь хоронят его. Ничего не поделаешь, на вершине власти есть место только одному.
– Судя по всему, у Врангеля, пока большевистские вожди боролись за власть, был соблазн высадить десант, – снова вступил в разговор Алексеев, – но Англия и Америка не позволили ему это сделать. По крайней мере так писали в мемуарах многие крымские генералы.
– Слащев? – спросил Крапивин.
– Нет, Слащева в тридцатом году убил агент ГПУ, – ответил Алексеев. – Мемуаров он оставить не успел.
– Жаль, – вздохнул Крапивин. – Толковый был генерал и храбрый солдат.
– Судьба, – пожал плечами Басов. – В нашем мире он погиб в тот же день и тоже насильственной смертью.
– Теперь вернемся чуть назад, – объявил Алексеев. – Тридцатый год.
Зрители увидели сходку в деревне. Какой‑то человек в кожанке и с револьвером что‑то горячо говорил крестьянам. Потом картинка сменилась. По раскисшей весенней дороге несколько подвод под конвоем красноармейцев выезжали из деревни. На них понуро сидели крестьяне: мужики, бабы, малые дети.
– Очень похоже на коллективизацию, – заметил Чигирев.
– Совершенно верно, – подтвердил Алексеев. – Она и есть. Все, как в нашем мире. Только вместо колхозов сельскохозяйственные коммуны. Но суть от этого не изменилась.
Теперь на трехмерном экране появилась какая‑то грандиозная стройка. Сотни людей возводили огромную насыпь, месили глину, обслуживали какие‑то механизмы.
– Днепрогэс, – пояснил Алексеев. – Одна из великих строек индустриализации, начавшейся в тридцать втором году.
– Все, как у нас, – проворчал Чигирев.
– Любое направление развития имеет свою логику, – сказал Басов. – Выбор есть всегда, но, выбирая одно из направлений, необходимо полностью отрабатывать всю логическую программу… или отказываться от поставленной цели. Во второй половине двадцатых был выбор: жесткая плановая экономика или рынок. Троцкий, как и Сталин в нашем мире, выбрал первое. После этого почти полное повторение действий Сталина стало для него практически неизбежным. Между прочим, во многом он действовал даже жестче, чем Иосиф Виссарионович. Например, для участия в грандиозных стройках были сформированы трудовые армии. Рабочие и инженеры набирались туда по призыву, как на военную службу. Впрочем, энтузиазм в стране был огромный. Вот, посмотрите: демонстрация в честь пятнадцатилетия Октябрьской революции и парад физкультурников Первого мая тридцать третьего года. Согласитесь, такой восторг подделать невозможно.
Несколько минут собравшиеся наблюдали до боли знакомые картины советских торжеств, все отличие которых от известных им хроник состояло только в портретах Троцкого на месте изображений Сталина. Потом кадры снова сменились. По залитому огнями многочисленных реклам вечернему Невскому проспекту спешили многочисленные дорогие автомобили, блестя хромированными деталями и освещая пространство мощными фарами.
– Обратите внимание, – воскликнул Алексеев. – Это Петербург в тридцать четвертом году.
– Ни дать ни взять Нью‑Йорк, – усмехнулся Крапивин.
– Ну, где ты в Нью‑Йорке такую великолепную архитектуру найдешь? – Басов постарался изобразить обиду в голосе.
– А вообще‑то похоже, – усмехнулся Алексеев. – Во всем мире депрессия и кризис, а Петербург процветает. Помог новый курс Рузвельта. Новый президент США прикрыл множество банков, проводивших рискованную финансовую политику, и их владельцы предпочли перевести свой бизнес в Петербург. Теперь он стал одним из крупнейших мировых финансовых оффшоров.
