Санкт-Петербург - Михаил Леккор
Хотя, конечно, может его французский собеседник, которого Дмитрий буквально на днях вытащил за шиворот из глубокой и грязной лужи жизни, посчитал бы, что именно ему Фортуна так щедро улыбнулась. Ну пусть, судя по финансовым прерогативам и моральному удовлетворению, он, как минимум, не проиграл.
В этот очередной рабочий день, как всегда, забитый заботами и трудами, он был очень занят, и ему было очень некогда. И не важно, какой день — жаркий летний, или морозный зимний. И век какой — ХVIII ХХI. Главное, что вы встретились.
Скача не быстро, но и немедленно на своем привычном злом жеребце (поберегись, прохожий, зашибу!) через бурлящие людьми петербургские улицы по своим многочисленным делам, он в который раз видел смирено стоящего у закрытой двери его конторы невысокого человека в черно-коричневой одежде. Зачем? Служащие сего заведения были разогнаны лично им по срочным финансовым заботам и сегодня с ними вряд ли кто-то встретится. Даже если ему очень захочется, и он встанет на колени или начнет надоедать горячими мольбами у первых встречных.
Ай, очередной надоедливый проситель. Тут часто и грубо просят — деньги, хлеб, привилегии, просто обычной ласки, как будто он большое и бестолковое государство и ему это очень нравится.
И нет, он не черств или груб. Просто, хочешь ты или нет, но тебя на всех не хватит, Даже если ты хочешь быть любвеобильным. Людей резко и насильственно перевезли сюда и они, шокированные на новые окрестности и огромным кругом работы (очень тяжелой и очень малооплачиваемой), только и могли, что жаловаться и даже стонать. Кричать и отбиваться сейчас могут немногие. Только надоедливо просить и хватать за руки. А ему в первую очередь было очень некогда!
Хотя человек в черном откровенно не лез, словно понимал его сугубую занятость. Смирено и подавлено ждал, когда на него вельможа хотя бы немного обратит внимание.
Наконец, Дмитрию действительно стало очень стыдно и неприлично. И когда в очередной раз приехал в свою контору (на этот раз за бумагами по железоделательному заводу, которые ему зачем-то стали срочно нужны), он все-таки решил спросить у посетителя, какогочерта он здесь стоит и нельзя ли для его стояния, пусть и смиренному и тихому, найти другое здание. У него здесь не казенная богадельня, здесь ни за что не дадут медный пшик.
Как и любой вежливый собеседник, человек скинул с головы скромный головной убор (шляпой его никак не назовешь) и расшаркался, прежде всего, представившись:
— Франсуа де Торлейль, скромный часовщик из солнечной Франции к вашим услугам, сударь.
Грубость и хамоватость вельможного хозяина его совсем ни чуть не смутила. То ли он ожидал увидеть русских именно такими — грубыми, хамоватыми, видящими только себя. То ли ему было некуда деваться, и он смотрел на хозяина, как на последний шанс спастись.
А вот самого Дмитрия появление француза в Санкт-Петербурге несколько удивила. Конечно, в эпоху Петра в Россию приехало много иноземцев из «благодатной» Европы, но немного чуть позже, когда стало понятно, что и здесь можно жить, и жить хорошо. А сейчас-то что он тут делает? Петровские реформы только получают импульс!
Позволил себе немного выслушать француза. Тот уже неплохо разговаривал по-русски и немного поговорить о своей тяжелой и немудреной жизни.
Впрочем, ничего нового из череды бесчисленных человеческих судеб Дмитрий не узнал. Несмотря на дворянскую приставку, семья Торлейлей была небогата и дворянские заботы ей были чужды. Они уже давно омещанились и мещанские заботы оставались последнее, что их сдерживало на плаву жизни.
Единственно, на что отец смог раскошелиться, когда маленький Франсуа уже мог самостоятельно идти по жизни — отдать подмастерьем к знакомому часовщику за небольшую оплату.
И за то спасибо. По крайней мере, отдал бы в армию солдатом, чтобы сплавить из семьи и не беспокоится о кормежке, и прожил бы он нелегкие три года, не больше, в армии долго не живут, пока его не убили или, что еще хуже, не искалечили и он завершил бы жизнь, нищенствуя на грязных улицах.
А так, проучившись, он еще сам по себе проработал больше десяти лет и стал дипломированным и квалифицированным часовщиком, полных надежд и мечтаний на будущее.
Увы, очень скоро молодой Франсуа де Торлейль понял, что в благословенной Франции все возможности исчерпаны и ему делать здесь нечего. Часовщиков и часов много, желающих их купить очень мало. Очень дорого и многим совершенно не нужно. В XVIII веке можно и по солнцу жить хорошо.
Несколько лет он все-таки прожил, работая часовщикам, с трудом выискивая нищенские заказы. Это ему надоело и он приехал в Россию с надеждой разбогатеть и, наконец, завести семью.
Первоначально ему повезло. Ему заметил русский вельможа Andrei Vinius, он получил небольшую ссуду и переехал в новую столицу Россию — Santa-Piterburg. Представляя прекрасное будущее, он много и плодотворно работал над часовыми механизмами. Ему представлялось, что именно тут, в варварской России, ему очень повезет. Ведь хотя население оказалось нищенское, но его верхушка была при деньгах и почти не имела таких новомодных механизмов, как часы.
Но опять неудача. Расходов оказалось много, а доходов не было вообще. Ссуда исчезла мгновенно, словно ее не было. У него была часовая мастерская, было производство и даже несколько часов на разных этапах производства. Но продать он их не мог, так как вырваться в дворянскую верхушку у него не имелось возможности, а сами дворяне по мастерским не ходили. Это же ХVIII век, детка!
В итоге, он в отчаянии был готов продать все имущество и даже себя, лишь бы расплатиться с долгами и не оказаться в страшной российской тюрьме, от которой уже вряд ли выйдешь.
Дмитрий с более живым интересом посмотрел на часовщика. Кажется, от него не так уж и много требуется: небольшая для него энная сумма и налаживание благоприятной экономической логистики товаров. Нет, продавать Франсуа он не будет — не привык торговаться людей, да и покупка иностранца ничего хорошего не приведет. Но в принципе…
